приходило в голову... Как нарочно, дома меня ожидало одно
происшествие, которое меня потрясло, как удар электрической машины.

     Против самых ворот дома, в котором я квартировал, стоял фонарь. Только
что я стал под ворота, вдруг от самого фонаря бросилась на меня какая-то
странная фигура, так что я даже вскрикнул, какое-то живое существо,
испуганное, дрожащее, полусумасшедшее, и с криком уцепилось за мои руки.
Ужас охватил меня. Это была Нелли!

     - Нелли! Что с тобой? - закричал я. - Что ты!

     - Там, наверху... он сидит... у нас...

     - Кто такой? Пойдем; пойдем вместе со мной.

     - Не хочу, не хочу! Я подожду, пока он уйдет... в сенях... не хочу.

     Я поднялся к себе с каким-то странным предчувствием, отворил дверь и -
увидел князя. Он сидел у стола и читал роман. По крайней мере, книга была
раскрыта.

     - Иван Петрович! - вскричал он с радостью. - Я так рад, что вы наконец
воротились. Только что хотел было уезжать. Более часу вас ждал. Я дал
сегодня слово, по настоятельнейшей и убедительнейшей просьбе графини,
приехать к ней сегодня вечером с вами. Она так просила, так хочет с вами
познакомиться! Так как уж вы дали мне обещание, то я рассудил заехать к вам
самому, пораньше, покамест вы еще не успели никуда отправиться, и
пригласить вас с собою. Представьте же мою печаль; приезжаю: ваша служанка
объявляет, что вас нет дома. Что делать! Я ведь дал честное слово явиться с
вами; а потому сел вас подождать, решив, что прожду четверть часа. Но вот
они, четверть часа: развернул ваш роман и зачитался. Иван Петрович! Ведь
это совершенство! Ведь вас не понимают после этого! Ведь вы у меня слезы
исторгли. Ведь я плакал, а я не очень часто плачу...

     - Так вы хотите, чтоб я ехал? Признаюсь вам, теперь... хоть я вовсе не
прочь, но...

     - Ради бога, поедемте! Что же со мной-то вы сделаете? Ведь я вас ждал
полтора часа!.. Притом же мне с вами так надо, так надо поговорить - вы
понимаете о чем? Вы все это дело знаете лучше меня... Мы, может быть, решим
что-нибудь, остановимся на чем-нибудь, подумайте! Ради бога, не
отказывайте.

     Я рассудил, что рано ли, поздно ли надо будет ехать. Положим, Наташа
теперь одна, я ей нужен, но ведь она же сама поручила мне как можно скорей
узнать Катю. К тому же, может быть, и Алеша там... Я знал, что Наташа не
будет покойна, прежде чем я не принесу ей известий о Кате, и решился ехать.
Но меня смущала Нелли.

     - Погодите, - сказал я князю и вышел на лестницу. Нелли стояла тут, в
темном углу.

     - Почему ты не хочешь идти, Нелли? Что он тебе сделал? Что с тобой
говорил?

     - Ничего... Я не хочу, не хочу... - повторяла она, - я боюсь...

     Как я ее ни упрашивал - ничто не помогало. Я уговорился с ней, чтоб
как только я выйду с князем, она бы вошла в комнату и заперлась.

     - И не пускай к себе никого, Нелли, как бы тебя ни упрашивали.

     - А вы с ним едете?

     - С ним.

     Она вздрогнула и схватила меня за руки, точно хотела упросить, чтоб я
не ехал, но не сказала ни слова. Я решил расспросить ее подробно завтра.

     Попросив извинения у князя, я стал одеваться. Он начал уверять меня,
что туда не надо никаких гардеробов, никаких туалетов. "Так, разве посвежее
что-нибудь! - прибавил он, инквизиторски оглядев меня с головы до ног, -
знаете, все-таки эти светские предрассудки... ведь нельзя же совершенно от
них избавиться. Этого совершенства вы в нашем свете долго не найдете", -
заключил он, с удовольствием увидав, что у меня есть фрак.

     Мы вышли. Но я оставил его на лестнице, вошел в комнату, куда уже
проскользнула Нелли, и еще раз простился с нею. Она была ужасно
взволнована. Лицо ее посинело. Я боялся за нее; мне тяжко было ее оставить.

     - Странная это у вас служанка, - говорил мне князь, сходя с лестницы.
- Ведь эта маленькая девочка ваша служанка?

     - Нет... она так... живет у меня покамест.

     - Странная девочка. Я уверен, что она сумасшедшая. Представьте себе,
сначала отвечала мне хорошо, но потом, когда разглядела меня, бросилась ко
мне, вскрикнула, задрожала, вцепилась в меня... что-то хочет сказать - не
может. Признаюсь, я струсил, хотел уж бежать от нее, но она, слава богу,
сама от меня убежала. Я был в изумлении. Как это вы уживаетесь?

     - У нее падучая болезнь, - отвечал я.

     - А, вот что! Ну, это не так удивительно... если она с припадками.

     Мне тут же показалось одно: что вчерашний визит ко мне Маслобоева,
тогда как он знал, что я не дома, что сегодняшний мой визит к Маслобоеву,
что сегодняшний рассказ Маслобоева, который он рассказал в пьяном виде и
нехотя, что приглашение быть у него сегодня в семь часов, что его убеждения
не верить в его хитрость и, наконец, что князь, ожидающий меня полтора часа
и, может быть, знавший, что я у Маслобоева, тогда как Нелли выскочила от
него на улицу, - что все это имело между собой некоторую связь. Было о чем
задуматься.

     У ворот дожидалась его коляска. Мы сели и поехали.

                                   Глава VIII

     Ехать было недолго, к Торговому мосту. Первую минуту мы молчали. Я все
думал: как-то он со мной заговорит? Мне казалось, что он будет меня
пробовать, ощупывать, выпытывать. Но он заговорил без всяких изворотов и
прямо приступил к делу.

     - Меня чрезвычайно заботит теперь одно обстоятельство, Иван Петрович,
- начал он, - о котором я хочу прежде всего переговорить с вами и попросить
у вас совета: я уж давно решил отказаться от выигранного мною процесса и
уступить спорные десять тысяч Ихменеву. Как поступить?

     "Не может быть, чтоб ты не знал, как поступить, - промелькнуло у меня
в мыслях. - Уж не на смех ли ты меня подымаешь?"

     - Не знаю, князь, - отвечал я как можно простодушнее, - в чем другом,
то есть что касается Натальи Николаевны, я готов сообщить вам необходимые
для вас и для нас всех сведения, но в этом деле вы, конечно, знаете больше
моего.

     - Нет, нет, конечно, меньше. Вы с ними знакомы, и, может быть, даже
сама Наталья Николаевна вам не раз передавала свои мысли на этот счет; а
это для меня главное руководство. Вы можете мне много помочь; дело же
крайне затруднительное. Я готов уступить и даже непременно положил
уступить, как бы ни кончились все прочие дела; вы понимаете? Но как, в
каком виде сделать эту уступку, вот в чем вопрос? Старик горд, упрям;
пожалуй, меня же обидит за мое же добродушие и швырнет мне эти деньги
назад.

     - Но позвольте, вы как считаете эти деньги: своими или его?

     - Процесс выигран мною, следственно, моими.

     - Но по совести?

     - Разумеется, считаю моими, - отвечал он, несколько пикированный моею
бесцеремонностью, - впрочем, вы, кажется, не знаете всей сущности этого
дела. Я не виню старика в умышленном обмане и, признаюсь вам, никогда не
винил. Вольно ему было самому напустить на себя обиду. Он виноват в
недосмотре, в нерачительности о вверенных ему делах, а, по бывшему уговору
нашему, за некоторые из подобных дел он должен был отвечать. Но знаете ли
вы, что даже и не в этом дело: дело в нашей ссоре, во взаимных тогдашних
оскорблениях; одним словом, в обоюдно уязвленном самолюбии. Я, может быть,
и внимания не обратил бы тогда на эти дрянные десять тысяч; но вам,
разумеется, известно, из-за чего и как началось тогда все это дело.
Соглашаюсь, я был мнителен, я был, пожалуй, неправ (то есть тогда неправ),
но я не замечал этого и, в досаде, оскорбленный его грубостями, не хотел
упустить случая и начал дело. Вам все это, пожалуй, покажется с моей
стороны не совсем благородным. Я не оправдываюсь; замечу вам только, что
гнев и, главное, раздраженное самолюбие - еще не есть отсутствие
благородства, а есть дело естественное, человеческое, и, признаюсь,
повторяю вам, я ведь почти вовсе не знал Ихменева и совершенно верил всем
этим слухам насчет Алеши и его дочери, а следственно, мог поверить и
умышленной краже денег... Но это в сторону. Главное в том: что мне теперь
делать? Отказаться от денег; но если я тут же скажу, что считаю и теперь
свой иск правым, то ведь это значит: я их дарю ему. А тут прибавьте еще
щекотливое положение насчет Натальи Николаевны... Он непременно швырнет мне
эти деньги назад.

     - Вот видите, сами же вы говорите: швырнет; следовательно, считаете
его человеком честным, а поэтому и можете быть совершенно уверены, что он
не крал ваших денег. А если так, почему бы вам не пойти к нему и не
объявить прямо, что считаете свой иск незаконным? Это было бы благородно, и
Ихменев, может быть, не затруднился бы тогда взять свои деньги.

     - Гм... свои деньги; вот в том-то и дело; что же вы со мной-то
делаете? Идти и объявить ему, что считаю свой иск незаконным. Да зачем же
ты искал, коли знал, что ищешь незаконно? - так мне все в глаза скажут. А я
этого не заслужил, потому что искал законно; я нигде не говорил и не писал,
что он у меня крал; но в его неосмотрительности, в легкомыслии, в неуменье
вести дела и теперь уверен. Эти деньги положительно мои, и потому больно
взводить самому на себя поклеп, и, наконец, повторяю вам, старик сам взвел
на себя обиду, а вы меня заставляете в этой обиде у него прощения просить,
- это тяжело.

     - Мне кажется, если два человека хотят помириться, то...

     - То это легко, вы думаете?

     - Да.

     - Нет, иногда очень нелегко, тем более...

     - Тем более если с этим связаны другие обстоятельства. Вот в этом я с
вами согласен, князь. Дело Натальи Николаевны и вашего сына должно быть
разрешено вами во всех тех пунктах, которые от вас зависят, и разрешено
вполне удовлетворительно для Ихменевых. Только тогда вы можете объясниться
с Ихменевым и о процессе совершенно искренно. Теперь же, когда еще ничего
не решено, у вас один только путь: признаться в несправедливости вашего
иска и признаться открыто, а если надо, так и публично, - вот мое мнение;
говорю вам прямо, потому что вы же сами спрашивали моего мнения и,
вероятно, не желали, чтоб я с вами хитрил. Это же дает мне смелость
спросить вас: для чего вы беспокоитесь об отдаче этих денег Ихменеву? Если
вы считаете себя в этом иске правым, то для чего отдавать? Простите мое
любопытство, но это так связано с другими обстоятельствами...

     - А как вы думаете? - спросил он вдруг, как будто совершенно не слыхал
моего вопроса, - уверены ли вы, что старик Ихменев откажется от десяти
тысяч, если б даже вручить ему деньги безо всяких оговорок и... и... и
всяких этих смягчений?

     - Разумеется, откажется!

     Я весь так и вспыхнул и даже вздрогнул от негодования. Этот нагло
скептический вопрос произвел на меня такое же впечатление, как будто князь
мне плюнул прямо в глаза. К моему оскорблению присоединилось и другое:
грубая, великосветская манера, с которою он, не отвечая на мой вопрос и как
будто не заметив его, перебил его другим, вероятно, давая мне заметить, что
я слишком увлекся и зафамильярничал, осмелившись предлагать ему такие
вопросы. Я до ненависти не любил этого великосветского маневра и всеми
силами еще прежде отучал от него Алешу.

     - Гм... вы слишком пылки, и на свете некоторые дела не так делаются,
как вы воображаете, - спокойно заметил князь на мое восклицание. - Я,
впрочем, думаю, что об этом могла бы отчасти решить Наталья Николаевна; вы
ей передайте это. Она могла бы посоветовать.

     - Ничуть, - отвечал я грубо. - Вы не изволили выслушать, что я начал
вам говорить давеча, и перебили меня. Наталья Николаевна поймет, что если
вы возвращаете деньги неискренно и без всяких этих, как вы говорите,
смягчений, то, значит, вы платите отцу за дочь, а ей за Алешу, - одним
словом, награждаете деньгами...

     - Гм... вот вы как меня понимаете, добрейший мой Иван Петрович. -
Князь засмеялся. Для чего он засмеялся? - А между тем, - продолжал он, -
нам еще столько, столько надо вместе переговорить. Но теперь некогда. Прошу
вас только, поймите одно: дело касается прямо Натальи Николаевны и всей ее
будущности, и все это зависит отчасти от того, как мы с вами это решим и на
чем остановимся. Вы тут необходимы, - сами увидите. И потому, если вы
продолжаете быть привязанным к Наталье Николаевне, то и не можете
отказаться от объяснений со мною, как бы мало ни чувствовали ко мне
симпатии. Но мы приехали... a bientot12.
----
     12 До скорого свидания (франц.); здесь - в смысле скорого
возобновления разговора.

                                    Глава IX

     Графиня жила прекрасно. Комнаты были убраны комфортно и со вкусом,
хотя вовсе не пышно. Все, однако же, носило на себе характер временного
пребывания; это была только приличная квартира на время, а не постоянное,
утвердившееся жилье богатой фамилии со всем размахом барства и со всеми его
прихотями, принимаемыми за необходимость. Носился слух, что графиня на лето
едет в свое имение (разоренное и перезаложенное), в Симбирскую губернию, и
что князь сопровождает ее. Я уже слышал про это и с тоскою подумал: как
поступит Алеша, когда Катя уедет с графиней? С Наташей я еще не заговаривал
об этом, боялся; но по некоторым признакам успел заметить, что, кажется, и
ей этот слух известен. Но она молчала и страдала про себя.

     Графиня приняла меня прекрасно, приветливо протянула мне руку и
подтвердила, что давно желала меня у себя видеть. Она сама разливала чай из
прекрасного серебряного самовара, около которого мы и уселись: я, князь и
еще какой-то очень великосветский господин пожилых лет и со звездой,
несколько накрахмаленный, с дипломатическими приемами. Этого гостя,
кажется, очень уважали. Графиня, воротясь из-за границы, не успела еще в
эту зиму завести в Петербурге больших связей и основать свое положение, как
хотела и рассчитывала. Кроме этого гостя, никого не было, и никто не
являлся во весь вечер. Я искал глазами Катерину Федоровну; она была в
другой комнате с Алешей, но, услышав о нашем приезде, тотчас же вышла к
нам. Князь с любезностию поцеловал у ней руку, а графиня указала ей на
меня. Князь тотчас же нас познакомил. Я с нетерпеливым вниманием в нее
вглядывался: это была нежная блондиночка, одетая в белое платье, невысокого
роста, с тихим и спокойным выражением лица, с совершенно голубыми глазами,
как говорил Алеша, с красотой юности и только. Я ожидал встретить
совершенство красоты, но красоты не было. Правильный, нежно очерченный овал
лица, довольно правильные черты, густые и действительно прекрасные волосы,
обыденная домашняя их прическа, тихий, пристальный взгляд; при встрече с
ней где-нибудь я бы прошел мимо нее, не обратив на нее никакого особенного
внимания; но это было только с первого взгляда, и я успел несколько лучше
разглядеть ее потом в этот вечер. Уж одно то, как она подала мне руку, с
каким-то наивно усиленным вниманием продолжая смотреть мне в глаза и не
говоря мне ни слова, поразило меня своею странностию, и я отчего-то
невольно улыбнулся ей. Видно, я тотчас же почувствовал перед собой существо
чистое сердцем. Графиня пристально следила за нею. Пожав мне руку, Катя с
какою-то поспешностью отошла от меня и села в другом конце комнаты, вместе
с Алешей. Здороваясь со мной, Алеша шепнул мне: "Я здесь только на минутку,
но сейчас туда".

     "Дипломат" - не знаю его фамилии и называю его дипломатом, чтобы
как-нибудь назвать, - говорил спокойно и величаво, развивая какую-то идею.
Графиня внимательно его слушала. Князь одобрительно и льстиво улыбался;
оратор часто обращался к нему, вероятно ценя в нем достойного слушателя.
Мне дали чаю и оставили меня в покое, чему я был очень рад. Между тем я
всматривался в графиню. По первому впечатлению она мне как-то нехотя
понравилась. Может быть, она была уже не молода, но мне казалось, что ей не
более двадцати восьми лет. Лицо ее было еще свежо и когда-то, в первой
молодости, должно быть, было очень красиво. Темно-русые волосы были еще
довольно густы; взгляд был чрезвычайно добрый, но какой-то ветреный и
шаловливо насмешливый. Но теперь она для чего-то, видимо, себя сдерживала.
В этом взгляде выражалось тоже много ума, но более всего доброты и
веселости. Мне показалось, что преобладающее ее качество было некоторое
легкомыслие, жажда наслаждений и какой-то добродушный эгоизм, может быть
даже и большой. Она была под началом у князя, который имел на нее
чрезвычайное влияние. Я знал, что они были в связи, слышал также, что он
был уж слишком не ревнивый любовник во время их пребывания за границей; но
мне все казалось, - кажется и теперь, - что их связывало, кроме бывших
отношений, еще что-то другое, отчасти таинственное, что-нибудь вроде
взаимного обязательства, основанного на каком-нибудь расчете... одним
словом, что-то такое должно было быть. Знал я тоже, что князь в настоящее
время тяготился ею, а между тем отношения их не прерывались. Может быть, их
тогда особенно связывали виды на Катю, которые, разумеется, в инициативе
своей должны были принадлежать князю. На этом основании князь и отделался
от брака с графиней, которая этого действительно требовала, убедив ее
содействовать браку Алеши с ее падчерицей. Так, по крайней мере, я заключал
по прежним простодушным рассказам Алеши, который хоть что-нибудь да мог же
заметить. Мне все казалось тоже, отчасти из тех же рассказов, что князь,
несмотря на то, что графиня была в его полном повиновении, имел какую-то
причину бояться ее. Даже Алеша это заметил. Я узнал потом, что князю очень
хотелось выдать графиню за кого-нибудь замуж и что отчасти с этою целью он
и отсылал ее в Симбирскую губернию, надеясь приискать ей приличного мужа в
провинции.

     Я сидел и слушал, не зная, как бы мне поскорее поговорить глаз на глаз
с Катериной Федоровной. Дипломат отвечал на какой-то вопрос графини о
современном положении дел, о начинающихся реформах и о том, следует ли их
бояться или нет? Он говорил много и долго, спокойно и как власть имеющий.
Он развивал свою идею тонко и умно, но идея была отвратительная. Он именно
настаивал на том, что весь этот дух реформ и исправлений слишком скоро
принесет известные плоды; что, увидя эти плоды, возьмутся за ум и что не
только в обществе (разумеется, в известной его части) пройдет этот новый
дух, но увидят по опыту ошибку и тогда с удвоенной энергией начнут
поддерживать старое. Что опыт, хоть бы и печальный, будет очень выгоден,
потому что научит, как поддерживать это спасительное старое, принесет для
этого новые данные; а следственно, даже надо желать, чтоб теперь поскорее
дошло до последней степени неосторожности. "Без нас нельзя, - заключил он,
- без нас ни одно общество еще никогда не стояло. Мы не потеряем, а
напротив, еще выиграем; мы всплывем, всплывем, и девиз наш в настоящую
минуту должен быть: "Pire ca va, mieux ca est"13. Князь улыбнулся ему с
отвратительным сочувствием. Оратор был совершенно доволен собою. Я был так
глуп, что хотел было возражать; сердце кипело во мне. Но меня остановил
ядовитый взгляд князя; он мельком скользнул в мою сторону, и мне
показалось, что князь именно ожидает какой-нибудь странной и юношеской
выходки с моей стороны; ему, может быть, даже хотелось этого, чтоб
насладиться тем, как я себя скомпрометирую. Вместе с тем я был твердо
уверен, что дипломат непременно не заметит моего возражения, а может быть,
даже и самого меня. Мне скверно стало сидеть с ними; но выручил Алеша.
----
     13 Чем хуже, тем лучше (франц.).

     Он тихонько подошел ко мне, тронул меня за плечо и попросил на два
слова. Я догадался, что он послом от Кати. Так и было. Через минуту я уже
сидел рядом с нею. Сначала она всего меня пристально оглядела, как будто
говоря про себя: "вот ты какой", и в первую минуту мы оба не находили слов
для начала разговора. Я, однако ж, был уверен, что ей стоит только
заговорить, чтоб уж и не останавливаться, хоть до утра. "Какие-нибудь
пять-шесть часов разговора", о которых рассказывал Алеша, мелькнули у меня
в уме. Алеша сидел тут же и с нетерпением ждал, как-то мы начнем.

     - Что ж вы ничего не г