на чужой
счет; потому что жить этими миллионами значит жить на чужой счет (я только
теперь это узнал). Она хочет быть полезна отечеству и всем и принесть на
общую пользу свою лепту. Про лепту-то еще мы в прописях читали, а как эта
лепта запахла миллионом, так уж тут и не то? И на чем держится все это
хваленое благоразумие, в которое я так верил! Что ты так смотришь на меня,
отец? Точно ты видишь перед собой шута, дурачка! Ну, что ж что дурачок!
Послушала бы ты, Наташа, что говорила об этом Катя: "Не ум главное, а то,
что направляет его, - натура, сердце, благородные свойства, развитие". Но
главное, на этот счет есть гениальное выражение Безмыгина. Безмыгин - это
знакомый Левиньки и Бориньки и, между нами, голова, и действительно
гениальная голова! Не далее как вчера он сказал к разговору: дурак,
сознавшийся, что он дурак, есть уже не дурак! Какова правда! Такие
изречения у него поминутно. Он сыплет истинами.

     - Действительно гениально! - заметил князь.

     - Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда не слыхал такого;
и от всего вашего общества тоже никогда не слыхал. У вас, напротив, всё это
как-то прячут, всё бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили
непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам - точно это возможно!
Точно это не в тысячу раз невозможнее, чем то, об чем мы говорим и что
думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера
говорили...

     - Но что же, об чем вы говорите и думаете? Расскажи, Алеша, я до сих
пор как-то не понимаю, - сказала Наташа.

     - Вообще обо всем, что ведет к прогрессу, к гуманности, к любви; все
это говорится по поводу современных вопросов. Мы говорим о гласности, о
начинающихся реформах, о любви к человечеству, о современных деятелях; мы
их разбираем, читаем. Но, главное, мы дали друг другу слово быть совершенно
между собой откровенными и прямо говорить друг другу все о самих себе, не
стесняясь. Только откровенность, только прямота могут достигнуть цели. Об
этом особенно старается Безмыгин. Я рассказал об этом Кате, и она
совершенно сочувствует Безмыгину. И потому мы все, под руководством
Безмыгина, дали себе слово действовать честно и прямо всю жизнь, и что бы
ни говорили о нас, как бы ни судили о нас, - не смущаться ничем, не
стыдиться нашей восторженности, наших увлечений, наших ошибок и идти
напрямки. Коли ты хочешь, чтоб тебя уважали, во-первых и главное, уважай
сам себя; только этим, только самоуважением ты заставишь и других уважать
себя. Это говорит Безмыгин, и Катя совершенно с ним согласна. Вообще мы
теперь уговариваемся в наших убеждениях и положили заниматься изучением
самих себя порознь, а все вместе толковать друг другу друг друга...

     - Что за галиматья! - вскричал князь с беспокойством, - и кто этот
Безмыгин? Нет, это так оставить нельзя...

     - Чего нельзя оставить? - подхватил Алеша, - слушай, отец, почему я
говорю все это теперь, при тебе? Потому что хочу и надеюсь ввести и тебя в
наш круг. Я дал уже там и за тебя слово. Ты смеешься, ну, я так и знал, что
ты будешь смеяться! Но выслушай! Ты добр, благороден; ты поймешь. Ведь ты
не знаешь, ты не видал никогда этих людей, не слыхал их самих. Положим, что
ты обо всем этом слышал, все изучил, ты ужасно учен; но самих-то их ты не
видал, у них не был, а потому как же ты можешь судить о них верно! Ты
только воображаешь, что знаешь. Нет, ты побудь у них, послушай их и тогда,
- и тогда я даю слово за тебя, что ты будешь наш! А главное, я хочу
употребить все средства, чтоб спасти тебя от гибели в твоем обществе, к
которому ты так прилепился, и от твоих убеждений.

     Князь молча и с ядовитейшей насмешкой выслушал эту выходку; злость
была в лице его. Наташа следила за ним с нескрываемым отвращением. Он видел
это, но показывал, что не замечает. Но как только Алеша кончил, князь вдруг
разразился смехом. Он даже упал на спинку стула, как будто был не в силах
сдержать себя. Но смех этот был решительно выделанный. Слишком заметно
было, что он смеялся единственно для того, чтоб как можно сильнее обидеть и
унизить своего сына. Алеша действительно огорчился; все лицо его изобразило
чрезвычайную грусть. Но он терпеливо переждал, когда кончится веселость
отца.

     - Отец, - начал он грустно, - для чего же ты смеешься надо мной? Я шел
к тебе прямо и откровенно. Если, по твоему мнению, я говорю глупости,
вразуми меня, а не смейся надо мною. Да и над чем смеяться? Над тем, что
для меня теперь свято, благородно? Ну, пусть я заблуждаюсь, пусть это все
неверно, ошибочно, пусть я дурачок, как ты несколько раз называл меня; но
если я и заблуждаюсь, то искренно, честно; я не потерял своего
благородства. Я восторгаюсь высокими идеями. Пусть они ошибочны, но
основание их свято. Я ведь сказал тебе, что ты и все ваши ничего еще не
сказали мне такого же, что направило бы меня, увлекло бы за собой.
Опровергни их, скажи мне что-нибудь лучше ихнего, и я пойду за тобой, но не
смейся надо мной, потому что это очень огорчает меня.

     Алеша произнес это чрезвычайно благородно и с каким-то строгим
достоинством. Наташа с сочувствием следила за ним. Князь даже с удивлением
выслушал сына и тотчас же переменил свой тон.

     - Я вовсе не хотел оскорбить тебя, друг мой, - отвечал он, - напротив,
я о тебе сожалею. Ты приготовляешься к такому шагу в жизни, при котором
пора бы уже перестать быть таким легкомысленным мальчиком. Вот моя мысль. Я
смеялся невольно и совсем не хотел оскорблять тебя.

     - Почему же так показалось мне? - продолжал Алеша с горьким чувством.
- Почему уже давно мне кажется, что ты смотришь на меня враждебно, с
холодной насмешкой, а не как отец на сына? Почему мне кажется, что если б я
был на твоем месте, я б не осмеял так оскорбительно своего сына, как ты
теперь меня. Послушай: объяснимся откровенно, сейчас, навсегда, так, чтоб
уж не оставалось больше никаких недоумений. И... я хочу говорить всю
правду: когда я вошел сюда, мне показалось, что и здесь произошло какое-то
недоумение; не так как-то ожидал я вас встретить здесь вместе. Так или нет?
Если так, то не лучше ли каждому высказать свои чувства? Сколько зла можно
устранить откровенностью!

     - Говори, говори, Алеша! - сказал князь. - То, что ты предлагаешь нам,
очень умно. Может быть, с этого и надо было начать, - прибавил он, взглянув
на Наташу.

     - Не рассердись же за полную мою откровенность, - начал

     Алеша, - ты сам ее хочешь, сам вызываешь. Слушай. Ты согласился на мой
брак с Наташей; ты дал нам это счастье и для этого победил себя самого. Ты
был великодушен, и мы все оценили твой благородный поступок. Но почему же
теперь ты с какой-то радостью беспрерывно намекаешь мне, что я еще смешной
мальчик и вовсе не гожусь быть мужем; мало того, ты как будто хочешь
осмеять, унизить, даже как будто очернить меня в глазах Наташи. Ты очень
рад всегда, когда можешь хоть чем-нибудь меня выказать с смешной стороны;
это я заметил не теперь, а уже давно. Как будто ты именно стараешься для
чего-то доказать нам, что брак наш смешон, нелеп и что мы не пара. Право,
как будто ты сам не веришь в то, что для нас предназначаешь; как будто
смотришь на все это как на шутку, на забавную выдумку, на какой-то смешной
водевиль... Я ведь не из сегодняшних только слов твоих это вывожу. Я в тот
же вечер, во вторник же, как воротился к тебе отсюда, слышал от тебя
несколько странных выражений, изумивших, даже огорчивших меня. И в среду,
уезжая, ты тоже сделал несколько каких-то намеков на наше теперешнее
положение, сказал и о ней - не оскорбительно, напротив, но как-то не так,
как бы я хотел слышать от тебя, как-то слишком легко, как-то без любви, без
такого уважения к ней... Это трудно рассказать, но тон ясен; сердце слышит.
Скажи же мне, что я ошибаюсь. Разуверь меня, ободри меня и... и ее, потому
что ты и ее огорчил. Я это угадал с первого же взгляда, как вошел сюда...

     Алеша высказал это с жаром и с твердостью. Наташа с какою-то
торжественностью его слушала и вся в волнении, с пылающим лицом, раза два
проговорила про себя в продолжение его речи: "Да, да, это так!" Князь
смутился.

     - Друг мой, - отвечал он, - я, конечно, не могу припомнить всего, что
говорил тебе; но очень странно, если ты принял мои слова в такую сторону.
Готов разуверить тебя всем, чем только могу. Если я теперь смеялся, то и
это понятно. Скажу тебе, что моим смехом я даже хотел прикрыть мое горькое
чувство. Когда соображу теперь, что ты скоро собираешься быть мужем, то это
мне теперь кажется совершенно несбыточным, нелепым, извини меня, даже
смешным. Ты меня укоряешь за этот смех, а я говорю, что все это через тебя.
Винюсь и я: может быть, я сам мало следил за тобой в последнее время и
потому только теперь, в этот вечер, узнал, на что ты можешь быть способен.
Теперь уже я трепещу, когда подумаю о твоей будущности с Натальей
Николаевной: я поторопился; я вижу, что вы очень несходны между собою.
Всякая любовь проходит, а несходство навсегда остается. Я уж и не говорю о
твоей судьбе, но подумай, если только в тебе честные намерения, вместе с
собой ты губишь и Наталью Николаевну, решительно губишь! Вот ты говорил
теперь целый час о любви к человечеству, о благородстве убеждений, о
благородных людях, с которыми познакомился; а спроси Ивана Петровича, что
говорил я ему давеча, когда мы поднялись в четвертый этаж, по здешней
отвратительной лестнице, и оставались здесь у дверей, благодаря бога за
спасение наших жизней и ног? Знаешь ли, какая мысль мне невольно тотчас же
пришла в голову? Я удивился, как мог ты, при такой любви к Наталье
Николаевне, терпеть, чтоб она жила в такой квартире? Как ты не догадался,
что если не имеешь средств, если не имеешь способностей исполнять свои
обязанности, то не имеешь права и быть мужем, не имеешь права брать на себя
никаких обязательств. Одной любви мало; любовь оказывается делами; а ты как
рассуждаешь: "Хоть и страдай со мной, но живи со мной", - ведь это не
гуманно, это не благородно! Говорить о всеобщей любви, восторгаться
общечеловеческими вопросами и в то же время делать преступления против
любви и не замечать их, - непонятно! Не перебивайте меня, Наталья
Николаевна, дайте мне кончить; мне слишком горько, и я должен высказаться.
Ты говорил, Алеша, что в эти дни увлекался всем, что благородно, прекрасно,
честно, и укорял меня, что в нашем обществе нет таких увлечений, а только
одно сухое благоразумие. Посмотри же: увлекаться высоким и прекрасным и
после того, что было здесь во вторник, четыре дня пренебрегать тою,
которая, кажется бы, должна быть для тебя дороже всего на свете! Ты даже
признался о твоем споре с Катериной Федоровной, что Наталья Николаевна так
любит тебя, так великодушна, что простит тебе твой проступок. Но какое
право ты имеешь рассчитывать на такое прощение и предлагать об этом пари? И
неужели ты ни разу не подумал, сколько горьких мыслей, сколько сомнений,
подозрений послал ты в эти дни Наталье Николаевне? Неужели, потому что ты
там увлекся какими-то новыми идеями, ты имел право пренебречь самою
первейшею своею обязанностью? Простите меня, Наталья Николаевна, что я
изменил моему слову. Но теперешнее дело серьезнее этого слова: вы сами
поймете это... Знаешь ли ты, Алеша, что я застал Наталью Николаевну среди
таких страданий, что понятно, в какой ад ты обратил для нее эти четыре дня,
которые, напротив, должны бы быть лучшими днями ее жизни. Такие поступки, с
одной стороны, и - слова, слова и слова - с другой... неужели я не прав! И
ты можешь после этого обвинять меня, когда сам кругом виноват?

     Князь кончил. Он даже увлекся своим красноречием и не мог скрыть от
нас своего торжества. Когда Алеша услышал о страданиях Наташи, то с
болезненной тоской взглянул на нее, но Наташа уже решилась.

     - Полно, Алеша, не тоскуй, - сказала она, - другие виноватее тебя.
Садись и выслушай, что я скажу сейчас твоему отцу. Пора кончить!

     - Объяснитесь, Наталья Николаевна, - подхватил князь, - убедительно
прошу вас! Я уже два часа слышу об этом загадки. Это становится невыносимо,
и, признаюсь, не такой ожидал я здесь встречи.

     - Может быть; потому что думали очаровать нас словами, так что мы и не
заметим ваших тайных намерений. Что вам объяснять! Вы сами все знаете и все
понимаете. Алеша прав. Самое первое желание ваше - разлучить нас. Вы
заранее почти наизусть знали все, что здесь случится, после того вечера, во
вторник, и рассчитали все как по пальцам. Я уже сказала вам, что вы
смотрите и на меня и на сватовство, вами затеянное, не серьезно. Вы шутите
с нами; вы играете и имеете вам известную цель. Игра ваша верная. Алеша был
прав, когда укорял вас, что вы смотрите на все это как на водевиль. Вы бы,
напротив, должны были радоваться, а не упрекать Алешу, потому что он, не
зная ничего, исполнил все, что вы от него ожидали; может быть, даже и
больше.

     Я остолбенел от изумления. Я и ожидал, что в этот вечер случится
какая-нибудь катастрофа. Но слишком резкая откровенность Наташи и
нескрываемый презрительный тон ее слов изумили меня до последней крайности.
Стало быть, она действительно что-то знала, думал я, и безотлагательно
решилась на разрыв. Может быть, даже с нетерпением ждала князя, чтобы разом
все прямо в глаза ему высказать. Князь слегка побледнел. Лицо Алеши
изображало наивный страх и томительное ожидание.

     - Вспомните, в чем вы меня сейчас обвинили! - вскричал князь, - и хоть
немножко обдумайте ваши слова... я ничего не понимаю.

     - А! Так вы не хотите понять с двух слов, - сказала Наташа, - даже он,
даже вот Алеша вас понял так же, как и я, а мы с ним не сговаривались, даже
не видались! И ему тоже показалось, что вы играете с нами недостойную,
оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас, как в божество. Вы не
считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он
не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши
слова, ваш тон, как он говорит, у него остались на сердце...

     - Ничего, ничего не понимаю! - повторил князь, с видом величайшего
изумления обращаясь ко мне, точно брал меня в свидетели. Он был раздражен и
разгорячился. - Вы мнительны, вы в тревоге, - продолжал он, обращаясь к
ней, - просто-запросто вы ревнуете к Катерине Федоровне и потому готовы
обвинить весь свет и меня первого, и... и позвольте уж все сказать:
странное мнение можно получить о вашем характере... Я не привык к таким
сценам; я бы минуты не остался здесь после этого, если б не интересы моего
сына... Я все еще жду, не благоволите ли вы объясниться?

     - Так вы все-таки упрямитесь и не хотите понять с двух слов, несмотря
на то что все это наизусть знаете? Вы непременно хотите, чтоб я вам все
прямо высказала?

     - Я только этого и добиваюсь.

     - Хорошо же, слушайте же, - вскричала Наташа, сверкая глазами от
гнева, - я выскажу все, все!

                                    Глава III

     Она встала и начала говорить стоя, не замечая того от волнения. Князь
слушал, слушал и тоже встал с места. Вся сцена становилась слишком
торжественною.

     - Припомните сами свои слова во вторник, - начала Наташа. - Вы
сказали: мне нужны деньги, торные дороги, значение в свете, - помните?

     - Помню.

     - Ну, так для того-то, чтобы добыть эти деньги, чтобы добиться всех
этих успехов, которые у вас ускользали из рук, вы и приезжали сюда во
вторник и выдумали это сватовство, считая, что эта шутка вам поможет
поймать то, что от вас ускользало.

     - Наташа, - вскричал я, - подумай, что ты говоришь!

     - Шутка! Расчет! - повторял князь с видом крайне оскорбленного
достоинства.

     Алеша сидел убитый горем и смотрел, почти ничего не понимая.

     - Да, да, не останавливайте меня, я поклялась все высказать, -
продолжала раздраженная Наташа. - Вы помните сами: Алеша не слушался вас.
Целые полгода вы трудились над ним, чтоб отвлечь его от меня. Он не
поддавался вам. И вдруг у вас настала минута, когда время уже не терпело.
Упустить его, и невеста, деньги, главное - деньги, целых три миллиона
приданого, ускользнут у вас из-под пальцев. Оставалось одно: чтоб Алеша
полюбил ту, которую вы назначили ему в невесты; вы думали: если полюбит,
то, может быть, и отстанет от меня...

     - Наташа, Наташа! - с тоскою вскричал Алеша. - Что ты говоришь!

     - Вы так и сделали, - продолжала она, не останавливаясь на крик Алеши,
- но - и тут опять та же, прежняя история! Все бы могло уладиться, да я-то
опять мешаю! Одно только могло вам подать надежду: вы, как опытный и хитрый
человек, может быть, уж и тогда заметили, что Алеша иногда как будто
тяготится своей прежней привязанностью. Вы не могли не заметить, что он
начинает мною пренебрегать, скучать, по пяти дней ко мне не ездит. Авось
наскучит совсем и бросит, как вдруг, во вторник, решительный поступок Алеши
поразил вас совершенно. Что вам делать!..

     - Позвольте, - вскричал князь, - напротив, этот факт...

     - Я говорю, - настойчиво перебила Наташа, - вы спросили себя в тот
вечер: "Что теперь делать?" - и решили: позволить ему жениться на мне, не в
самом деле, а только так, на словах, чтоб только его успокоить. Срок
свадьбы, думали вы, можно отдалять сколько угодно; а между тем новая любовь
началась; вы это заметили. И вот на этом-то начале новой любви вы все и
основали.

     - Романы, романы, - произнес князь вполголоса, как будто про себя, -
уединение, мечтательность и чтение романов!

     - Да, на этой-то новой любви вы все и основали, - повторила Наташа, не
слыхав и не обратив внимания на слова князя, вся в лихорадочном жару и все
более и более увлекаясь, - и какие шансы для этой новой любви! Ведь она
началась еще тогда, когда он еще не узнал всех совершенств этой девушки! В
ту самую минуту, когда он, в тот вечер, открывается этой девушке, что не
может ее любить, потому что долг и другая любовь запрещают ему, - эта
девушка вдруг выказывает пред ним столько благородства, столько сочувствия
к нему и к своей сопернице, столько сердечного прощения, что он хоть и
верил в ее красоту, но и не думал до этого мгновения, чтоб она была так
прекрасна! Он и ко мне тогда приехал, - только и говорил, что о ней; она
слишком поразила его. Да, он назавтра же непременно должен был
почувствовать неотразимую потребность увидеть опять это прекрасное
существо, хоть из одной только благодарности. Да и почему ж к ней не ехать?
Ведь та, прежняя, уже не страдает, судьба ее решена, ведь той целый век
отдается, а тут одна какая-нибудь минутка... И что за неблагодарная была бы
Наташа, если б она ревновала даже к этой минуте? И вот незаметно отнимается
у этой Наташи, вместо минуты, день, другой, третий. А между тем в это время
девушка выказывается перед ним в совершенно неожиданном, новом виде; она
такая благородная, энтузиастка и в то же время такой наивный ребенок, и в
этом так сходна с ним характером. Они клянутся друг другу в дружбе, в
братстве, хотят не разлучаться всю жизнь. "В какие-нибудь пять-шесть часов
разговора" вся душа его открывается для новых ощущений, и сердце его
отдается все... Придет наконец время, думаете вы, он сравнит свою прежнюю
любовь с своими новыми, свежими ощущениями: там все знакомое, всегдашнее;
там так серьезны, требовательны; там его ревнуют, бранят; там слезы... А
если и начинают с ним шалить, играть, то как будто не с ровней, а с
ребенком... а главное: все такое прежнее, известное...

     Слезы и горькая спазма душили ее, но Наташа скрепилась еще на минуту.

     - Что ж дальше? А дальше время; ведь не сейчас же назначена свадьба с
Наташей; времени много, и все изменится... А тут ваши слова, намеки,
толкования, красноречие... Можно даже и поклеветать на эту досадную Наташу;
можно выставить ее в таком невыгодном свете и... как это все разрешится -
неизвестно, но победа ваша! Алеша! Не вини меня, друг мой! Не говори, что я
не понимаю твоей любви и мало ценю ее. Я вед