аешь, госпожа, что нет у меня ни сына, ни
дочери, ни жены... нет никого, кроме брата, которого ты возвеличила.
   Он  сделал  жесты  благодарности,  но  казалось,  что  царица  их  не
замечает.
   - Ты мог бы взять жену, - промолвила она. - В Уасете  много  красивых
девушек.
   - Много, - кивнул Семен, - но их  красота  не  уживается  с  умом.  Я
подожду, поищу. Или не буду искать... Кто знает, вдруг  я  уже  встретил
самую умную и прекрасную?
   Взгляд  Меруити  потеплел,   губы   беззвучно   шевельнулась,   будто
приказывая продолжать, но  тут  явился,  поскрипывая  кожаным  доспехом,
начальник стражей Хенеб-ка.  Явился,  бросил  подозрительный  взгляд  на
Семена, преклонил  колени  перед  царицей  и  протянул  ей  свиток.  Она
развернула  зашелестевший  папирус,  нахмурилась,  хлопнула  ладонью  по
подлокотнику кресла;  будто  из-под  земли  возникли  служанки  и  увели
дочерей. Младшая прижимала  к  себе  лошадку  и  ослика,  старшая,  руки
которой были полны игрушек, обернулась к Семену с благодарной улыбкой.
   "Кто из них  умрет?"  -  снова  промелькнуло  в  голове,  и  мысль  о
неизбежном наполнила его печалью.
   Он поднял глаза. В кресле перед ним сидела уже не Меруити, а  великая
царица Хатшепсут, дочь бога и супруга бога. Зрачки  ее  потемнели,  губы
сжались, маленький упрямый подбородок будто бы стал  тяжелее,  в  полной
гармонии с окаменевшим лицом; оно сейчас казалось маской,  к  которой  в
следующий миг приделают недостающие детали  -  бороду,  клафт,  парик  и
двойную корону с уреем. И будет  не  женщина,  а  львиноголовая  Сохмет,
владычица жизни и смерти, готовая карать и устрашать... Но  Семен  любил
ее даже такую.
   Черты  царицы  расслабились,  она  отбросила  свиток,  наклонилась  к
стоявшему на коленях Хенеб-ка и  что-то  шепнула  ему.  Он  развел  руки
жестом покорности, поднялся,  скрипнув  ремнями  доспеха,  и  зашагал  к
спускавшейся в сад лестнице. Рукоять секиры билась о его бедро.
   - Кажется, я пришел в тяжелый день, - молвил Семен, провожая взглядом
Хенеб-ка. - Мне надо удалиться, прекрасная госпожа?
   - Не надо. Рисуй! - Она потерла лицо ладошками, потом встряхнула  их,
будто сбрасывая напряжение. - Все дни тяжелы,  и  я  отдыхаю,  когда  ты
здесь. Ты говоришь со мной, и я не думаю о мрачном.
   - Таком, как это? - Взгляд Семена скользнул  к  валявшемуся  на  полу
папирусу.
   - Это еще не самое плохое. Это всего лишь знак человеческой жадности,
которую может насытить Нехси, мой казначей... Насытить и утолить, ибо не
спорят с гребцами, когда лодка  попала  в  водоворот.  Все  просят...  -
Меруити презрительно поморщилась. - Знают, что нужны, и  просят,  просят
то и это... просят для себя... Один ты попросил для брата.
   - Я тоже жаден, -  сказал  Семен,  копаясь  в  сумке  с  рисовальными
принадлежностями. - Я хочу видеть тебя и сделать столько твоих изваяний,
сколько сфинксов на Царской Дороге. Но разных, моя  госпожа,  не  таких,
как сфинксы, которые похожи друг на друга как песчинки.  Разных!  А  это
требует времени.
   Она улыбнулась.
   - Я помню, о чем ты просил, и я  подарила  тебе  время.  Может  быть,
больше, чем нужно? Ты говоришь о сотнях изваяний...  Когда  же  я  увижу
хоть одно?
   - Скоро, моя прекрасная царица, скоро, - пробормотал  Семен,  бледнея
под ее лукавым взглядом.
   Похоже, она понимала, отчего работа  так  затягивается,  и  не  имела
ничего против.

***

   К нему в мастерскую явился Софра.
   Не чрезвычайное событие; бывало,  что  верховный  жрец  заглядывал  к
художникам - обычно к тем, которые трудились над росписью его  гробницы.
Он, разумеется, не собирался умирать, но  всякий  человек  -  тем  более
древнего знатного рода -  строил  загробную  обитель  еще  при  жизни  и
наполнял ее разнообразными  предметами,  чтоб  ожидать  суда  Осириса  в
комфорте и уюте. Конечно, многое с собою не возьмешь - ни сад, ни реку с
камышами, ни охотничьи угодья, ни толпы верных слуг - но все  это  можно
было нарисовать,  дабы  усопшая  душа  не  тосковала  в  одиночестве,  а
развлекалась с арфистками или, забравшись в колесницу, вершила сафари по
Западной  пустыне.  Чем  больше  таких  картин,  тем  веселей   проходит
ожидание; вот почему Софра тщательно  просматривал  эскизы  и  требовал,
чтоб были в них и антилопы, пораженные  стрелами,  и  танцовщицы  дивной
красоты, и сцены шествий и пиров, и барка, плывущая по Нилу, и  обильный
деревьями сад - пальмы, смоковницы и гранаты, а посередине - водоем.
   Семен не рисовал ни танцовщиц,  ни  пальм,  ни  антилоп  и  не  питал
интереса к гробницам, но все-таки Софра к нему заявился. Не  один,  а  с
подобающей свитой: с Хапу-сенебом, вторым пророком,  с  другом  Инени  и
множеством младших жрецов и прислужников,  тащивших  корзины,  табуреты,
опахала и прохладительные напитки. Пришел  он  в  рабочую  жаркую  пору,
когда  Семен  с  Пуэмрой  размечали  камень  для  изваяния  Птаха,   два
подмастерья трудились над парной статуей  Сохмет,  а  третий,  обливаясь
потом, полировал бюст Инени.
   Ну, босс на то и  босс,  чтоб  приходить  не  вовремя,  решил  Семен,
откладывая мерные шнурки, отвес и наугольник. Работа замерла, и они, все
пятеро, склонились перед важным гостем.
   - Ты - Сенмен, ваятель?
   Голос у  Софры  был  громкий,  гулкий,  и  выглядел  он  впечатляюще:
солидный муж  под  пятьдесят,  с  хмурым  высокомерным  лицом  и  бритым
черепом; длинные белые одежды, шкура леопарда на плечах и,  несмотря  на
жару, парик, покрытый  полосатой  тканью.  Не  клафт,  но  что-то  очень
похожее; поверх него так и просилась корона.
   - Это я, - пробормотал Семен, не разгибаясь. - Целую прах под  твоими
ногами, великий господин.
   С минуту Софра разглядывал его,  словно  соображая  насчет  целования
праха, которого в мастерской хватало, потом  махнул  рукой,  и  Семен  с
помощниками разогнули спины.
   - Это Пуэмра,  господин,  -  представил  он  ученика,  -  а  это  мои
подмастерья: Атау, Сахура и...
   - Мне их имена неинтересны, - пророкотал  верховный  жрец.  -  Молчи,
ваятель! Будешь говорить, когда я разрешу.
   С этими словами он повернулся к каменной копии Инени и  долго  глядел
то на нее, то на третьего  пророка,  стоявшего  чуть  вдалеке,  рядом  с
пожилым благообразным Хапу-сенебом.
   - Амон  всемогущий!  Какое  сходство!  -  Софра  покачал  головой.  -
Подобного не достигали даже во времена Снофру и Хуфу!
   - Я говорил тебе, достойный брат, что этот ваятель творит  чудеса,  -
произнес Хапу-сенеб, отдуваясь и благожелательно поглядывая на Семена. -
Ф-фу... какая жара... - Он  кивнул  носителям  опахал,  и  те  принялись
овевать его, разгоняя застоявшийся знойный воздух.
   Сделав пару шагов, Инени приблизился к изваянию.
   - Я помещу его в своей гробнице, рядом с бронзовым зеркалом.  Я  буду
приходить туда все годы, отпущенные мне Осирисом, смотреться в  зеркало,
глядеть на этот камень и вспоминать, каким  я  был.  Жаль,  Сенмен,  что
двадцать разливов назад, когда я выглядел помоложе, в Та-Кем не  нашлось
равных тебе мастеров!
   - Ф-фу... Зато теперь они есть... по крайней мере, один.
   В толпе прислужников и  жрецов  произошло  какое-то  движение,  и  из
задних  шеренг  вынырнула  личность  с  непримечательной  физиономией  и
маленькими тусклыми глазками. Этот человек был не тощ  и  не  толст,  не
высок и не низок, а так, нечто среднее - типичный роме, каких в  десятке
не меньше дюжины. Если б не бритый  череп  и  не  богатое  ожерелье,  он
выглядел бы как чесальщик льна или пастух, чье место рядом с баранами  и
быками. Но младшие жрецы почтительно расступились перед ним.
   Тусклые зрачки впились в лицо Семена.
   - Ваятель Сенмен много лет провел в плену и, кажется, не зря. Древние
говорили, что муки  тела  возвышают  душу,  страдание  делает  чутким  и
искусным, и плеть даже обезьяну заставит танцевать... А ты ведь страдал,
ваятель Сенмен! Целых десять разливов, в неволе у нехеси!
   Будь осторожен, сказали глаза Инени, и Семен вдруг понял,  кто  перед
ним. Рихмер, Ухо Амона, серый  кардинал!  Голос  его  казался  таким  же
невыразительным, как внешность.
   - Ты прав, хранитель врат, - Семен склонил голову, - годы плена  были
тяжелы. Поистине, я узнал вкус смерти на своих губах.
   - Зато теперь твои творения прекрасны. Покажешь что-нибудь еще?
   Взгляд Рихмера метнулся к полкам, где,  задвинутое  в  дальний  угол,
закутанное полотном, стояло изваяние Меруити. Хранитель врат определенно
знал о нем! И знал, где его прячут! Но от кого?  Над  этой  вещью  Семен
трудился вечерами, и верный  Пуэмра  затачивал  ему  резцы...  Возможно,
скрип и скрежет, с коим они врезались в камень, дошел до слуха Рихмера?
   Семен поклонился:
   - Работа над изваянием достойного Инени потребовала много сил. Еще  я
занимался мелкими  поделками,  а  мои  мастера  изготовляли  статуи  для
Ипет-сут... Больше мне нечего показать.
   - Того, что я видел, хватит, чтоб убедиться в твоем мастерстве,  -  с
важным видом заметил Софра. - Хвалю  твои  глаза  и  руки,  ваятель!  Ты
будешь награжден и возвеличен! Ты сделаешь  мое  изображение  и  станешь
главным над художниками Амона-Ра.
   Он развернулся и проследовал к выходу из мастерской. Свита  торопливо
потянулась за ним, и лишь Инени замедлил шаг, пробормотав:
   - Бойся крокодила, когда он разевает пасть, чтобы тебя похвалить.
   Помощники вернулись к делу. Стоя среди  привычного  грохота,  шелеста
полировочных камней и звона вгрызавшихся в базальт рубил,  Семен  бросил
взгляд на полку, где затаилась головка Меруити. Она была готова,  однако
кому он рискнул бы ее показать? Признание в любви - не для чужих глаз...
Даже не для глаз Меруити - ибо если работа закончена, то нет  и  поводов
для новых встреч.

***

   Все-таки он показал ее - брату, в самом начале месяца эпифи, когда от
зноя пересыхает земля, а Нил сужается и мелеет.
   Прекрасный женский облик, запечатленный в гладком темном камне... Она
была такой, какой явилась ему впервые звездной ночью, в трепетном  свете
факелов, - царица ветров и тьмы, загадочная, непостижимая, манящая...
   Сенмут долго смотрел на каменную женскую головку, потом сказал:
   - Память твоя осталась в полях Иалу, однако  не  обижайся  на  богов:
взамен ты получил чудесный дар. Дар мастерства и дерзости...  ты  смеешь
изображать не человека, а то, что чувствуешь к нему...
   Ведь так?
   - Так, - согласился Семен.
   - Любовь к царице - дерзость, - тихо  промолвил  брат.  -  Ты  можешь
лишиться головы, и потому никто не должен видеть твоего творения.  Лучше
разбей его.
   - Я не могу.
   Они переглянулись, и Сенмут шепнул:
   - Понимаю... Я бы тоже  не  смог.  -  Затем,  после  недолгой  паузы,
поинтересовался:
   - Ты будешь изображать ее снова и снова?
   - Буду. - Семен окутал головку Меруити полотняным покрывалом, но  тут
же сбросил ткань и снова всмотрелся в милые черты. - Ты говоришь,  брат,
что это дерзость... Согласен, дерзость - если ваятель одинок  и  нет  ни
женщины, владеющей его душой, ни девушки, приятной его взору. Но в  ином
случае и суждение будет иным, не так ли? Если  ваятель  любит  другую  и
счастлив  своей  любовью,  то  это  изображение  не  дерзость,  а   дань
восхищения и жертва  -  такая,  какую  смертный  приносит  богине...  Ты
понимаешь меня?
   На лбу Сенмута прорезалась морщинка.
   - Нет. Я чувствую, что в сказанном тобой есть  тайный  смысл,  но  не
могу его постичь.
   - Ты тоже ваятель, брат мой,  прекрасный  ваятель,  и  сердцем  твоим
владеет Аснат. Я сделал много рисунков, запечатлел царицу  на  папирусе,
но этот камень - как и другие камни - могли быть обработаны твоей рукой.
Теперь понимаешь? - Он положил ладонь на гладкую холодную поверхность. -
Я хочу... я прошу, чтоб здесь  стояло  твое  имя.  Сенмут,  сын  Рамоса,
правитель дома царицы, наставник ее дочерей...
   Брат неожиданно рассмеялся:
   - Хорошая шутка, клянусь Хнумом, покровителем каменотесов!  Такого  в
Обеих Землях не случалось - чтоб статуи изготовлял  один,  а  имя  писал
другой! Не знаю, что сказать и как назвать подобное деяние! Но  если  ты
хочешь...
   - Не только я - так пожелали боги. Не удивляйся, что  мне  ведома  их
воля, - ты ведь помнишь, откуда я пришел. - Глядя  в  побледневшее  лицо
брата, Семен медленно произнес:
   - Я послан с полей Иалу в помощь тебе  и  великой  царице,  чтоб  все
свершилось так, как должно свершиться, чтоб возвеличились  имена  одних,
другие же остались в безвестности... Как видишь,  я  не  ошибся  -  твое
возвышение началось.  Что  же  касается  меня...  я,  брат,  всего  лишь
скромный страж реальности, которого прислали боги.
   В словах его не было лжи - ведь богом являлась  история,  а  он  лишь
подчинялся ее  железной  воле.  Изображение  царицы  с  именем  Сенмута,
ваятеля,  -  столь  же  реальный  факт,  как  храм   в   Дейр-эль-Бахри,
построенный зодчим  Сенмутом,  и  если  ни  первое,  ни  второе  еще  не
существует, то обязательно будет существовать. И совсем не  важно,  если
одни имена возвеличатся, тогда как другие скроет мгла веков...
   Сенмут сделал жест покорности.
   - Кто я такой, чтобы противиться богам?  Разве  они  не  вернули  мне
брата? И разве старший брат не знает, что  лучше  для  меня?  -  Вытянув
руку, он прикоснулся к каменной щеке царицы. -  Да  будет  так,  как  ты
сказал!  Дань  восхищения,  жертва  и  знак  благодарности   богине   от
недостойного Сенмута, сына Рамоса... Она ведь возвысила меня!
   - Ты ловишь мои  мысли  на  лету,  -  молвил  Семен,  окутав  Меруити
покрывалом.

   Что еще сказать о друге моем, Сошедшем с Лестницы  Времен?  Воистину,
он не любил крови и проливал ее лишь тогда, когда бессильно было  слово.
Как непохож он в этом на нашего нынешнего владыку!  На  того,  чьи  кони
топчут поля Хару и Джахи и устилают их  трупами  до  самых  Перевернутых
Вод! Но я не хочу говорить о нем; вместо меня  скажут  камни  разоренных
городов и плиты с горделивыми надписями, где перечислены тысячи  мертвых
и взятых в неволю. Друг же мой был милосерд, и если виделись ему пути  к
прошению, он вступал на них без колебаний и прощал. Даже предавших его.
   Тайная летопись жреца Инени

Глава 8
ТЕНЬ СОФРЫ

   Пуэмра исчез.
   Он не появлялся ни в мастерской, ни в храме, ни в Доме  Жизни,  ни  в
иных местах, какие должен посещать писец и ученик ваятеля; он не шатался
по базару и не сидел в книгохранилище  над  свитками,  он  не  бродил  у
пристани, разглядывая камни, что привозили по Реке с севера и юга, и  он
не ночевал в своей постели. Решив, что парень захворал, Семен отправился
к нему с Сахурой, подмастерьем, но при виде их мать Пуэмры и Аснат,  его
сестра, расплакались. Они не ведали, где пропадает  их  сын  и  брат,  и
потому их терзали жуткие догадки: либо он утонул в реке, либо  растерзан
в пустыне львами. То и другое казалось глупостью Сахуре, считавшему, что
парень загулял с арфистками, но в это уж не верилось Семену - арфистки с
бедными писцами не гуляли.
   Однако ученик пропал.
   Случилось это через неделю после  визита  Софры,  и  не  успел  Семен
задуматься, где отыскать пропажу и кто  посодействует  в  розысках,  как
поступь времени ускорилась, пустив события галопом.
   Двенадцатый день эпифи выдался на  редкость  жарким,  и  он,  покинув
мастерскую, бродил у  храмового  бассейна,  под  стенами  святилища.  От
раскаленных камней веяло жаром, за пилонами с западной  стороны  высился
аккуратный прямоугольник храма Хонсу, а  главное  строение,  Дом  Амона,
тянулось метров на шестьсот - лес колонн, рассеченный  утесами  башен  и
лестниц, будто  выросший  из  опаленной  земли.  Созерцание  этого  чуда
приводило Семена в восторг; у этих стен он  слышал  дыхание  вечности  и
чувствовал, как бьется пульс Вселенной.
   Однако сегодня мерный ритм вселенской мелодии давал сбои. Может быть,
потому, что Мирозданием правила не воля  богов,  а  человеческая  мысль,
заставляя его откликаться на все тревоги и сомнения? Но вряд ли  в  этой
идее  крылась  истина;  тревог  и  сомнений  было  столько,   что   мир,
подчинившись им, пришел бы неизбежно к хаосу.
   Пуэмра - одна из забот, Меруити - другая, Рихмер - третья...  Что  их
объединяет, - размышлял Семен, - и где таится ключ  ко  всем  проблемам?
Пожалуй, во власти, в сильной власти; она принуждает и карает, она берет
свое, но  кое-что  дает  взамен  -  хотя  бы  иллюзию  справедливости  и
безопасности. Сильная власть, в его представлении, нуждалась в поддержке
масс, в объединяющей  нацию  идее  и  руководстве,  способном  эту  идею
озвучить и склонить народ к ее осуществлению -  желательно,  без  лишней
крови. Универсальной идеей всех народов и эпох являлось  благосостояние,
и в этом смысле мир, в который он попал, был  уникален.  Эта  страна  на
берегах реки, не знавшая ни бурь,  ни  холодов,  кормила  миллионы  -  и
кормила сытно, даруя в изобилии зерно и скот,  плоды  и  птицу,  рыбу  и
вино. Все остальное, в чем ощущался недостаток, - дерево, медь и  другие
металлы - не составляло труда раздобыть на севере и  юге,  действуя  так
или иначе, и выбор этих действий входил в прерогативы власти. Или война,
или торговля, захват или обмен - здесь не было иных путей.
   Власть в Та-Кем  -  да  и  в  любой  другой  стране  -  подкреплялась
традиционным способом, то есть устрашением внешних врагов,  искоренением
внутренних и пропагандой,  которая,  в  самой  эффективной  форме,  была
учением  религиозным  и  опиралась  на  волю  богов  или   непререкаемый
авторитет вождей. Все это вместе считалось политикой, и, осуществляя ее,
вожди давили на два рычага, явный и тайный. Явный был связан с судами  и
тюрьмами, штатными идеологами, СМИ и, наконец,  с  армией;  тайный  -  с
особой структурой, дублировавшей втихомолку функции официальной  власти.
Сей институт действовал всюду, в любые эпохи, хоть назывался  по-разному
- секретной полицией, ФБР, ЧеКа или  сообществом  сикофантов;  при  всем
многообразии имен смысл его был одинаков: бдить и карать.
   Конечно, и Та-Кем нуждался в подобной структуре, в законспирированном
рычаге, связанном с множеством чутких ушей, покорных рук и острых  глаз.
Семен, не будучи идеалистом, признавал, что толку от тайных  агентов  не
меньше, чем от жрецов искусства,  а  может,  и  больше:  последние  лишь
прославляют державу,  тогда  как  первые  ее  скрепляют.  Таких  агентов
полагалось завести и здесь, если б они уже  не  водились  в  изобилии  -
вполне квалифицированный персонал при Рихмере, Ухе Амона. Вторая власть,
клан соглядатаев, секретная опора Софры... Мощная опора, если судить  по
тому, как их боялся Инени!
   Схватиться с ними? Уничтожить их? Это, пожалуй, было  не  легче,  чем
выловить из нильских вод рыбу определенной  породы.  Пустая  и  кровавая
затея... Да и зачем ломать полезный инструмент?  Клинок,  которым  режут
глотку, не виноват в убийстве, виновны голова и руки.
   "Значит,  -  рассуждал  Семен,  -  голову  придется  снять,  с  рукой
договориться, а клинок оставить".
   Он уже знал, каким приемом скрутит  эту  руку,  как  повернет  против
господина тень, заставив трепетать от страха... Дело за малым - пора  бы
этой тени пробудиться! Как-никак Сенмут назначен правителем дома царицы,
наставником царских дочерей... Всем ясно: слово Сенмена, брата его, - не
пустой звук, а чистое золото! Сто дебенов, не меньше! Что же ты медлишь,
тень?
   Он медленно шел вдоль стены храма, когда неприметная  дверь  внезапно
открылась перед ним и сильные руки втащили внутрь.
   Квадратная каморка  три  метра  в  поперечнике,  и  в  ней  -  троица
бритоголовых  жрецов.  Не  юноши,  крепкие  мужчины,  с   кинжалами   на
перевязях, бычьими шеями и неподвижным взглядом оловянных глаз. У одного
- солнечный диск на шнурке, знак Амона-Ра, и плеть  за  поясом.  Видимо,
старший, решил Семен и недоуменно уставился на крепыша с плетью:
   - Соображаете на  троих,  святые  отцы?  А  я  вам  зачем?  Вроде  бы