остившись  с  мужиками,  недоумевающе  и   недовольно
покачивавшими головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был  недоволен,
он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
 
 
 
   III
 
   Из Кузминского Нехлюдов поехал в доставшееся ему по наследству от тетушек
имение - то самое, в котором он узнал Катюшу.  Он  хотел  и  в  этом  имении
устроить дело с землею так же, как он устроил его в Кузминском; кроме  того,
узнать все, что можно еще узнать про Катюшу и ее и  своего  ребенка:  правда
ли, что он умер, и как он умер? Он приехал в Паново рано  утром,  и  первое,
что поразило его, когда он въехал во двор, был вид запустения и ветхости,  в
которой были все постройки и в особенности дом.  Железная  когда-то  зеленая
крыша, давно некрашенная, краснела от  ржавчины,  и  несколько  листов  были
задраны кверху, вероятно бурей; тес, которым  был  обшит  дом,  был  ободран
местами людьми, обдиравшими его там, где  он  легче  отдирался,  отворачивая
ржавые гвозди. Крыльца - оба, переднее и особенно  памятное  ему  заднее,  -
сгнили и были разломаны, оставались только переметы; окна  некоторые  вместо
стекла были заделаны тесом, и флигель, в котором жил приказчик, и  кухня,  и
конюшни - все было ветхо и серо.  Только  сад  не  только  не  обветшал,  но
разросся, сросся и теперь был весь в цвету; из-за забора видны  были,  точно
белые облака, цветущие вишни, яблони и сливы. Ограда же сирени  цвела  точно
так же, как в тот год, четырнадцать лет тому назад, когда  за  этой  сиренью
Нехлюдов играл в горелки с восемнадцатилетней Катюшей  и,  упав,  острекался
крапивой. Лиственница, которая была посажена Софьей Ивановной около  дома  и
была тогда в кол, была теперь большое дерево, годное на бревно,  все  одетое
желто-зеленой, нежно-пушистой  хвоей.  Река  была  в  берегах  и  шумела  на
мельнице в спусках. На лугу за рекой паслось пестрое смешанное  крестьянское
стадо.  Приказчик,  не  кончивший  курса  семинарист,   улыбаясь,   встретил
Нехлюдова на дворе, не переставая улыбаться,  пригласил  его  в  контору  и,
улыбаясь же, как  будто  этой  улыбкой  обещая  что-то  особенное,  ушел  за
перегородку. За перегородкой пошептались и замолкли.  Извозчик,  получив  на
чай, погромыхивая бубенчиками, уехал со  двора,  и  стало  совершенно  тихо.
Вслед за этим мимо окна, пробежала босая девушка в вышитой рубахе с  пушками
на ушах, за девушкой пробежал мужик, стуча гвоздями  толстых  сапогов  по  у
битой тропинке.
   Нехлюдов сел у окна, глядя в сад и слушая. В маленькое  створчатое  окно,
слегка пошевеливая волосами на его потном  лбу  и  записками,  лежавшими  на
изрезанном ножом подоконнике, тянуло  свежим  весенним  воздухом  и  запахом
раскопанной земли. На реке "тра-па-тап, тра-па-тап" шлепали, перебивая  друг
друга, вальки баб, и звуки эти разбегались по  блестящему  на  солнце  плесу
запруженной реки, и равномерно слышалось падение воды на  мельнице,  и  мимо
уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела муха.
   И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно,  когда  он
был еще молод и невинен, слышал здесь на реке эти звуки вальков  по  мокрому
белью из-за равномерного шума  мельницы,  и  точно  так  же  весенний  ветер
шевелил  его  волосами  на  мокром  лбу  и  листками  на  изрезанном   ножом
подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и  он  не  то
что вспомнил себя восемнадцатилетним  мальчиком,  каким  он  был  тогда,  но
почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых
великих возможностей будущим, и вместе с тем, как  это  бывает  во  сне,  он
знал, что этого уже нет, и ему стало ужасно грустно.
   - Когда прикажете кушать? - спросил приказчик, улыбаясь.
   - Когда хотите, - я не голоден. Я пойду пройдусь по деревне.
   - А то не угодно ли в дом пройти, у меня все в порядке  внутри.  Извольте
посмотреть, если в наружности...
   - Нет, после, а теперь  скажите,  пожалуйста,  есть  у  вас  тут  женщина
Матрена Харина?
   Это была тетка Катюши.
   - Как же, на деревне, никак не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю,
и обличаю, и браню ее, а коли акт составить - жалко: старуха, внучата у ней,
- сказал приказчик все с той же улыбкой, выражавшей и желание быть  приятным
хозяину, и уверенность в том, что Нехлюдов, точно так же как и он,  понимает
всякие дела.
   - Где она живет? Я бы прошел к ней.
   - В конце слободы, с того края третья избушка. На  левой  руке  кирпичная
изба будет, а тут за кирпичной избой и ее хибарка. Да я вас провожу лучше, -
радостно улыбаясь, говорил приказчик.
   - Нет, благодарю вас, я найду, а  вы,  пожалуйста,  прикажите  оповестить
мужикам, чтобы собрались: мне надо поговорить  с  ними  о  земле,  -  сказал
Нехлюдов, намереваясь здесь покончить с мужиками так же, как и в Кузминском,
и, если можно, нынче же вечером.
 
 
 
   IV
 
   Выйдя  за  ворота,  Нехлюдов  встретил  на  твердо  убитой  тропинке,  по
поросшему подорожником и клоповником выгону,  быстро  перебиравшую  толстыми
босыми ногами крестьянскую девушку в пестрой занавеске с  пушками  на  ушах.
Возвращаясь уже назад, она быстро махала одной левой  рукой  поперек  своего
хода, правой же крепко прижимала к животу красного  петуха.  Петух  с  своим
качающимся красным гребнем казался совершенно спокойным и  только  закатывал
глаза, то вытягивал,  то  поднимал  одну  черную  ногу,  цепляя  когтями  за
занавеску девушки. Когда девушка  стала  подходить  к  барину,  она  сначала
умерила ход и перешла с бега на шаг, поравнявшись же с ним, остановилась  и,
размахнувшись назад головой, поклонилась ему,  и  только  когда  он  прошел,
пошла с петухом дальше. Спускаясь к колодцу, Нехлюдов встретил еще  старуху,
несшую на сгорбленной спине грязной суровой рубахи  тяжелые,  полные  ведра.
Старуха осторожно  поставила  ведра  и  точно  так  же,  с  размахом  назад,
поклонилась ему.
   За колодцем начиналась деревня. Был ясный жаркий день, и в  десять  часов
уже парило, собиравшиеся облака изредка  закрывали  солнце.  По  всей  улице
стоял резкий, едкий и не неприятный запах навоза, шедший и от  тянувшихся  в
гору по глянцевито-укатанной  дороге  телег,  и,  главное,  из  раскопанного
навоза дворов, мимо отворенных ворот которых проходил  Нехлюдов.  Шедшие  за
возами в гору мужики, босые, в измазанных навозной жижей портках и  рубахах,
оглядывались на высокого толстого барина, который в серой шляпе,  блестевшей
на  солнце  своей  шелковой  лентой,  шел  вверх  по  деревне,   через   шаг
дотрагиваясь  до   земли   глянцевитой   коленчатой   палкой   с   блестящим
набалдашником. Возвращавшиеся с  поля  мужики,  трясясь  рысью  на  облучках
пустых  телег,  снимая  шапки,  с  удивлением  следили   за   необыкновенным
человеком, шедшим по их улице; бабы  выходили  за  ворота  и  на  крыльца  и
показывали его друг другу, провожая глазами.
   У четвертых ворот, мимо которых  проходил  Нехлюдов,  его  остановили  со
скрипом выезжающие из ворот телеги, высоко наложенные ушлепанным  навозом  с
наложенной на него рогожкой для сидения. Шестилетний мальчик,  взволнованный
ожиданием катанья, шел за возом.  Молодой  мужик  в  лаптях,  широко  шагая,
выгонял лошадь за ворота. Длинноногий голубой жеребенок выскочил  из  ворот,
но, испугавшись Нехлюдова, нажался  на  телегу  и,  обивая  ноги  о  колеса,
проскочил вперед вывозившей из ворот тяжелый воз,  беспокоившейся  и  слегка
заржавшей матки. Следующую лошадь выводил худой бодрый старик, тоже босиком,
в полосатых портках и длинной грязной рубахе, с выдающимися на спине  худыми
кострецами.
   Когда лошади выбрались на накатанную дорогу,  усыпанную  серыми,  как  бы
сожженными клоками навозу, старик вернулся к воротам и поклонился Нехлюдову.
   - Барышень наших племянничек будешь?
   - Да, я племянник их.
   - С приездом. Что же, приехал нас проведать?  -  словоохотливо  заговорил
старик.
   - Да, да. Что ж, как вы живете? - сказал Нехлюдов, не зная, что сказать.
   - Какая наша жизнь! Самая плохая наша жизнь, - как будто с удовольствием,
нараспев протянул словоохотливый старик.
   - Отчего плохая? - сказал Нехлюдов, входя под ворота.
   - Да какая же жизнь? Самая плохая  жизнь,  -  сказал  старик,  следуя  за
Нехлюдовым на вычищенную до земли часть под навесом.
   Нехлюдов вошел за ним под навес.
   - У меня вон они двенадцать душ, - продолжал  старик,  указывая  на  двух
женщин, которые с сбившимися платками, потные, подоткнувшись, с  голыми,  до
половины испачканными навозной жижей икрами стояли с  вилами  на  уступе  не
вычищенного еще навоза. - Что ни месяц,  то  купи  шесть  пудов,  а  где  их
взять?
   - А своего разве недостает?
   - Своего?! - с презрительной усмешкой сказал старик. - У  меня  земли  на
три души, а нынче всего восемь копен собрали, - до рожества не хватило.
   - Да как же вы делаете?
   - Так и делаем;  вот  одного  в  работники  отдал,  да  у  вашей  милости
деньжонок взял. Еще до заговенья всё забрали, а подати не плачены.
   - А сколько податей?
   - Да с моего двора рублей семнадцать в треть  сходит.  Ох,  не  дай  бог,
житье, и сам не знаешь, как оборачиваешься!
   - А можно к вам пройти в избу? - сказал Нехлюдов,  подвигаясь  вперед  по
дворику и с очищенного места входя на не тронутые еще и развороченные вилами
желто-шафранные, сильно пахучие слои навоза.
   - Отчего же, заходи,  -  сказал  старик  и  быстрыми  шагами  босых  ног,
выдавливавших жижу между пальцами, обогнав Нехлюдова, отворил  ему  дверь  в
избу.
   Бабы, оправив на головах платки и спустив  поневы,  с  любопытным  ужасом
смотрели на чистого барина с золотыми застежками на рукавах, входившего в их
дом.
   Из избы выскочили в рубашонках две девочки.  Пригнувшись  и  сняв  шляпу,
Нехлюдов вошел в сени и в пахнувшую кислой едой грязную  и  тесную,  занятую
двумя станами избу. В избе у печи  стояла  старуха  с  засученными  рукавами
худых жилистых загорелых рук.
   - Вот барин наш к нам в гости зашел, - сказал старик.
   -  Что  ж,  милости  просим,  -  ласково  сказала  старуха,   отворачивая
засученные рукава.
   - Хотел посмотреть, как вы живете, - сказал Нехлюдов.
   - Да так живем, вот, как видишь. Изба завалиться хочет, того гляди  убьет
кого. А старик говорит - и эта хороша. Вот и живем - царствуем,  -  говорила
бойкая старуха, нервно подергиваясь головой. - Вот  сейчас  обедать  соберу.
Рабочий народ кормить стану.
   - А что вы обедать будете?
   - Что обедать? Пищея наша хорошая.  Первая  перемена  хлеб  с  квасом,  а
другая - квас с хлебом, -  сказала  старуха,  оскаливая  свои  съеденные  до
половины зубы.
   - Нет, без шуток, покажите мне, что вы будете кушать нынче.
   - Кушать? - смеясь, сказал старик. - Кушанье наше не хитрое. Покажь  ему,
старуха.
   Старуха покачала головой.
   - Захотелось нашу мужицкую еду посмотреть? Дотошный ты, барин, посмотрю я
на тебя. Все ему знать надо. Сказывала - хлеб с квасом,  a  еще  щи,  снытки
бабы вчера принесли; вот и щи, апосля того - картошки.
   - И больше ничего?
   - Чего ж еще, забелим молочком, - сказала старуха, посмеиваясь и глядя на
дверь.
   Дверь была отворена, и сени были полны народом; и ребята, девочки, бабы с
грудными детьми жались в дверях, глядя на чудного  барина,  рассматривавшего
мужицкую еду. Старуха, очевидно, гордилась своим умением обойтись с барином.
   - Да, плохая, плохая, барин, жизнь наша, что говорить, - сказал старик. -
Куда лезете! - закричал он на стоявших в дверях.
   - Ну, прощайте, - сказал Нехлюдов, чувствуя неловкость и стыд, в  причине
которых он не давал себе отчета.
   - Благодарим покорно, что проведал нас, - сказал старик.
   В сенях народ, нажавшись друг на друга, пропустил  его,  и  он  вышел  на
улицу и пошел вверх по ней.
   Следом за ним из сеней вышли два мальчика босиком: один,  постарше,  -  в
грязной, бывшей белой рубахе, а другой  -  в  худенькой  слинявшей  розовой.
Нехлюдов оглянулся на них.
   - А теперь куда пойдешь? - сказал мальчик в белой рубашке.
   - К Матрене Хариной, - сказал он. - Знаете?
   Маленький  мальчик  в  розовой  рубашке  чему-то  засмеялся,  старший  же
серьезно переспросил:
   - Какая Матрена? Старая она?
   - Да, старая.
   - О-о, - протянул он. - Это Семениха,  эта  на  конце  деревни.  Мы  тебя
проводим. Аида, Федька, проводим его.
   - А лошади-то?
   - Авось ничего!
   Федька согласился, и они втроем пошли вверх по деревне.
 
 
 
   V
 
   Нехлюдову  было  легче  с  мальчиками,  чем  с  большими,  и  он  дорогой
разговорился с ними. Маленький в розовой рубашке перестал смеяться и говорил
так же умно и обстоятельно, как и старший.
   - Ну, а кто у вас самый бедный? - спросил Нехлюдов.
   - Кто бедный? Михаила бедный, Семен Макаров, еще Марфа дюже бедная.
   - А Анисья - та еще бедней. У Анисьи и коровы нет - побираются, -  сказал
маленький Федька.
   - У ней коровы нет, да зато их всего трое, а Марфа сама пята, -  возражал
старший мальчик.
   - Все-таки та вдова, - отстаивал розовый мальчик Анисью.
   - Ты говоришь, Анисья вдова, а Марфа все равно  что  вдова,  -  продолжал
старший мальчик. - Все равно - мужа нет.
   - Где же муж? - спросил Нехлюдов.
   - В остроге вшей кормит, - употребляя обычное выражение,  сказал  старший
мальчик.
   - Летось в  господском  лесу  две  березки  срезал,  его  и  посадили,  -
поторопился сказать маленький розовый мальчик. - Теперь шестой месяц  сидит,
а баба побирается, трое ребят да старуха убогая, - обстоятельно говорил он.
   - Где она живет? - сказал Нехлюдов.
   - А вот этот самый двор,  -  сказал  мальчик,  указывая  на  дом,  против
которого  крошечный  белоголовый  ребенок,  насилу  державшийся  на  кривых,
выгнутых наружу в коленях  ногах,  качаясь,  стоял  на  самой  тропинке,  по
которой шел Нехлюдов.
   - Васька, куда, постреленок, убежал? - закричала  выбежавшая  из  избы  в
грязной, серой, как бы засыпанной золой рубахе баба  и  с  испуганным  лицом
бросилась вперед Нехлюдова, подхватила ребенка и унесла в  избу,  точно  она
боялась, что Нехлюдов сделает что-нибудь над ее дитей.
   Это была та самая женщина, муж которой за березки из леса Нехлюдова сидел
в остроге.
   - Ну, а Матрена - эта бедная? - спросил Нехлюдов, когда они уже подходили
к избушке Матрены.
   - Какая она бедная: она  вином  торгует,  -  решительно  ответил  розовый
худенький мальчик.
   Дойдя до избушки Матрены, Нехлюдов отпустил мальчиков и вошел  в  сени  и
потом в избу. Хатка старухи Матрены была шести аршин, так  что  на  кровати,
которая была за печью, нельзя было вытянуться большому  человеку.  "На  этой
самой кровати, - подумал он, - рожала и болела потом Катюша". Почти вся хата
была занята станом, который, в то  время  как  вошел  Нехлюдов,  стукнувшись
головой в низкую  дверь,  старуха  только  что  улаживала  с  своей  старшей
внучкой. Еще двое внучат  вслед  за  барином  стремглав  вбежали  в  избу  и
остановились за ним в дверях, ухватившись за притолки руками.
   -  Кого  надо?  -  сердито  спросила  старуха,  находившаяся   в   дурном
расположении духа от неладившегося стана. Кроме того,  тайно  торгуя  вином,
она боялась всяких незнакомых людей.
   - Я помещик. Мне поговорить хотелось бы с вами.
   Старуха помолчала, пристально вглядываясь, потом вдруг вся преобразилась.
   - Ах ты, касатик, а я-то, дура, не вознала: я думаю,  какой  прохожий,  -
притворно ласковым голосом заговорила она. - Ах ты, сокол ты мой ясный...
   - Как бы поговорить без народа, - сказал Нехлюдов,  глядя  на  отворенную
дверь, в которой стояли ребята, а за ребятами худая женщина с  исчахшим,  но
все улыбавшимся, от болезни бледным ребеночком в скуфеечке из лоскутиков.
   - Чего не видали, я вам  дам,  подай-ка  мне  сюда  костыль!  -  крикнула
старуха на стоявших в двери. - Затвори, что ли!
   Ребята отошли, баба с ребенком затворила дверь.
   - Я-то думаю: кто пришел? А это сам  барин,  золотой  ты  мой,  красавчик
ненаглядный! - говорила старуха.  -  Куда  зашел,  не  побрезговал.  Ах  ты,
брильянтовый! Сюда садись, ваше сиятельство, вот сюда на коник,  -  говорила
она, вытирая коник занавеской. - А я думаю, какой черт  лезет,  ан  это  сам
ваше сиятельство, барин хороший, благодетель, кормилец наш. Прости ты  меня,
старую дуру, - слепа стала.
   Нехлюдов сел, старуха  стала  перед  ним,  подперла  правой  рукой  щеку,
подхватив левой рукой острый локоть правой, и заговорила певучим голосом:
   - И старый же ты стал, ваше сиятельство; то  как  репей  хороший  был,  а
теперь что! Тоже забота, видно.
   - Я вот что пришел спросить: помнишь ли ты Катюшу Маслову?
   - Катерину-то? Как же не помнить - она мне племенница... Как не  помнить;
и слез-то, слез я по ней пролила. Ведь я все знаю.  Кто,  батюшка,  богу  не
грешен, царю не виноват? Дело молодое, тоже чай-кофей  пили,  ну  и  попутал
нечистый, ведь он силен тоже. Что ж делать! Кабы ты ее бросил, а ты  как  ее
наградил: сто рублей отвалил. А она что сделала. Не  могла  в  разум  взять.
Кабы она меня слушала, она бы жить могла. Да хоть и племенница мне, а  прямо
скажу - девка непутевая. Я ведь ее после к какому месту хорошему приставила:
не хотела покориться, обругала барина. Разве нам можно господ ругать? Ну, ее
и разочли. А потом опять же у лесничего жить можно было, да вот не захотела.
   - Я спросить хотел про ребенка. Ведь она у вас родила? Где ребенок?
   - Ребеночка, батюшка мой, я тогда хорошо обдумала. Она дюже трудна  была,
не  чаяла  ей  подняться.  Я  и  окрестила  мальчика,  как   должно,   и   в
воспитательный представила. Ну, ангельскую душку что ж  томить,  когда  мать
помирает. Другие так делают,  что  оставят  младенца,  не  кормят,  -  он  и
сгаснет; но я думаю: что ж так, лучше  потружусь,  пошлю  в  воспитательный.
Деньги были, ну и свезли.
   - А номер был?
   - Номер был, да помер он тогда же. Она сказывала: как привезли,  а  он  и
кончился.
   - Кто она?
   - А самая, эта женщина, в Скородном жила. Она  этим  займалася.  Маланьей
звали, померла она теперь. Умная  была  женщина,  -  ведь  она  как  делала!
Бывало, принесут ей ребеночка, она возьмет и  держит  его  у  себя  в  доме,
прикармливает. И прикармливает, батюшка ты мой, пока на отправку соберет.  А
как соберет троих или четверых, сразу и везет. Так у ней было умно изделано:
такая люлька большая, вроде двуспальная, и  туда  и  сюда  класть.  И  ручка
приделана. Вот она их положит четверых, головками  врозь,  чтоб  не  бились,
ножками вместе, так и везет сразу четверых. Сосочки им в ротики посует,  они
и молчат, сердечные.
   - Ну, так что же?
   - Ну, так и Катерининого ребенка повезла. Да, никак, недели  две  у  себя
держала. Он и зачиврел у ней еще дома.
   - А хороший был ребенок? - спросил Нехлюдов.
   - Такой ребеночек, что надо было лучше, да некуда. Как  есть  в  тебя,  -
прибавила старуха, подмигивая старым глазом.
   - Отчего же он ослабел? Верно, дурно кормили?
   - Какой уж корм! Только пример один. Известное дело, не свое детище.  Абы
довезть живым. Сказывала, довезла только до Москвы, так в ту же пору и сгас.
Она и свидетельство привезла, - все как должно. Умная женщина была.
   Только и мог узнать Нехлюдов о своем ребенке.
 
 
 
   VI
 
   Ударившись еще раз головой об обе двери в избе и в сенях, Нехлюдов  вышел
на улицу. Ребята: белый, дымчатый, и розовый дожидались его.  Еще  несколько
новых пристало к ним. Дожидалось и несколько женщин  с  грудными  детьми,  и
между  ними  была  и  та  худая  женщина,  которая  легко  держала  на  руке
бескровного ребеночка в скуфеечке из лоскутиков. Ребенок этот не  переставая
странно улыбался всем своим старческим  личиком  и  все  шевелил  напряженно
искривленными  большими  пальцами.  Нехлюдов  знал,  что  это  была   улыбка
страдания. Он спросил, кто была эта женщина.
   - Это самая Анисья, что я тебе говорил, - сказал старший мальчик.
   Нехлюдов обратился к Анисье.
   - Как ты живешь? -