ь знаю, что ты и теперь любишь
меня и что в эту минуту, может быть, и не понимаешь моих жалоб. Я знаю, что
я очень-очень худо сделала, что теперь это все высказала. Но что же мне
делать, если я это все понимаю и все больше и больше люблю тебя...
совсем... без памяти!

     Она закрыла лицо руками, упала в кресла и зарыдала как ребенок. Алеша
с криком бросился к ней. Он никогда не мог видеть без слез ее слезы.

     Ее рыдания, кажется, очень помогли князю: все увлечения Наташи в
продолжение этого длинного объяснения, все резкости ее выходок против него,
которыми уж из одного приличия надо было обидеться, все это теперь,
очевидно, можно было свести на безумный порыв ревности, на оскорбленную
любовь, даже на болезнь. Даже следовало выказать сочувствие...

     - Успокойтесь, утешьтесь, Наталья Николаевна, - утешал князь, - все
это исступление, мечты, уединение... Вы так были раздражены его
легкомысленным поведением... Но ведь это только одно легкомыслие с его
стороны. Самый главный факт, про который вы особенно упоминали,
происшествие во вторник, скорей бы должно доказать вам всю безграничность
его привязанности к вам, а вы, напротив, подумали...

     - О, не говорите мне, не мучайте меня хоть теперь! - прервала Наташа,
горько плача, - мне все уже сказало сердце, и давно сказало! Неужели вы
думаете, что я не понимаю, что прежняя любовь его вся прошла... Здесь, в
этой комнате, одна... когда он оставлял, забывал меня... я все это
пережила... все передумала... Что ж мне и делать было! Я тебя не виню,
Алеша... Что вы меня обманываете? Неужели ж вы думаете, что я не пробовала
сама себя обманывать!.. О, сколько раз, сколько раз! Разве я не
вслушивалась в каждый звук его голоса? Разве я не научилась читать по его
лицу, по его глазам?.. Все, все погибло, все схоронено... О, я несчастная!

     Алеша плакал перед ней на коленях.

     - Да, да, это я виноват! Все от меня!.. - повторял он среди рыданий.

     - Нет, не вини себя, Алеша... тут есть другие... враги наши. Это
они... они!

     - Но позвольте же наконец, - начал князь с некоторым нетерпением, - на
каком основании приписываете вы мне все эти... преступления? Ведь это одни
только ваши догадки, ничем не доказанные...

     - Доказательств! - вскричала Наташа, быстро приподымаясь с кресел, -
вам доказательств, коварный вы человек! Вы не могли, не могли действовать
иначе, когда приходили сюда с вашим предложением! Вам надо было успокоить
вашего сына, усыпить его угрызения, чтоб он свободнее и спокойнее отдался
весь Кате; без этого он все бы вспоминал обо мне, не поддавался бы вам, а
вам наскучило дожидаться. Что, разве это неправда?

     - Признаюсь, - отвечал князь с саркастической улыбкой, - если б я
хотел вас обмануть, я бы действительно так рассчитал; вы очень...
остроумны, но ведь это надобно доказать и тогда уже оскорблять людей такими
упреками...

     - Доказать! А ваше все прежнее поведение, когда вы отбивали его от
меня? Тот, который научает сына пренебрегать и играть такими обязанностями
из-за светских выгод, из-за денег, - развращает его! Что вы говорили давеча
о лестнице и о дурной квартире? Не вы ли отняли у него жалованье, которое
прежде давали ему, чтоб принудить нас разойтись через нужду и голод? Через
вас и эта квартира, и эта лестница, а вы же его теперь попрекаете,
двуличный вы человек! И откуда у вас вдруг явился тогда, в тот вечер, такой
жар, такие новые, вам не свойственные убеждения? И для чего я вам так
понадобилась? Я ходила здесь эти четыре дня; я все обдумала, все взвесила,
каждое слово ваше, выражение вашего лица и убедилась, что все это было
напускное, шутка, комедия, оскорбительная, низкая и недостойная... Я ведь
знаю вас, давно знаю! Каждый раз, когда Алеша приезжал от вас, я по лицу
его угадывала все, что вы ему говорили, внушали; все влияния ваши на него
изучила! Нет, вам не обмануть меня! Может быть, у вас есть и еще
какие-нибудь расчеты, может быть, я и не самое главное теперь высказала; но
все равно! Вы меня обманывали - это главное! Это вам и надо было сказать
прямо в лицо!..

     - Только-то? Это все доказательства? Но подумайте, исступленная вы
женщина: этой выходкой (как вы называете мое предложение во вторник) я
слишком себя связывал. Это было бы слишком легкомысленно для меня.

     - Чем, чем вы себя связывали? Что значит в ваших глазах обмануть меня?
Да и что такое обида какой-то девушке! Ведь она несчастная беглянка,
отверженная отцом, беззащитная, замаравшая себя, безнравственная! Стоит ли
с ней церемониться, коли эта шутка может принесть хоть какую-нибудь, хоть
самую маленькую выгоду!

     - В какое же положение вы сами ставите себя, Наталья Николаевна,
подумайте! Вы непременно настаиваете, что с моей стороны было вам
оскорбление. Но ведь это оскорбление так важно, так унизительно, что я не
понимаю, как можно даже предположить его, тем более настаивать на нем.
Нужно быть уж слишком ко всему приученной, чтоб так легко допускать это,
извините меня. Я вправе упрекать вас, потому что вы вооружаете против меня
сына: если он не восстал теперь на меня за вас, то сердце его против
меня...

     - Нет, отец, нет, - вскричал Алеша, - если я не восстал на тебя, то
верю, что ты не мог оскорбить, да и не могу я поверить, чтоб можно было так
оскорблять!

     - Слышите? - вскричал князь.

     - Наташа, во всем виноват я, не обвиняй его. Это грешно и ужасно!

     - Слышишь, Ваня. Он уж против меня. - вскричала Наташа.

     - Довольно! - сказал князь, - надо кончить эту тяжелую сцену. Этот
слепой и яростный порыв ревности вне всяких границ рисует ваш характер
совершенно в новом для меня виде. Я предупрежден. Мы поторопились,
действительно поторопились. Вы даже и не замечаете, как оскорбили меня; для
вас это ничего. Поторопились... поторопились... конечно, слово мое должно
быть свято, но... я отец и желаю счастья моему сыну...

     - Вы отказываетесь от своего слова, - вскричала Наташа вне себя, - вы
обрадовались случаю! Но знайте, что я сама, еще два дня тому, здесь, одна,
решилась освободить его от его слова, а теперь подтверждаю при всех. Я
отказываюсь!

     - То есть, может быть, вы хотите воскресить в нем все прежние
беспокойства, чувство долга, всю "тоску по своим обязанностям" (как вы сами
давеча выразились), для того чтоб этим снова привязать его к себе
по-старому. Ведь это выходит по вашей же теории; я потому так и говорю; но
довольно; решит время. Я буду ждать минуты более спокойной, чтоб
объясниться с вами. Надеюсь, мы не прерываем отношений наших окончательно.
Надеюсь тоже, вы научитесь лучше ценить меня. Я еще сегодня хотел было вам
сообщить мой проект насчет ваших родных, из которого бы вы увидали... но
довольно! Иван Петрович! - прибавил он, подходя ко мне, - теперь более чем
когда-нибудь мне будет драгоценно познакомиться с вами ближе, не говоря уже
о давнишнем желании моем. Надеюсь, вы поймете меня. На днях я буду у вас;
вы позволите?

     Я поклонился. Мне самому казалось, что теперь я уже не мог избежать
его знакомства. Он пожал мне руку, молча поклонился Наташе и вышел с видом
оскорбленного достоинства.

                                    Глава IV

     Несколько минут мы все не говорили ни слова. Наташа сидела
задумавшись, грустная и убитая. Вся ее энергия вдруг ее оставила. Она
смотрела прямо перед собой, ничего не видя, как бы забывшись и держа руку
Алеши в своей руке. Тот тихо доплакивал свое горе, изредка взглядывая на
нее с боязливым любопытством.

     Наконец, он робко начал утешать ее, умолял не сердиться, винил себя;
видно было, что ему очень хотелось оправдать отца и что это особенно у него
лежало на сердце; он несколько раз заговаривал об этом, но не смел ясно
высказаться, боясь снова возбудить гнев Наташи. Он клялся ей во всегдашней,
неизменной любви и с жаром оправдывался в своей привязанности к Кате;
беспрерывно повторял, что он любит Катю только как сестру, как милую,
добрую сестру, которую не может оставить совсем, что это было бы даже грубо
и жестоко с его стороны, и все уверял, что если Наташа узнает Катю, то они
обе тотчас же подружатся, так что никогда не разойдутся, и тогда уже
никаких не будет недоразумений. Эта мысль ему особенно нравилась. Бедняжка
не лгал нисколько.

     Он не понимал опасений Наташи, да и вообще не понял хорошо, что она
давеча говорила его отцу. Понял только, что они поссорились, и это-то
особенно лежало камнем на его сердце.

     - Ты меня винишь за отца? - спросила Наташа.

     - Могу ль я винить, - отвечал он с горьким чувством, - когда сам всему
причиной и во всем виноват? Это я довел тебя до такого гнева, а ты в гневе
и его обвинила, потому что хотела меня оправдать; ты меня всегда
оправдываешь, а я не стою того. Надо было сыскать виноватого, вот ты и
подумала, что он. А он, право, право, не виноват! - воскликнул Алеша,
одушевляясь. - И с тем ли он приезжал сюда! Того ли ожидал!

     Но, видя, что Наташа смотрит на него с тоской и упреком, тотчас
оробел.

     - Ну не буду, не буду, прости меня, - сказал он. - Я всему причиною!

     - Да, Алеша, - продолжала она с тяжким чувством. - Теперь он прошел
между нами и нарушил весь наш мир, на всю жизнь. Ты всегда в меня верил
больше, чем во всех; теперь же он влил в твое сердце подозрение против
меня, недоверие, ты винишь меня, он взял у меня половину твоего сердца.
Черная кошка пробежала между нами.

     - Не говори так, Наташа. Зачем ты говоришь: "черная кошка"? - Он
огорчился выражением.

     - Он фальшивою добротою, ложным великодушием привлек тебя к себе, -
продолжала Наташа, - и теперь все больше и больше будет восстановлять тебя
против меня.

     - Клянусь тебе, что нет! - вскричал Алеша еще с большим жаром. - Он
был раздражен, когда сказал, что "поторопились", - ты увидишь сама, завтра
же, на днях, он спохватится, и если он до того рассердился, что в самом
деле не захочет нашего брака, то я, клянусь тебе, его не послушаюсь. У
меня, может быть, достанет на это силы... И знаешь, кто нам поможет, -
вскричал он вдруг с восторгом от своей идеи, - Катя нам поможет! И ты
увидишь, ты увидишь, что за прекрасное это созданье! Ты увидишь, хочет ли
она быть твоей соперницей и разлучить нас! И как ты несправедлива была
давеча, когда говорила, что я из таких, которые могут разлюбить на другой
день после свадьбы! Как это мне горько было слышать! Нет, я не такой, и
если я часто ездил к Кате...

     - Полно, Алеша, будь у ней, когда хочешь. Я не про то давеча говорила.
Ты не понял всего. Будь счастлив с кем хочешь. Не могу же я требовать у
твоего сердца больше, чем оно может мне дать...

     Вошла Мавра.

     - Что ж, подавать чай, что ли? Шутка ли, два часа самовар кипит;
одиннадцать часов.

     Она спросила грубо и сердито; видно было, что она очень не в духе и
сердилась на Наташу. Дело в том, что она все эти дни, со вторника, была в
таком восторге, что ее барышня (которую она очень любила) выходит замуж,
что уже успела разгласить это по всему дому, в околодке, в лавочке,
дворнику. Она хвалилась и с торжеством рассказывала, что князь, важный
человек, генерал и ужасно богатый, сам приезжал просить согласия ее
барышни, и она, Мавра, собственными ушами это слышала, и вдруг, теперь, все
пошло прахом. Князь уехал рассерженный, и чаю не подавали и, уж разумеется,
всему виновата барышня. Мавра слышала, как она говорила с ним
непочтительно.

     - Что ж... подай, - отвечала Наташа.

     - Ну, а закуску-то подавать, что ли?

     - Ну, и закуску, - Наташа смешалась.

     - Готовили, готовили! - продолжала Мавра, со вчерашнего дня без ног.
За вином на Невский бегала, а тут... - И она вышла, сердито хлопнув дверью.

     Наташа покраснела и как-то странно взглянула на меня. Между тем подали
чай, тут же и закуску; была дичь, какая-то рыба, две бутылки превосходного
вина от Елисеева. "К чему ж это все наготовили?" - подумал я.

     - Это я, видишь, Ваня, вот какая, - сказала Наташа, подходя к столу и
конфузясь даже передо мной. - Ведь предчувствовала, что все это сегодня так
выйдет, как вышло, а все-таки думала, что авось, может быть, и не так
кончится. Алеша приедет, начнет мириться, мы помиримся; все мои подозрения
окажутся несправедливыми, меня разуверят, и... на всякий случай и
приготовила закуску. Что ж, думала, мы заговоримся, засидимся...

     Бедная Наташа! Она так покраснела, говоря это. Алеша пришел в восторг.

     - Вот видишь, Наташа! - вскричал он. - Сама ты себе не верила; два
часа тому назад еще не верила своим подозрениям! Нет, это надо все
поправить; я виноват, я всему причиной, я все и поправлю. Наташа, позволь
мне сейчас же к отцу! Мне надо его видеть; он обижен, он оскорблен; его
надо утешить, я ему выскажу все, все от себя, только от одного себя; ты тут
не будешь замешана. И я все улажу... Не сердись на меня, что я так хочу к
нему и что тебя хочу оставить. Совсем не то; мне жаль его; он оправдается
перед тобой; увидишь... Завтра, чем свет, я у тебя, и весь день у тебя, к
Кате не поеду...

     Наташа его не останавливала, даже сама посоветовала ехать. Она ужасно
боялась, что Алеша будет теперь нарочно, через силу, просиживать у нее
целые дни и наскучит ею. Она просила только, чтоб он от ее имени ничего не
говорил, и старалась повеселее улыбнуться ему на прощание. Он уже хотел
было выйти, но вдруг подошел к ней, взял ее за обе руки и сел подле нее. Он
смотрел на нее с невыразимою нежностью.

     - Наташа, друг мой, ангел мой, не сердись на меня, и не будем никогда
ссориться. И дай мне слово, что будешь всегда во всем верить мне, а я тебе.
Вот что, мой ангел, я тебе расскажу теперь: были мы раз с тобой в ссоре, не
помню за что; я был виноват. Мы не говорили друг с другом. Мне не хотелось
просить прощения первому, а было мне ужасно грустно. Я ходил по городу,
слонялся везде, заходил к приятелям, а в сердце было так тяжело, так
тяжело... И пришло мне тогда на ум: что если б ты, например, от чего-нибудь
заболела и умерла. И когда я вообразил себе это, на меня вдруг нашло такое
отчаяние, точно я в самом деле навеки потерял тебя. Мысли все шли тяжелее,
ужаснее. И вот мало-помалу я стал воображать себе, что пришел будто я к
тебе на могилу, упал на нее без памяти, обнял ее и замер в тоске. Вообразил
я себе, как бы я целовал эту могилу, звал бы тебя из нее, хоть на одну
минуту, и молил бы у бога чуда, чтоб ты хоть на одно мгновение воскресла бы
передо мною; представилось мне, как бы я бросился обнимать тебя, прижал бы
к себе, целовал и кажется, умер бы тут от блаженства, что хоть одно
мгновение мог еще раз, как прежде, обнять тебя. И когда я воображал себе
это, мне вдруг подумалось: вот я на одно мгновение буду просить тебя у
бога, а между тем была же ты со мною шесть месяцев и в эти шесть месяцев
сколько раз мы поссорились, сколько дней мы не говорили друг с другом!
Целые дни мы были в ссоре и пренебрегали нашим счастьем, а тут только на
одну минуту вызываю тебя из могилы и за эту минуту готов заплатить всею
жизнью!.. Как вообразил я это все, я не мог выдержать и бросился к тебе
скорей, прибежал сюда, а ты уж ждала меня, и, когда мы обнялись после
ссоры, помню, я так крепко прижал тебя к груди, как будто и в самом деле
лишаюсь тебя. Наташа! не будем никогда ссориться! Это так мне всегда
тяжело! И можно ли, господи! подумать, чтоб я мог оставить тебя!

     Наташа плакала. Они крепко обнялись друг с другом, и Алеша еще раз
поклялся ей, что никогда ее не оставит. Затем он полетел к отцу. Он был в
твердой уверенности, что все уладит, все устроит.

     - Все кончено! Все пропало! - сказала Наташа, судорожно сжав мою руку.
- Он меня любит и никогда не разлюбит; но он и Катю любит и через несколько
времени будет любить ее больше меня. А эта ехидна князь не будет дремать, и
тогда...

     - Наташа! Я сам верю, что князь поступает не чисто, но...

     - Ты не веришь всему, что я ему высказала. Я заметила это по твоему
лицу. Но погоди, сам увидишь, права была я или нет? Я ведь еще только
вообще говорила, а бог знает, что у него еще в мыслях! Это ужасный человек!
Я ходила эти четыре дня здесь по комнате и догадалась обо всем. Ему именно
надо было освободить, облегчить сердце Алеши от его грусти, мешавшей ему
жить, от обязанностей любви ко мне. Он выдумал это сватовство и для того
еще, чтоб втереться между нами своим влиянием и очаровать Алешу
благородством и великодушием. Это правда, правда, Ваня! Алеша именно такого
характера. Он бы успокоился на мой счет; тревога бы у него прошла за меня.
Он бы думал: что ведь теперь уж она жена моя, навеки со мной, и невольно бы
обратил больше внимания на Катю. Князь, видно, изучил эту Катю и угадал,
что она пара ему, что она может его сильней увлечь, чем я. Ох, Ваня! На
тебя вся моя надежда теперь: он для чего-то хочет с тобой сойтись,
знакомиться. Не отвергай этого и старайся, голубчик, ради бога поскорее
попасть к графине. Познакомься с этой Катей, разгляди ее лучше и скажи мне:
что она такое? Мне надо, чтоб там был твой взгляд. Никто так меня не
понимает, как ты, и ты поймешь, что мне надо. Разгляди еще, в какой степени
они дружны, что между ними, об чем они говорят; Катю, Катю, главное,
рассмотри... Докажи мне еще этот раз, милый, возлюбленный мой Ваня, докажи
мне еще раз свою дружбу! На тебя, только на тебя теперь и надежда моя!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Когда я воротился домой, был уже первый час ночи. Нелли отворила мне с
заспанным лицом. Она улыбнулась и светло посмотрела на меня. Бедняжка очень
досадовала на себя, что заснула. Ей все хотелось меня дождаться. Она
сказала, что меня кто-то приходил спрашивать, сидел с ней и оставил на
столе записку. Записка была от Маслобоева. Он звал меня к себе завтра, в
первом часу. Мне хотелось расспросить Нелли, но я отложил до завтра,
настаивая, чтоб она непременно шла спать; бедняжка и без того устала,
ожидая меня, и заснула только за полчаса до моего прихода.

                                     Глава V

     Наутро Нелли рассказала мне про вчерашнее посещение довольно странные
вещи. Впрочем, уж и то было странно, что Маслобоев вздумал в этот вечер
прийти: он наверно знал, что я не буду дома; я сам предуведомил его об этом
при последнем нашем свидании и очень хорошо это помнил. Нелли рассказывала,
что сначала она было не хотела отпирать, потому что боялась: было уж восемь
часов вечера. Но он упросил ее через запертую дверь, уверяя, что если он не
оставит мне теперь записку, то завтра мне почему-то будет очень худо. Когда
она его впустила, он тотчас же написал записку, подошел к ней и уселся
подле нее на диване. "Я встала и не хотела с ним говорить, - рассказывала
Нелли, - я его очень боялась; он начал говорить про Бубнову, как она теперь
сердится, что она уж не смеет меня теперь взять, и начал вас хвалить;
сказал, что он с вами большой друг и вас маленьким мальчиком знал. Тут я
стала с ним говорить. Он вынул конфеты и просил, чтоб и я взяла; я не
хотела; он стал меня уверять тогда, что он добрый человек, умеет петь песни
и плясать; вскочил и начал плясать. Мне стало смешно. Потом сказал, что
посидит еще немножко, - дождусь Ваню, авось воротится, - и очень просил
меня, чтоб я не боялась и села подле него. Я села; но говорить с ним ничего
не хотела. Тогда он сказал мне, что знал мамашу и дедушку и... тут я стала
говорить. И он долго сидел".

     - А об чем же вы говорили?

     - О мамаше... о Бубновой... о дедушке. Он сидел часа два. Нелли как
будто не хотелось рассказывать, об чем они говорили. Я не расспрашивал,
надеясь узнать все от Маслобоева. Мне показалось только, что Маслобоев
нарочно заходил без меня, чтоб застать Нелли одну. "Для чего ему это?" -
подумал я.

     Она показала мне три конфетки, которые он ей дал. Это были леденцы в
зеленых и красных бумажках, прескверные и, вероятно, купленные в овощной
лавочке. Нелли засмеялась, пок