е. Много надо
сказать тебе, Ваня. А теперь к нему...

     - Поскорей, Наташа; мы так его вдруг оставили...

     - Вот ты увидишь, увидишь, что будет, - наскоро шепнула она мне. - Я
теперь знаю все, все угадала. Виноват всему он. Этот вечер много решит.
Пойдем!

     Я не понял, но спросить было некогда. Наташа вышла к князю с светлым
лицом. Он все еще стоял со шляпой в руках. Она весело перед ним извинилась,
взяла у него шляпу, сама придвинула ему стул, и мы втроем уселись кругом ее
столика.

     - Я начал о моем ветренике, - продолжал князь, - я видел его только
одну минуту и то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде
Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб
войти со мной в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я в том
виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде
него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у
графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.

     - Он вам наверно обещал приехать сегодня? - спросила Наташа с самым
простодушным видом, смотря на князя.

     - Ах, боже мой, еще бы он не приехал; как это вы спрашиваете! -
воскликнул он с удивлением, всматриваясь в нее. - Впрочем, понимаю: вы на
него сердитесь. Действительно, как будто дурно с его стороны прийти всех
позже. Но, повторяю, виноват в этом я. Не сердитесь и на него. Он
легкомысленный, ветреник; я его не защищаю, но некоторые особенные
обстоятельства требуют, чтоб он не только не оставлял теперь дома графини и
некоторых других связей, но, напротив, как можно чаще являлся туда. Ну, а
так как он, вероятно, не выходит теперь от вас и забыл все на свете, то,
пожалуйста, не сердитесь, если я буду иногда брать его часа на два, не
больше, по моим поручениям. Я уверен, что он еще ни разу не был у княгини
К. с того вечера, и так досадую, что не успел давеча расспросить его!..

     Я взглянул на Наташу. Она слушала князя с легкой полунасмешливой
улыбкой. Но он говорил так прямо, так натурально. Казалось, не было
возможности в чем-нибудь подозревать его.

     - И вы вправду не знали, что он у меня во все эти дни ни разу не был?
- спросила Наташа тихим и спокойным голосом, как будто говоря о самом
обыкновенном для нее происшествии.

     - Как! Ни разу не был? Позвольте, что вы говорите! - сказал князь,
по-видимому в чрезвычайном изумлении.

     - Вы были у меня во вторник, поздно вечером; на другое утро он заезжал
ко мне на полчаса, и с тех пор я его не видала ни разу.

     - Но это невероятно! (Он изумлялся все более и более.) Я именно думал,
что он не выходит от вас. Извините, это так странно... просто невероятно.

     - Но, однако ж, верно, и как жаль: я нарочно ждала вас, думала от
вас-то и узнать, где он находится?

     - Ах, боже мой! Да ведь он сейчас же будет здесь! Но то, что вы мне
сказали, меня до того поразило, что я... признаюсь, я всего ожидал от него,
но этого... этого!

     - Как вы изумляетесь! А я так думала, что вы не только не станете
изумляться, но даже заранее знали, что так и будет.

     - Знал! Я? Но уверяю же вас, Наталья Николаевна, что видел его только
одну минуту сегодня и больше никого об нем не расспрашивал; и мне странно,
что вы мне как будто не верите, - продолжал он, оглядывая нас обоих.

     - Сохрани бог, - подхватила Наташа, - совершенно уверена, что вы
сказали правду.

     И она засмеялась снова, прямо в глаза князю, так, что его как будто
передернуло.

     - Объяснитесь, - сказал он в замешательстве.

     - Да тут нечего и объяснять. Я говорю очень просто. Вы ведь знаете,
какой он ветреный, забывчивый. Ну вот, как ему дана теперь полная свобода,
он и увлекся.

     - Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь да есть, и только что
он приедет, я заставлю его объяснить это дело. Но более всего меня
удивляет, что вы как будто и меня в чем-то обвиняете, тогда как меня даже
здесь и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу, вы на него очень
сердитесь, - и это понятно! Вы имеете на то все права, и... и...
разумеется, я первый виноват, ну хоть потому только, что я первый
подвернулся; не правда ли? - продолжал он, обращаясь ко мне с
раздражительною усмешкою.

     Наташа вспыхнула.

     - Позвольте, Наталья Николаевна, - продолжал он с достоинством, -
соглашаюсь, что я виноват, но только в том, что уехал на другой день после
нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я
замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем
более что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я - вы бы меня
узнали лучше, да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы
услышите, что я наговорю ему.

     - То есть сделаете, что он мною начнет тяготиться. Невозможно, чтоб,
при вашем уме, вы вправду думали, что такое средство мне поможет.

     - Так уж не хотите ли вы намекнуть, что я нарочно хочу так устроить,
чтоб он вами тяготился? Вы обижаете меня, Наталья Николаевна.

     - Я стараюсь как можно меньше употреблять намеков, с кем бы я ни
говорила, - отвечала Наташа, - напротив, всегда стараюсь говорить как можно
прямее, и вы, может быть, сегодня же убедитесь в этом. Обижать я вас не
хочу, да и незачем, хоть уж потому только, что вы моими словами не
обидитесь, что бы я вам ни сказала. В этом я совершенно уверена, потому что
совершенно понимаю наши взаимные отношения: ведь вы на них не можете
смотреть серьезно, не правда ли? Но если я в самом деле вас обидела, то
готова просить прощения, чтоб исполнить перед вами все обязанности...
гостеприимства.

     Несмотря на легкий и даже шутливый тон, с которым Наташа произнесла
эту фразу, со смехом на губах, никогда еще я не видал ее до такой степени
раздраженною. Теперь только я понял, до чего наболело у нее на сердце в эти
три дня. Загадочные слова ее, что она уже все знает и обо всем догадалась,
испугали меня; они прямо относились к князю. Она изменила о нем свое мнение
и смотрела на него как на своего врага, - это было очевидно. Она, видимо,
приписывала его влиянию все свои неудачи с Алешей и, может быть, имела на
это какие-нибудь данные. Я боялся между ними внезапной сцены. Шутливый тон
ее был слишком обнаружен, слишком не закрыт. Последние же слова ее князю о
том, что он не может смотреть на их отношения серьезно, фраза об извинении
по обязанности гостеприимства, ее обещание, в виде угрозы, доказать ему в
этот же вечер, что она умеет говорить прямо, - все это было до такой
степени язвительно и немаскировано, что не было возможности, чтоб князь не
понял всего этого. Я видел, что он изменился в лице, но он умел владеть
собою. Он тотчас же показал вид, что не заметил этих слов, не понял их
настоящего смысла, и, разумеется, отделался шуткой.

     - Боже меня сохрани требовать извинений! - подхватил он смеясь. - Я
вовсе не того хотел, да и не в моих правилах требовать извинения от
женщины. Еще в первое наше свидание я отчасти предупредил вас о моем
характере, а потому вы, вероятно, не рассердитесь на меня за одно
замечание, тем более что оно будет вообще о всех женщинах; вы тоже,
вероятно, согласитесь с этим замечанием, - продолжал он, с любезностью
обращаясь ко мне. - Именно, я заметил, в женском характере есть такая
черта, что если, например, женщина в чем виновата, то скорей она согласится
потом, впоследствии, загладить свою вину тысячью ласк, чем в настоящую
минуту, во время самой очевидной улики в проступке, сознаться в нем и
попросить прощения. Итак, если только предположить, что я вами обижен, то
теперь, в настоящую минуту, я нарочно не хочу извинения; мне выгоднее будет
впоследствии, когда вы сознаете вашу ошибку и захотите ее загладить перед
мной... тысячью ласк. А вы так добры, так чисты, свежи, так наружу, что
минута, когда вы будете раскаиваться, предчувствую это, будет
очаровательна. А лучше, вместо извинения, скажите мне теперь, не могу ли я
сегодня же чем-нибудь доказать вам, что я гораздо искреннее и прямее
поступаю с вами, чем вы обо мне думаете?

     Наташа покраснела. Мне тоже показалось, что в ответе князя слышится
какой-то уж слишком легкий, даже небрежный тон, какая-то нескромная
шутливость.

     - Вы хотите мне доказать, что вы со мной прямы и простодушны? -
спросила Наташа, с вызывающим видом смотря на него.

     - Да.

     - Если так, исполните мою просьбу.

     - Заранее даю слово.

     - Вот она: ни одним словом, ни одним намеком обо мне не беспокоить
Алешу ни сегодня, ни завтра. Ни одного упрека за то, что он забыл меня; ни
одного наставления. Я именно хочу встретить его так, как будто ничего между
нами не было, чтоб он и заметить ничего не мог. Мне это надо. Дадите вы мне
такое слово?

     - С величайшим удовольствием, - отвечал князь, - и позвольте мне
прибавить от всей души, что я редко в ком встречал более благоразумного и
ясного взгляда на такие дела... Но вот, кажется, и Алеша.

     Действительно, в передней послышался шум. Наташа вздрогнула и как
будто к чему-то приготовилась. Князь сидел с серьезною миною и ожидал,
что-то будет; он пристально следил за Наташей. Но дверь отворилась, и к нам
влетел Алеша.

                                    Глава II

     Он именно влетел с каким-то сияющим лицом, радостный, веселый. Видно
было, что он весело и счастливо провел эти четыре дня. На нем как будто
написано было, что он хотел нам что-то сообщить.

     - Вот и я! - провозгласил он на всю комнату. - Тот, которому бы надо
быть раньше всех. Но сейчас узнаете все, все, все! Давеча, папаша, мы с
тобой двух слов не успели сказать, а мне много надо было сказать тебе. Это
он мне только в добрые свои минуты позволяет говорить себе: ты, - прервал
он, обращаясь ко мне, - ей-богу, в иное время запрещает! И какая у него
является тактика: начинает сам говорить мне вы. Но с этого дня я хочу, чтоб
у него всегда были добрые минуты, и сделаю так! Вообще я весь переменился в
эти четыре дня, совершенно, совершенно переменился и все вам расскажу. Но
это впереди. А главное теперь: вот она! вот она! опять! Наташа, голубчик,
здравствуй, ангел ты мой! - говорил он, усаживаясь подле нее и жадно целуя
ее руку, - тосковал-то я по тебе в эти дни! Но что хочешь - не мог!
Управиться не мог. Милая ты моя! Как будто ты похудела немножко,
бледненькая стала какая...

     Он в восторге покрывал ее руки поцелуями, жадно смотрел на нее своими
прекрасными глазами, как будто не мог наглядеться. Я взглянул на Наташу и
по лицу ее угадал, что у нас были одни мысли: он был вполне невинен. Да и
когда, как этот невинный мог бы сделаться виноватым? Яркий румянец прилил
вдруг к бледным щекам Наташи, точно вся кровь, собравшаяся в ее сердце,
отхлынула вдруг в голову. Глаза ее засверкали, и она гордо взглянула на
князя.

     - Но где же... ты был... столько дней? - проговорила она сдержанным и
прерывающимся голосом. Она тяжело и неровно дышала. Боже мой, как она
любила его!

     - То-то и есть, что я в самом деле как будто виноват перед тобой; да
что: как будто! разумеется, виноват, и сам это знаю, и приехал с тем, что
знаю. Катя вчера и сегодня говорила мне, что не может женщина простить
такую небрежность (ведь она все знает, что было у нас здесь во вторник; я
на другой же день рассказал). Я с ней спорил, доказывал ей, говорил, что
эта женщина называется Наташа и что во всем свете, может быть, только одна
есть равная ей: это Катя; и я приехал сюда, разумеется зная, что я выиграл
в споре. Разве такой ангел, как ты, может не простить? "Не был, стало быть,
непременно что-нибудь помешало, а не то что разлюбил", - вот как будет
думать моя Наташа! Да и как тебя разлюбить? Разве возможно? Все сердце
наболело у меня по тебе. Но я все-таки виноват! А когда узнаешь все, меня
же первая оправдаешь! Сейчас все расскажу, мне надобно излить душу пред
всеми вами; с тем и приехал. Хотел было сегодня (было полминутки свободной)
залететь к тебе, чтоб поцеловать тебя на лету, но и тут неудача: Катя
немедленно потребовала к себе по важнейшим делам. Это еще до того времени,
когда я на дрожках сидел, папа, и ты меня видел; это я другой раз, по
другой записке к Кате тогда ехал. У нас ведь теперь целые дни скороходы с
записками из дома в дом бегают. Иван Петрович, вашу записку я только вчера
ночью успел прочесть, и вы совершенно правы во всем, что вы там записали.
Но что же делать: физическая невозможность! Так и подумал: завтра вечером
во всем оправдаюсь; потому что уж сегодня вечером невозможно мне было не
приехать к тебе, Наташа.

     - Какая это записка? - спросила Наташа.

     - Он у меня был, не застал, разумеется, и сильно разругал в письме,
которое мне оставил, за то, что к тебе не хожу. И он совершенно прав. Это
было вчера.

     Наташа взглянула на меня.

     - Но если у тебя доставало времени бывать с утра до вечера у Катерины
Федоровны... - начал было князь.

     - Знаю, знаю, что ты скажешь, - перебил Алеша: - "Если мог быть у
Кати, то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь". Совершенно с тобой
согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше
причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни,
которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились
такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до
конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!

     - Ах, боже мой, да что же с тобой было! Не томи, пожалуйста! -
вскричала Наташа, улыбаясь на горячку Алеши.

     В самом деле, он был немного смешон: он торопился; слова вылетали у
него быстро, часто, без порядка, какой-то стукотней. Ему все хотелось
говорить, говорить, рассказать. Но, рассказывая, он все-таки не покидал
руки Наташи и беспрерывно подносил ее к губам, как будто не мог
нацеловаться.

     - В том-то и дело, что со мной было, - продолжал Алеша. - Ах, друзья
мои! Что я видел, что делал, каких людей узнал! Во-первых, Катя: это такое
совершенство! Я ее совсем, совсем не знал до сих пор! И тогда, во вторник,
когда я говорил тебе об ней, Наташа, - помнишь, я еще с таким восторгом
говорил, ну, так и тогда даже я ее совсем почти не знал. Она сама таилась
от меня до самого теперешнего времени. Но теперь мы совершенно узнали друг
друга. Мы с ней уж теперь на ты. Но начну сначала: во-первых, Наташа, если
б ты могла только слышать, что она говорила мне про тебя, когда я на другой
день, в среду, рассказал ей, что здесь между нами было... А кстати:
припоминаю, каким я был глупцом перед тобой, когда я приехал к тебе тогда
утром, в среду! Ты встречаешь меня с восторгом, ты вся проникнута новым
положением нашим, ты хочешь говорить со мной обо всем этом; ты грустна и в
то же время шалишь и играешь со мной, а я - такого солидного человека из
себя корчу! О глупец! Глупец! Ведь, ей-богу же, мне хотелось порисоваться,
похвастаться, что я скоро буду мужем, солидным человеком, и нашел же перед
кем хвастаться, - перед тобой! Ах, как, должно быть, ты тогда надо мной
смеялась и как я стоил твоей насмешки!

     Князь сидел молча и с какой-то торжествующе иронической улыбкой
смотрел на Алешу. Точно он рад был, что сын выказывает себя с такой
легкомысленной и даже смешной точки зрения. Весь этот вечер я прилежно
наблюдал его и совершенно убедился, что он вовсе не любит сына, хотя и
говорили про слишком горячую отцовскую любовь его.

     - После тебя я поехал к Кате, - сыпал свой рассказ Алеша. - Я уже
сказал, что мы только в это утро совершенно узнали друг друга, и странно
как-то это произошло... не помню даже... Несколько горячих слов, несколько
ощущений, мыслей, прямо высказанных, и мы - сблизились навеки. Ты должна,
должна узнать ее, Наташа! Как она рассказала, как она растолковала мне
тебя! Как объяснила мне, какое ты сокровище для меня! Мало-помалу она
объяснила мне все свои идеи и свой взгляд на жизнь; это такая серьезная,
такая восторженная девушка! Она говорила о долге, о назначении нашем, о
том, что мы все должны служить человечеству, и так как мы совершенно
сошлись, в какие-нибудь пять-шесть часов разговора, то кончили тем, что
поклялись друг другу в вечной дружбе и в том, что во всю жизнь нашу будем
действовать вместе!

     - В чем же действовать? - с удивлением спросил князь.

     - Я так изменился, отец, что все это, конечно, должно удивлять тебя;
даже заранее предчувствую все твои возражения, - отвечал торжественно
Алеша. - Все вы люди практические, у вас столько выжитых правил, серьезных,
строгих; на все новое, на все молодое, свежее вы смотрите недоверчиво,
враждебно, насмешливо. Но теперь уж я не тот, каким ты знал меня несколько
дней тому назад. Я другой! Я смело смотрю в глаза всему и всем на свете.
Если я знаю, что мое убеждение справедливо, я преследую его до последней
крайности; и если я не собьюсь с дороги, то я честный человек. С меня
довольно. Говорите после того, что хотите, я в себе уверен.

     - Ого! - сказал князь насмешливо.

     Наташа с беспокойством оглядела нас. Она боялась за Алешу. Ему часто
случалось очень невыгодно для себя увлекаться в разговоре, и она знала это.
Ей не хотелось, чтоб Алеша выказал себя с смешной стороны перед нами и
особенно перед отцом.

     - Что ты, Алеша! Ведь это уж философия какая-то, - сказала она, -
тебя, верно, кто-нибудь научил... ты бы лучше рассказывал.

     - Да я и рассказываю! - вскричал Алеша. - Вот видишь: у Кати есть два
дальние родственника, какие-то кузены, Левинька и Боринька, один студент, а
другой просто молодой человек. Она с ними имеет сношения, а те - просто
необыкновенные люди! К графине они почти не ходят, по принципу. Когда мы
говорили с Катей о назначении человека, о призвании и обо всем этом, она
указала мне на них и немедленно дала мне к ним записку; я тотчас же полетел
с ними знакомиться. В тот же вечер мы сошлись совершенно. Там было человек
двенадцать разного народу - студентов, офицеров, художников; был один
писатель... они все вас знают, Иван Петрович, то есть читали ваши сочинения
и много ждут от вас в будущем. Так они мне сами сказали. Я говорил им, что
с вами знаком, и обещал им вас познакомить с ними. Все они приняли меня
по-братски, с распростертыми объятиями. Я с первого же разу сказал им, что
буду скоро женатый человек; так они и принимали меня за женатого человека.
Живут они в пятом этаже, под крышами; собираются как можно чаще, но
преимущественно по средам, к Левиньке и Бориньке. Это все молодежь свежая;
все они с пламенной любовью ко всему человечеству; все мы говорили о нашем
настоящем, будущем, о науках, о литературе и говорили так хорошо, так прямо
и просто... Туда тоже ходит один гимназист. Как они обращаются между собой,
как они благородны! Я не видал еще до сих пор таких! Где я бывал до сих
пор? Что я видал? На чем я вырос? Одна ты только, Наташа, и говорила мне
что-нибудь в этом роде. Ах, Наташа, ты непременно должна познакомиться с
ними; Катя уже знакома. Они говорят об ней чуть не с благоговением, и Катя
уже говорила Левиньке и Бориньке, что когда она войдет в права над своим
состоянием, то непременно тотчас же пожертвует миллион на общественную
пользу.

     - И распорядителями этого миллиона, верно, будут Левинька и Боринька и
их вся компания? - спросил князь.

     - Неправда, неправда; стыдно, отец, так говорить! - с жаром вскричал
Алеша, - я подозреваю твою мысль! А об этом миллионе действительно был у
нас разговор, и долго решали: как его употребить? Решили наконец, что
прежде всего на общественное просвещение...

     - Да, я действительно не совсем знал до сих пор Катерину Федоровну, -
заметил князь как бы про себя, все с той же насмешливой улыбкой. - Я,
впрочем, многого от нее ожидал, но этого...

     - Чего этого! - прервал Алеша, - что тебе так странно? Что это выходит
несколько из вашего порядка? Что никто до сих пор не жертвовал миллиона, а
она пожертвует? Это, что ли? Но, что ж, если она не хочет жить