ик, - сказал городовой, прикладывая руку к козырьку.
   Приказчик что-то начал было о жаре.
   - Твое дело это? А? Иди своей дорогой, -  проговорил  околоточный  и  так
строго взглянул на него, что приказчик замолк.
   - Воды надо дать выпить, - сказал Нехлюдов.
   Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда же
дворник принес в кружке воду,  он  велел  городовому  предложить  арестанту.
Городовой поднял завалившуюся голову  и  попытался  влить  воду  в  рот,  но
арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча на груди  куртку  и
посконную пыльную рубаху.
   -  Вылей  на  голову!  -  скомандовал  околоточный,  и  городовой,   сняв
блинообразную шапку, вылил воду и на  рыжие  курчавые  волосы,  и  на  голый
череп.
   Глаза арестанта, как будто испуганно, больше открылись, но положение  его
не изменилось. По лицу его текли грязные потоки  от  пыли,  но  рот  так  же
равномерно всхлипывал, и все тело вздрагивало.
   - А этот что ж?  Взять  этого,  -  обратился  околоточный  к  городовому,
указывая на нехлюдовского извозчика. - Давай! Эй, ты!
   - Занят, - мрачно, не поднимая глаз, проговорил извозчик.
   - Это мой извозчик, - сказал Нехлюдов, - но возьмите его.  Я  заплачу,  -
прибавил он, обращаясь к извозчику.
   - Ну, чего стали? - крикнул околоточный. - Берись!
   Городовой, дворники и конвойный подняли умирающего, понесли к пролетке  и
посадили на сиденье. Но он не мог сам  держаться:  голова  его  заваливалась
назад, и все тело съезжало с сиденья.
   - Клади лежмя! - скомандовал околоточный.
   - Ничего, ваше благородие, я  так  довезу,  -  сказал  городовой,  твердо
усаживаясь рядом с умирающим на сиденье  и  обхватывая  его  сильной  правой
рукой под мышку.
   Конвойный поднял обутые в коты без подверток ноги и поставил и вытянул их
под козла.
   Околоточный  оглянулся  и,  увидав  на   мостовой   блинообразную   шапку
арестанта, поднял ее и надел на завалившуюся назад мокрую голову.
   - Марш! - скомандовал он.
   Извозчик сердито оглянулся, покачал головой и,  сопутствуемый  конвойным,
тронулся шагом назад  к  частному  дому.  Сидевший  с  арестантом  городовой
беспрестанно перехватывал спускавшееся с качавшейся во все  стороны  головой
тело. Конвойный, идя подле, поправлял ноги. Нехлюдов пошел за ними.
 
 
 
   XXXVII
 
   Подъехав к части мимо пожарного часового, пролетка с  арестантом  въехала
во двор полицейской части и остановилась у одного из подъездов.
   На дворе пожарные, засучив рукава, громко  разговаривая  и  смеясь,  мыли
какие-то дроги.
   Как только пролетка  остановилась,  несколько  городовых  окружили  ее  и
подхватили безжизненное тело арестанта под  мышки  и  ноги  и  сняли  его  с
пищавшей под ними пролетки.
   Привезший арестанта городовой, сойдя  с  пролетки,  помахал  закоченевшей
рукой, снял фуражку и перекрестился. Мертвого же понесли в дверь и вверх  по
лестнице. Нехлюдов пошел за ним. В небольшой грязной  комнате,  куда  внесли
мертвого, было четыре койки. На двух сидели  в  халатах  два  больных,  один
косоротый с обвязанной шеей, другой чахоточный. Две койки были свободны.  На
одну из них положили арестанта. Маленький человечек с блестящими  глазами  и
беспрестанно двигающимися бровями, в одном белье и чулках, быстрыми, мягкими
шагами подошел  к  принесенному  арестанту,  посмотрел  на  него,  потом  на
Нехлюдова и громко расхохотался. Это  был  содержавшийся  в  приемном  покое
сумасшедший.
   - Хотят испугать меня, - заговорил он. - Только нет - не удастся.
   Вслед за городовыми, внесшими мертвого, вошли околоточный и фельдшер.
   Фельдшер, подойдя к мертвому, потрогал желтоватую,  покрытую  веснушками,
еще мягкую, но уже мертвенно-бледную  руку  арестанта,  подержал  ее,  потом
пустил. Она безжизненно упала на живот мертвеца.
   - Готов, - сказал фельдшер, мотнув головой,  но,  очевидно  для  порядка,
раскрыл мокрую суровую рубаху мертвеца  и,  откинув  от  уха  свои  курчавые
волосы, приложился к желтоватой неподвижной  высокой  груди  арестанта.  Все
молчали. Фельдшер приподнялся, еще качнул головой и потрогал пальцем сначала
одно, потом другое веко над открытыми голубыми остановившимися глазами.
   - Не испугаете, не испугаете, - говорил сумасшедший, все  время  плюя  по
направлению фельдшера.
   - Что ж? - спросил околоточный.
   - Что ж? - повторил фельдшер. - В мертвецкую убрать надо.
   - Смотрите, верно ли? - спросил околоточный.
   - Пора знать, - сказал фельдшер, для  чего-то  закрывая  раскрытую  грудь
мертвеца. - Да я пошлю за Матвей Иванычем, пускай посмотрит. Петров,  сходи,
- сказал фельдшер и отошел от мертвеца.
   - Снести в мертвецкую, - сказал околоточный.  -  А  ты  тогда  приходи  в
канцелярию, - распишешься, - прибавил он конвойному, который  все  время  не
отставал от арестанта.
   - Слушаю, - отвечал конвойный.
   Городовые подняли мертвеца и понесли опять  вниз  по  лестнице.  Нехлюдов
хотел идти за ними, но сумасшедший задержал его.
   - Вы ведь не в заговоре, так дайте папиросочку, - сказал он.
   Нехлюдов достал папиросочницу и дал ему. Сумасшедший, водя бровями, стал,
очень быстро говоря, рассказывать, как его мучают внушениями.
   - Ведь они все против меня и через своих медиумов мучают, терзают меня...
   - Извините меня, - сказал Нехлюдов и, не дослушав  его,  вышел  на  двор,
желая узнать, куда отнесут мертвого.
   Городовые с своей ношей уже прошли весь двор и входили в подъезд подвала.
Нехлюдов хотел подойти к ним, но околоточный остановил его.
   - Вам что нужно?
   - Ничего, - отвечал Нехлюдов...
   - Ничего, так и ступайте.
   Нехлюдов покорился и пошел  к  своему  извозчику.  Извозчик  его  дремал.
Нехлюдов разбудил его и поехал опять к вокзалу.
   Не отъехал он и  ста  шагов,  как  ему  встретилась  сопутствуемая  опять
конвойным с ружьем ломовая телега, на которой  лежал  другой,  очевидно  уже
умерший арестант. Арестант лежал на спине на телеге, и бритая голова  его  с
черной бородкой, покрытая блинообразной шапкой, съехавшей на лицо  до  носа,
тряслась и билась при каждом  толчке  телеги.  Ломовой  извозчик  в  толстых
сапогах правил лошадью, идя рядом. Сзади шел городовой. Нехлюдов  тронул  за
плечо своего извозчика.
   - Что делают! - сказал извозчик, останавливая лошадь.
   Нехлюдов слез с  пролетки  и  вслед  за  ломовым,  опять  мимо  пожарного
часового, вошел на двор участка. На дворе теперь пожарные уже  кончили  мыть
дроги, и на их месте стоял высокий костлявый брандмайор с синим околышем  и,
заложив руки в карманы, строго смотрел на буланого с наеденной шеей жеребца,
которого пожарный водил перед ним. Жеребец  припадал  на  переднюю  ногу,  и
брандмайор сердито говорил что-то стоявшему тут же ветеринару.
   Околоточный стоял тут же. Увидав другого мертвеца, он подошел к ломовому.
   - Где подняли? - спросил он, неодобрительно покачав головой.
   - На Старой Горбатовской, - отвечал городовой.
   - Арестант? - спросил брандмайор,
   - Так точно.
   - Второй нынче, - сказал околоточный.
   - Ну, порядки! Да и  жара  же,  -  сказал  брандмайор  и,  обратившись  к
пожарному, уводившему хромого буланого, крикнул: - В угловой денник поставь!
Я тебя, сукина сына, научу, как лошадей калечить, какие дороже тебя, шельмы,
стоят.
   Мертвеца, так же как и первого, подняли с телеги городовые  и  понесли  в
приемный покой. Нехлюдов, как загипнотизированный, пошел за ними.
   - Вам чего? - спросил его один городовой.
   Он, не отвечая, шел туда, куда они несли мертвеца.
   Сумасшедший, сидя  на  койке,  жадно  курил  папиросу,  которую  ему  дал
Нехлюдов.
   -  А,  вернулись!  -  сказал  он  и  расхохотался.  Увидав  мертвеца,  он
поморщился. - Опять, - сказал он. - Надоели, ведь не мальчик  я,  правда?  -
вопросительно улыбаясь, обратился он к Нехлюдову.
   Нехлюдов между тем смотрел на мертвеца, которого теперь никто не заслонял
более и лицо которого, прежде  скрытое  шапкой,  было  все  видно.  Как  тот
арестант был безобразен, так этот был необыкновенно красив и  лицом  и  всем
телом. Это был человек в полном  расцвете  сил.  Несмотря  на  изуродованную
бритьем половину головы, невысокий крутой лоб с  возвышениями  над  черными,
теперь безжизненными глазами был очень красив, так  же  как  и  небольшой  с
горбинкой нос над тонкими черными усами. Синеющие теперь губы были сложены в
улыбку; небольшая бородка только окаймляла нижнюю часть лица,  и  на  бритой
стороне черепа было видно небольшое крепкое и красивое ухо.  Выражение  лица
было и спокойное, и строгое, и доброе. Не говоря уже  о  том,  что  по  лицу
этому видно было, какие возможности духовной жизни  были  погублены  в  этом
человеке, - по тонким костям рук и скованных ног и по  сильным  мышцам  всех
пропорциональных членов видно было,  какое  это  было  прекрасное,  сильное,
ловкое человеческое животное, как  животное,  в  своем  роде  гораздо  более
совершенное, чем  тот  буланый  жеребец,  за  порчу  которого  так  сердился
брандмайор. А между тем его заморили, и не только никто  не  жалел  его  как
человека, - никто не жалел его как напрасно  погубленное  рабочее  животное.
Единственное чувство, вызываемое во всех людях  его  смертью,  было  чувство
досады за хлопоты, которые доставляла необходимость устранить это угрожающее
разложением тело.
   В приемный покой вошли доктор с фельдшером и частный. Доктор был  плотный
коренастый человек в чесучовом пиджаке и таких же  узких,  обтягивавших  ему
мускулистые ляжки панталонах. Частный был маленький толстяк  с  шарообразным
красным лицом, которое делалось еще круглее от его привычки набирать в  щеки
воздух и медленно выпускать его. Доктор подсел на койку к мертвецу,  так  же
как  и  фельдшер,  потрогал  руки,  послушал  сердце  и  встал,   обдергивая
панталоны.
   - Мертвее не бывают, - сказал он.
   Частный набрал полный рот воздуха и медленно выпустил его.
   - Из какого замка? - обратился он к конвойному.
   Конвойный ответил и напомнил о кандалах, которые были на умершем.
   - Прикажу снять; слава богу, кузнецы есть,  -  сказал  частный  и,  опять
раздув щеки, пошел к двери, медленно выпуская воздух.
   - Отчего же это так? - обратился Нехлюдов к доктору.
   Доктор посмотрел на него через очки.
   - Что отчего так? Что помирают от  солнечного  удара?  А  так,  сидя  без
движения, без света всю зиму, и вдруг на солнце, да в такой день, как нынче,
да идут толпою, притока воздуха нет. Вот и удар.
   - Так зачем же их посылают?
   - А это вы их спросите. Да вы, собственно, кто?
   - Я посторонний.
   - А-а!.. Мое почтение, мне некогда, - сказал доктор и, с досадой отдернув
вниз панталоны, направился к койкам больных.
   - Ну, твои дела как? - обратился он  к  косоротому  бледному  человеку  с
обвязанной шеей.
   Сумасшедший между тем сидел на своей койке и, перестав курить, плевал  по
направлению доктора.
   Нехлюдов сошел вниз на двор и мимо пожарных лошадей, и кур, и часового  в
медном шлеме прошел в ворота, сел на своего  опять  заснувшего  извозчика  и
поехал на вокзал.
 
 
 
   XXXVIII
 
   Когда Нехлюдов приехал на вокзал, арестанты уже все сидели в  вагонах  за
решетчатыми окнами. На платформе стояло несколько человек провожавших: их не
подпускали к вагонам. Конвойные нынче были особенно  озабочены.  В  пути  от
острога к вокзалу упало и умерло от удара, кроме тех двух  человек,  которых
видел Нехлюдов, еще три человека: один был свезен, так же как первые два,  в
ближайшую часть, и два упали уже здесь, на вокзале(1).  Озабочены  конвойные
были не тем, что умерло под их конвоем пять человек, которые могли  бы  быть
живы. Это их не занимало, а занимало их только то, чтобы исполнить  все  то,
что по закону требовалось в этих случаях: сдать куда следует  мертвых  и  их
бумаги и вещи и исключить их из счета тех, которых надо везти  в  Нижний,  а
это было очень хлопотно, особенно в такую жару.
   И этим-то и были заняты конвойные и потому, пока все это не было сделано,
не пускали Нехлюдова  и  других,  просивших  об  этом,  подойти  к  вагонам.
Нехлюдова, однако, все-таки пустили, потому  что  он  дал  денег  конвойному
унтер-офицеру. Унтер-офицер этот пропустил Нехлюдова  и  просил  его  только
поскорее переговорить и ---------------------------------------(1) В  начале
80-х годов пять человек арестантов умерло в один день от солнечного удара, в
то время как их переводили  из  Бутырского  замка  на  вокзал  Нижегородской
железной дороги. (Прим. Л. Н. Толстого.) отойти, чтобы не  видал  начальник.
Всех вагонов было восемнадцать, и все, кроме вагона начальства, были  битком
набиты арестантами. Проходя мимо  окон  вагонов,  Нехлюдов  прислушивался  к
тому, что происходило в них. Во всех вагонах слышался  звон  цепей,  суетня,
говор, пересыпанный бессмысленным сквернословием, но  нигде  не  говорилось,
как того ожидал Нехлюдов, об упавших дорогой товарищах. Речи касались больше
мешков, воды для питья и выбора места. Заглянув в окно  одного  из  вагонов,
Нехлюдов увидал в середине его, в  проходе,  конвойных,  которые  снимали  с
арестантов наручни. Арестанты протягивали  руки,  и  один  конвойный  ключом
отпирал замок на наручнях и снимал их. Другой собирал  наручни.  Пройдя  все
мужские вагоны, Нехлюдов подошел  к  женским.  Во  втором  из  них  слышался
равномерный женский стон с приговорами: "О-о-о! батюшки, о-о-о! батюшки!"
   Нехлюдов прошел мимо и, по указанию конвойного, подошел к  окну  третьего
вагона. Из окна, как только Нехлюдов приблизил к нему голову, пахнуло жаром,
насыщенным густым запахом человеческих испарений,  и  явственно  послышались
визгливые женские голоса.  На  всех  лавках  сидели  раскрасневшиеся  потные
женщины в халатах и  кофтах  и  звонко  переговаривались.  Приблизившееся  к
решетке  лицо  Нехлюдова  обратило  их  внимание.   Ближайшие   замолкли   и
подвинулись  к  нему.  Маслова  в  одной  кофте  и  без  косынки  сидела   у
противоположного окна. Ближе сюда сидела белая  улыбающаяся  Федосья.  Узнав
Нехлюдова, она толкнула  Маслову  и  рукой  показала  ей  на  окно.  Маслова
поспешно встала, накинула на черные волосы косынку и с оживившимся красным и
потным улыбающимся лицом подошла к окну и взялась за решетку.
   - И жарко же, - сказала она, радостно улыбаясь.
   - Получили вещи?
   - Получила, благодарю.
   - Не нужно ли чего? - спросил Нехлюдов, чувствуя, как, точно из  каменки,
несет жаром из раскаленного вагона.
   - Ничего не нужно, благодарю.
   - Напиться бы, - сказала Федосья.
   - Да, напиться бы, - повторила Маслова.
   - Да разве у вас нет воды?
   - Ставят, да всю выпили.
   - Сейчас, - сказал Нехлюдов, - я попрошу конвойного. Теперь до Нижнего не
увидимся.
   - А вы разве едете? - как будто не зная этого, сказала Маслова,  радостно
взглянув на Нехлюдова.
   - Еду с следующим поездом.
   Маслова ничего  не  сказала  и  только  через  несколько  секунд  глубоко
вздохнула.
   - Что ж это, барин, правда, что двенадцать человек арестантов уморили  до
смерти? - сказала грубым мужицким голосом старая суровая арестантка.
   Это была Кораблева.
   - Я не слышал, что двенадцать. Я видел двух, - сказал Нехлюдов.
   - Сказывают, двенадцать, Ужли ж им ничего за это не будет? То-то дьяволы!
   - А из женщин никто не заболел? - спросил Нехлюдов.
   - Бабы тверже, - смеясь, сказала другая низенькая  арестантка,  -  только
вот одна рожать  вздумала.  Вот  заливается,  -  сказала  она,  указывая  на
соседний вагон, из которого слышались все те же стоны.
   - Вы говорите, не надо ли чего, - сказала Маслова, стараясь удержать губы
от радостной улыбки, - нельзя ли эту женщину оставить, а то мучается. Вот бы
сказали начальству.
   - Да, я скажу.
   - Да вот еще нельзя ли ей Тараса, мужа своего, повидать, - прибавила она,
глазами указывая на улыбающуюся Федосью. - Ведь он с вами едет.
   -  Господин,  нельзя  разговаривать,  -   послышался   голос   конвойного
унтер-офицера. Это был не тот, который пустил Нехлюдова.
   Нехлюдов отошел и пошел искать начальника, чтоб просить  его  о  рожающей
женщине и о Тарасе,  но  долго  не  мог  найти  его  и  добиться  ответа  от
конвойных. Они были в большой суете: одни вели куда-то какого-то  арестанта,
другие бегали закупать себе провизию  и  размещали  свои  вещи  по  вагонам,
третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно  отвечали
на вопросы Нехлюдова.
   Нехлюдов увидал конвойного офицера  уже  после  второго  звонка.  Офицер,
обтирая своей короткой  рукой  закрывавшие  ему  рот  усы  и  подняв  плечи,
выговаривал за что-то фельдфебелю.
   - Вам что, собственно, надо? - спросил он Нехлюдова.
   - У вас женщина рожает в вагоне, так я думал, надо бы...
   - Ну и пускай рожает. Тогда видно будет, - сказал  конвойный,  проходя  в
свой вагон и бойко размахивая своими короткими руками.
   В это время прошел кондуктор с  свистком  в  руке;  послышался  последний
звонок, свисток, и  среди  провожавших  на  платформе  и  в  женском  вагоне
послышался плач и причитанья. Нехлюдов стоял рядом с Тарасом на платформе  и
смотрел, как один за другим тянулись мимо него вагоны с решетчатыми окнами и
виднеющимися из них бритыми головами мужчин. Потом поравнялся первый женский
вагон, в окне которого видны были головы простоволосых и в косынках  женщин;
потом второй вагон, в котором слышался все тот же стон женщины, потом вагон,
в котором была Маслова. Она вместе с другими стояла у  окна  и  смотрела  на
Нехлюдова и жалостно улыбалась ему.
 
 
 
   XXXIX
 
   До отхода пассажирского поезда, с которым ехал Нехлюдов,  оставалось  два
часа. Нехлюдов сначала думал в этот промежуток съездить  еще  к  сестре,  но
теперь, после впечатлений этого утра, почувствовал  себя  до  такой  степени
взволнованным и разбитым, что, сев на диванчик  первого  класса,  совершенно
неожиданно почувствовал такую сонливость, что повернулся на бок, положил под
щеку ладонь и тотчас же заснул.
   Его разбудил лакей во фраке, с значком и салфеткой.
   - Господин, господин, не вы ли будете Нехлюдов, князь? Барыня вас ищут.
   Нехлюдов вскочил, протирая глаза, и вспомнил, где он и все то, что было в
нынешнее утро.
   В его воспоминании были: шествие арестантов, мертвецы, вагоны с решетками
и запертые там женщины, из которых одна мучается без помощи родами, а другая
жалостно улыбается ему из-за железной решетки. В  действительности  же  было
перед ним совсем  другое:  уставленный  бутылками,  вазами,  канделябрами  и
приборами стол, снующие около стола проворные лакеи. В  глубине  залы  перед
шкафом, за вазами с плодами и  бутылками,  буфетчик  и  спины  подошедших  к
буфету отъезжающих.
   В то  время  как  Нехлюдов  переменял  лежачее  положение  на  сидячее  и
понемногу опоминался, он заметил, что все бывшие в  комнате  с  любопытством
смотрели на что-то происходившее в дверях. Он посмотрел  туда  же  и  увидал
шествие людей, несших на кресле даму в воздушном покрывале,  окутывающем  ей
голову. Передний носильщик был лакей и показался знакомым Нехлюдову.  Задний
был тоже знакомый швейцар с галуном на фуражке. Позади кресла шла элегантная
горничная в фартуке и кудряшках и несла узелок, какой-то круглый  предмет  в
кожаном футляре и зонтики. Еще позади, с своими  брылами  и  апоплексической
шеей, выпятив грудь, шел князь Корчагин в дорожной фуражке  и  еще  сзади  -
Мисси, Миша, двоюродный брат, и знакомый Нехлюдову дипломат  Остен  с  своей
длинной шеей, выдающимся кадыком и всегда веселым видом  и  настроением.  Он
шел, что-то  внушительно,  но,  очевидно,  шутовски  досказывая  улыбавшейся
Мисси. Сзади шел доктор, сердито куря папиросу.
   Корчагины переезжали из своего подгородного имения к сестре княгини в  ее
имение по Нижегородской дороге.
   Шествие носильщиков, горничной и доктора проследовало в дамскую  комнату,
вызывая любопытство и уважение всех присутствующих. Старый же князь,  присев
к столу, тотчас же подозвал к себе лакея и стал