чем-то  длинным  и  острым,
замахивались, угрожали, пугали адскими личинами, но он уже не  страшился
их и не задавался вопросом, откуда взялась эта адская  свора  и  как  он
очутился здесь. Вся нерастраченная ненависть, весь гнев, копившийся день
за днем, месяц за  месяцем,  вдруг  прорвались,  будто  река,  размывшая
плотину; и, словно буйный поток, Семен не думал, вернется ли  в  прежнее
русло, проложит ли новое и доберется ли до океана вообще.
   Не добраться означало умереть, но  смерть  была  лучше  судьбы  раба.
Смерть не пугала его; он лишь хотел отомстить кому-то за годы  неволи  и
унижений. Почему бы не этим, с дьявольскими харями? Почему бы не  здесь,
на скользкой от крови траве? И почему не сейчас? Момент  казался  Семену
вполне подходящим.
   - Не возьмете, гады! - взревел он, с размаху опуская молот.
   Что-то треснуло, то ли дерево, то ли кость, одна  из  теней  исчезла,
будто ее снесло ветром, но тут же явились  три  других  -  подпрыгивали,
кривлялись, тыкали длинными палками, пока Семен не успокоил их кувалдой.
Затем все смешалось в хаосе дикой свалки; хруст, стоны и вопли, ощущение
разгоряченных  тел,  боль  от  ударов,  брызги  крови,  своей  и  чужой,
страшные,  похожие  на  звериные  морды,  лица,  темные  фигуры  -   они
накатывали волной, ревели, рычали и падали  под  молотом,  свистевшим  в
воздухе. Семен бил и бил, то вращая его над головой, то перебрасывая  из
руки в руку или отпуская на всю рукоять, будто  сокрушительное  стальное
ядро; ему, кузнецу и скульптору, молот был покорен и столь же  привычен,
как меч для древнего воина или коса для  косаря.  Случалось,  в  прежние
годы он плющил  с  одного  замаха  железный  двухдюймовый  -  прут...  У
демонов, сражавшихся с ним, головы были помягче железа.
   Теперь, когда Семен поднялся, оказалось, что эти существа,  люди  или
дьяволы, не могут сравниться с ним ростом,  силой  и  подвижностью.  Они
доставали ему до плеча, хоть их чудовищные лики были  втрое  и  вчетверо
больше, чем у нормальных людей; лики трещали и распадались под  ударами,
и скоро Семен догадался, что это не лица вовсе, а маски. Лиц он не видел
- ночь была темной, безлунной, а отблески от костра слишком слабыми.
   Что-то тонко пропело в темноте, едва различимый  прутик  воткнулся  в
грудь одного из нападавших, и тот упал. Стрела? Откуда  здесь  стрелы  и
лучники? Эта мысль скользнула по краю сознания, не  задержавшись  там  и
почти не удивив. Через секунду  стрелы  посыпались  одна  за  другой,  и
Семен, еще охваченный яростью берсерка, машинально отметил, что  кто-то,
видать, ему помогает. Вряд ли ангелы Господни или десантники федералов -
у тех и других было оружие помощнее стрел. Впрочем, демоны в масках, что
бились с ним, никак не походили на чеченцев.
   Внезапно их  поредевшая  толпа  рассеялась,  и,  замахнувшись,  Семен
обнаружил, что бить вроде  бы  некого.  Черные  тени  таяли  в  сумраке,
исчезали, растворялись где-то в просторе ночной равнины, будто кошмарный
сон. Тело Семена начало гореть; он ощутил, что по вискам и щекам стекают
струйки пота, что кожа зудит от царапин, что над коленом сильно  жжет  и
левая штанина набухает кровью.
   Бешенство схватки медленно, неохотно покидало его.  Он  выпрямился  с
хриплым  вздохом  и,  осматриваясь,  поворочал  головой.  Сон  вроде  бы
кончился, но все вокруг по-прежнему оставалось как в смутном сновидении:
перемазанные кровью ладони на рукояти молота, холмики тел, валявшихся  в
траве, мерцающий шагах в сорока костер  и  фигуры  рядом  с  ним  -  они
возбужденно размахивали руками,  наклонялись,  совали  в  огонь  длинные
палки. Странный пейзаж после подвала с могильной плитой и парашей! Но он
мог иметь какие-то объяснения, ибо живые и мертвые люди, костер и  молот
и даже кровь не выходили за рамки реальности. Необъяснимым было  другое:
плеск волн в той стороне, где горел огонь, и  ощущение  беспредельной  и
ровной степи, тянувшейся от  речных  берегов  куда-то  в  бесконечность.
Почему-то Семену казалось, что там, за костром, не озеро и  не  море,  а
река, могучая и широкая,  достойная  этой  огромной,  тонувшей  во  тьме
равнины.
   Река  и  степь!  Звездное  ночное  небо,  видимое  от  горизонта   до
горизонта! И никаких  гор!  Ни  скал,  ни  домов,  ни  хлевов,  ни  иных
строений...
   Семен Ратайский, скульптор из Петербурга, бывший  чеченский  пленник,
вытер со лба пот и судорожно сглотнул.

***

   Длинные палки оказались факелами. Какой-то человек уже шел к нему  от
костра, подняв над головой пылающую ветку. Он был пониже, чем  Семен,  и
поуже в плечах,  но  тело  выглядело  сильным,  мускулистым,  а  кожа  в
отблесках пламени отливала красноватой медью. Лицо  человека  показалось
Семену  странно  знакомым;  фотографическая  память  художника  тут   же
напомнила, что мужчина похож на него самого - такого, каким он  был  лет
пять назад, на пороге тридцатилетия.  Ровные  дуги  бровей  над  темными
глазами,  широкий  лоб,  чуть  плосковатые  скулы,  крепкий  решительный
подбородок... Губы, правда, были другими, более пухлыми, и нос не  столь
резких, как у Семена, очертаний... Но в общем похож!  Так,  как  походит
младший брат на старшего.
   Не доходя трех шагов, человек остановился, освещая факелом свое лицо,
и произнес пару напевных фраз. Семен молчал, разглядывая мужчину со  все
возраставшим  изумлением.  Непонятный  язык  и  черты,  сходные  с   его
собственными, казались не столь уж существенным делом; мало ли на  свете
всяких наречий, а также людей, случайно похожих друг на  друга!  Но  вот
одежда... Одежда была удивительной. Просто невероятной!
   То ли короткая юбка, то ли передник, перехваченный на талии поясом, -
видимо, белый, но сейчас измазанный грязью и  кровью;  ножны  с  длинным
кинжалом, висевшие на перевязи; грубые сандалии и ожерелье.  Собственно,
не ожерелье и не  пектораль,  а  пестрый  воротник  шириною  сантиметров
двадцать, прикрывавший плечи, спускавшийся на спину и на грудь. Кажется,
эту деталь  одежды  сплели  из  бисера,  и  она,  вероятно,  была  очень
красивой, но в данный момент на ней темнели пятна  крови,  и  кое-где  в
бисерном  кружеве  зияли  прорехи.  Этот  незнакомец  с   факелом   явно
участвовал в схватке.
   Видимо, он догадался, что его не понимают, и, приложив  растопыренную
ладонь к воротнику, несколько раз повторил: "Сенмут! Сенмут!"
   Семен подумал: "Надо же! И имена похожи!" - затем, не выпуская молот,
ткнул себя пальцем левой руки в грудь и назвался:
   - Семен! Семен Ратайский!
   - Сенмен Ра? - повторил человек с явно вопросительной интонацией.
   Лицо его начало разительно меняться; до того усталое и  мрачное,  оно
вдруг озарилось  надеждой  и  благоговейным  изумлением.  Слабая  улыбка
скользнула по его губам, глаза  заблестели  ярче,  он  выронил  факел  и
развел руки странным жестом: локти прижаты к бокам, предплечья вытянуты,
ладони раскрыты и направлены к Семену то ли в попытке обнять его, то  ли
оттолкнуть.
   - Сенмен Ра! - торжествующе выкрикнул незнакомец, повернулся к костру
и добавил несколько повелительных фраз. Оттуда  заспешили  трое:  щуплый
пожилой мужчина  в  длинном  белом  одеянии  и  пара  крепких  молодцов,
меднокожих и полунагих, с кинжалами и топориками на перевязях. Они несли
факелы и, повинуясь жесту человека, назвавшегося Сенмутом, встали по обе
стороны от Семена, осветив его с ног до головы.
   - Сенмен... - тихо произнес их предводитель, - Сенмен...
   Еще какие-то слова, певучие и протяжные, словно  молитва,  слетели  с
его губ; потом он повалился на  колени,  уткнулся  лицом  в  босые  ноги
Семена и стал целовать их. Кажется, лицо его было влажным, но не от пота
и крови, а от слез.
   Люди с кинжалами и топорами -  несомненно,  воины  -  разом  воткнули
факелы в мягкую почву и тоже сложились втрое: колени согнуты, ягодицы на
пятках,  спины  дугой,  руки  вытянуты,  лбы  упираются  в  землю.  Поза
покорности, какую принимают перед богами и царями, понял  Семен.  Где-то
он ее уже видел, в камне или на рисунках, -  тела,  распростертые  перед
огромной фигурой владыки... Воспоминание скользило в  его  голове  будто
рыба, вяло пошевеливающая плавниками, никак  не  желавшая  подняться  на
поверхность. В то же время он  глядел  на  пожилого  в  белом;  этот  не
опустился на колени, а лишь склонил в поклоне  бритую  голову  и  теперь
рассматривал Семена маленькими, глубоко запавшими глазками. Лицо  его  с
ястребиными  чертами  казалось  спокойным  и  задумчивым;   этот   тощий
невысокий человек был, несомненно, умен и повидал многое.
   На его груди висело украшение - золотая плоская головка хищной  птицы
с темным камнем, имитирующим глаз, и странными, отчеканенными в  металле
значками. Буквами?  Рунами?  Иероглифами,  подсказала  память,  и  Семен
вздрогнул. Все внезапно встало на свои места: странные  позы  Сенмута  и
воинов, их одеяния и оружие, льняные юбки, широкий бисерный  воротник  и
эти знаки, фигурки птиц, людей,  животных.  Древнеегипетские  иероглифы!
Письменность, быт, искусство, знакомые со школьных лет  по  картинкам  в
учебнике истории,  по  лекциям  в  студенческие  годы,  по  изваяниям  и
саркофагам, папирусам и черепкам  в  залах  Эрмитажа...  Этот  Сенмут  -
наверное, царский сановник, при нем -  воины  и  жрец  в  белой  одежде;
видимо, пустились в дорогу с какой-то целью, и на них напали...  Кушиты,
ливийцы, эфиопы или Бог ведает кто... А река,  эта  огромная  река,  что
плещется неподалеку, - Нил! И течет она в Средиземное  море,  а  за  ним
лежат страны севера - Сирия, Финикия,  Эллада,  Крит...  всякие  страны,
среди которых нет еще России... даже имени такого не существует...
   Дьявол! Как он очутился здесь? Помотав  в  изумлении  головой,  Семен
наклонился, поднял коленопреклоненного  человека  и  обнял  его.  Сенмут
прижался к нему, будто малый ребенок к матери, и  все  шептал  и  шептал
какое-то слово, вроде бы понятное без объяснений: "Брат... брат..." Брат
так брат, решил Семен; не каждому так повезет - оказаться  черт-те  где,
пустить в расход бандитскую шайку и тут  же  обнаружить  брата.  Большая
удача! Можно сказать, благоволение судеб!
   Его повели к костру, бережно поддерживая под руки. У  огня  суетились
еще четыре воина в окровавленных повязках, укладывали в ряд тела мертвых
товарищей, которых было не меньше десятка; двое раненых лежали в  траве,
а еще один солдат прохаживался на границе света и тьмы, не выпуская  лук
с  наложенной  на  тетиву  стрелой.  За  костром,   у   самого   берега,
покачивалось на волнах небольшое суденышко с загнутым носом, надстройкой
и плоской кормой, низко сидящее в воде; явно гребная посудина, но скорее
плоскодонная барка, чем галера.  Палубная  надстройка  была  низковатой,
крытой пальмовыми листьями, и впереди нее торчало  что-то  несуразное  -
видимо, мачта, с подтянутым  к  верхнему  рею  парусом.  Очень  странная
мачта, похожая на перевернутую рогатку; оба  ее  конца  крепились  не  к
палубе, а к бортам.
   Сенмут что-то приказал воинам.  Трое  из  них  ринулись  на  судно  и
возвратились с циновками, мисками и  кувшинами.  Затем  Семеном  занялся
бритоголовый жрец; знаком попросил сбросить штаны, внимательно  осмотрел
тело, ноги и голову, обтер ссадины и рану  в  бедре  вином  из  кувшина,
наложил повязку с едко  пахнувшей  мазью  и  выразительно  покосился  на
Семеновы парусиновые брюки в свежих кровяных  пятнах.  Семен  махнул  на
реку, и один из воинов, самый молодой, подцепив штаны копьем, швырнул их
в темный медленный поток. Лишь  тогда  Семен  вспомнил,  что  в  кармане
остались "Беломор", спички и двухрублевая  российская  монета,  все  его
достояние, не считая молотка. Но прыгать за штанами в воду  было  как-то
несолидно, недостойно человека, перед которым простирались ниц.
   Усевшись на циновку, Семен принял из рук  Сенмута  миску  с  мясом  и
разваренными зернами пшеницы и стал неторопливо насыщаться. Воин -  тот,
что лишил его штанов, - устроился рядом, то и  дело  подливая  Семену  в
кубок слабое кисловатое вино. Это был совсем еще мальчишка,  черноглазый
парень лет семнадцати, и на  его  лице,  когда  он  смотрел  на  Семена,
мелькал благоговейный ужас.
   Сенмут почтительно  поклонился  и  отошел  к  жрецу.  Они  заспорили;
вельможа показывал то на Семена, то тыкал пальцем в  усыпанное  звездами
небо или в темноту, туда, где  валялись  тела  убитых,  и  делал  резкий
быстрый жест, словно разбивая молотом вражеский череп;  жрец  поглаживал
бритую голову, хмыкал и иногда вставлял несколько  слов  -  вероятно,  о
чем-то божественном, так как руки его при этом вздымались кверху.  Потом
Сенмут коснулся амулета, свисавшего с  шеи  бритоголового,  и  заговорил
тише, оглядываясь на  воинов;  видимо,  речь  шла  о  тайных  делах,  не
предназначенных для ушей простых солдат.  Казалось,  сановник  о  чем-то
просит, а жрец не в силах отказать ему, но сомневается - и эти сомнения,
похоже, касались Семена.
   Семен ел и пил вино, наслаждаясь едой  и  питьем,  и  свежим  ветром,
которым веяло с реки, и пляской огненных языков, и видом звездного неба,
такого глубокого, бескрайнего и манящего, что хотелось  взлететь  в  эту
затканную яркими точками темноту и раствориться в ней, забыв о  земле  с
ее бедами и горем. Свобода! Он упивался ею  и  думал  лишь  о  том,  что
никому не позволит ее отнять,  что  он,  как  волк,  вцепится  в  горло,
загрызет и сам погибнет,  но  не  отдаст  вновь  обретенного  сокровища.
Видимо, эти мысли отразились на  его  лице  -  рука  черноглазого  юного
воина, который протягивал чашу, задрожала, и несколько капель  пролилось
Семену на колено. Щеки юноши смертельно побледнели,  но  Семен  похлопал
его по плечу и буркнул:
   - Ничего, парень, не заржавею!
   Он доел мясо, осушил кубок и почувствовал, как неудержимо  клонит  ко
сну. Воспоминания о  гнусном  подвале,  о  Баштаре  и  ста  четырнадцати
могильных плитах еще кружились у Семена в голове, но с  каждым  оборотом
мыслей они  бледнели  и  блекли,  таяли,  уходили  в  прошлое  вместе  с
чеченским пленением, с маленькой квартиркой  в  Петербурге,  мастерской,
где Семен работал, стареньким "Москвичом", его непривередливой лошадкой,
знакомыми  девушками,  приятелями,  друзьями  и  всем   остальным,   что
связывало его с реальностью. С той реальностью, которой, судя по  всему,
еще не существовало.
   Мягко повалившись на циновку, он вытянул ноги и уснул.

***

   Солнечный  луч  нежно  погладил  сомкнутые  веки,   заставив   Семена
пробудиться. Некоторое время он не открывал глаз, а только  принюхивался
и прислушивался, соображая в полудреме, не приснилось ли ему вчерашнее и
будет ли у этого сна какая-то связь с сегодняшним днем. Мысль, что  надо
проснуться, страшила; вдруг он опять увидит опостылевший подвал, вонючую
парашу и плиту с ощеренным в  ухмылке  волком.  Но  ниоткуда  не  тянуло
гнусными запахами; наоборот, пахло травой и речной свежестью и  слышался
плеск волн да негромкий птичий щебет.
   Потом раздалась песня, и Семен, открыв глаза, привстал на циновке.
   Над  огромной  рекой  поднимался  золотисто-алый  диск.   Люди,   его
вчерашние знакомцы, стояли на коленях на речном берегу и  тянули  что-то
плавное, мелодичное, простирая руки  к  восходившему  светилу.  Их  было
одиннадцать: Сенмут, бритоголовый жрец и девять воинов, включая раненых.
Тела погибших в ночной схватке лежали перед ними; все - омытые, в чистых
льняных повязках вокруг бедер и пояса, с топориками  и  иным  оружием  в
окостеневших руках. Но песня живых не походила на  заупокойную  молитву;
скорее то был торжественный гимн, которым приветствуют божество.
   Прищурившись, Семен посмотрел на солнце и  широкую  реку,  сверкавшую
расплавленным изумрудом, затем, повернув голову, взглянул на запад. Туда
уходила холмистая степь; высокие травы чередовались с деревьями, кое-где
торчали вихрастые кроны пальм, а у берега, прямо в воде, тянулось к небу
незнакомое растение, напомнившее о камышовых  зарослях.  Степь  была  не
безжизненной - он различил вдалеке стадо быков или антилоп, за  которым,
ныряя в травах, скользили гиены. Чуть левее, у подножия холма, заросшего
деревьями, кормился жираф, едва различимый на фоне пятен света и тьмы, а
где-то у горизонта перемещались серые тени - может  быть,  носороги  или
слоны. Непривычный пейзаж для человека, рожденного в северных краях, и в
то же время знакомый, виденный не раз на картинах и в фильмах, описанный
в книгах и учебниках.
   Африканская саванна... Семен уже не сомневался, что видит  ее  такой,
какой она была две, три или четыре тысячи лет тому назад, а это значило,
что ему доведется узреть и многие другие чудеса. Александрию  и  Мемфис,
Фивы  и  Гизу,  дворцы,  воздвигнутые  фараонами  или  царями   династии
Птолемеев, храмы в Карнаке и Луксоре, святилища богов и статую  Большого
Сфинкса, пирамиды, гробницы и Город Мертвых... То  или  иное,  смотря  в
какую эпоху он попал...
   Чувство невероятности свершившегося  вдруг  пронзило  его,  заставило
скорчиться на циновке, уткнуться лбом в колени и плотно зажмурить глаза.
Но мир от этого не изменился; невероятное вторгалось в разум  с  птичьим
щебетом, шелестом волн и трав, гимном, что пели люди, с солнечным теплом
и мягкими порывами ветра. Мир будто пытался доказать, что он не иллюзия,
а реальность -  единственная  реальность,  что  окружает  потерянного  в
прошлом человека. Смириться с этим было непросто - так же непросто,  как
представить Землю без компьютеров и  телевизоров,  без  железных  дорог,
автомобилей, самолетов, гигантских мегаполисов,  космических  станций  и
прочих свидетельств цивилизации. И в  то  же  время  без  ядерных  бомб,
смертельных  вирусов  и  газов,  экологических  катастроф  и  чеченского
рабства...
   Но прошлое держало крепко, и Семен, сцепив  зубы  и  ощущая  смертную
тоску, глухо застонал.
   Он находился в позе эмбриона, с прижатыми  к  груди  коленями,  минут
шесть или семь, и не заметил, как прекратилось пение. Чья-то рука  легла
на его плечо, и, вскинув голову, он увидел, что рядом стоит Сенмут.  Его
глаза были полны тревоги и сочувствия.
   Он произнес то слово, которое, как думалось Семену, означало  "брат",
затем протянул чистую одежду и помог облачиться в нее.  Льняная  туника,
сандалии, пояс  с  длинным  бронзовым  кинжалом,  серебряный  браслет  и
ожерелье... Вероятно, все это принадлежало Сенмуту - ткань была тонкой и
мягкой, браслет - тяжелым, а пояс украшала пряжка в форме львиной  лапы.
"Одевает как вельможу... " - мелькнуло у Семена в голове.
   Выпрямившись, он бросил взгляд  на  место  вчерашнего  побоища.  Там,
среди  измятой  окровавленной  травы,  переломанных   копий,   дубин   и
расколотых  масок,  валялись  три  десятка  трупов,  одни  -  пронзенные
стрелами, другие - с  разбитыми  черепами  или  с  ранами  от  топора  и
кинжала. Мертвецы были  чернокожими,  губастыми,  с  плоскими  носами  и
курчавой шевелюрой; над ними уже кружили стервятники,  а  в  травянистых
зарослях слышалось нетерпеливое повизгивание гиен.
   Заметив, куда он смотрит, Сенмут вытянул  руку  к  телам  погибших  и
произнес с явным презрением:
   - Куш! Нехеси! - Затем он коснулся своей груди, плеча Семена,  кивнул
в сторону воинов и гордо добавил:
   - Та Кем! Роме!
   Та Кем... Черная Земля, как называли египтяне свою родину... А Куш  -
страна  кушитов,  арабская  Нубия,  часть  современного   Судана...   На
современности мысли Семена споткнулись, ибо она являлась сейчас  далеким
будущим - не более чем мираж, в котором смутным фантомом маячили  Судан,
Египет, Россия и другие страны. В  этом  мире  не  было  ни  Египта,  ни
Судана, а были Та Кем и земля Куш. Не было также и Нила, а  был  Великий
Хапи.
   Поглядев на реку, Семен промолвил:
   - Хапи!
   Это короткое слово привело Сенмута в  радостное  возбуждение;  что-то
невнятно выкрикнув, он подозвал жреца, знаком попросил Семена  повторить
сказанное   и