или болотами, замершими  под  теплым
солнцем, и эти скалы да заболоченные низменности  в  зарослях  тростника
были, вероятно, последним оплотом дикой природы. В них водились лягушки,
жабы и цапли с изящными гибкими шеями, плавали  утки  и  гуси,  плескала
рыба, а временами, к радости Семеновых спутников, проносились  священные
птицы Тота, длинноклювые  ибисы,  белые,  с  черной  головкой  и  черным
хвостом. Крупных животных Семен не видел, если не считать  дремавших  на
отмелях крокодилов и домашнего скота - коров, ослов, овец и антилоп.
   На шестой день пути, считая от острова Неб и Врат Юга, речная  долина
резко изогнулась вправо; тут, как объяснил Семену Инени,  Великий  Хапи,
встретив преграду в виде отрогов Ливийских  гор,  делал  огромную  петлю
шириной в десять  сехенов  -  то  есть  более  ста  километров:  сначала
устремлялся на восток, потом - на север и на запад  и  наконец,  обогнув
горную цепь, возвращался к  прежнему  своему  направлению.  У  северного
изгиба начинался канал, тянувшийся параллельно реке до самой  Дельты,  а
на восток, через пустыню, была проложена дорога до гавани Суу,  стоявшей
у Лазурных Вод; там находились крепость с гарнизоном,  верфи,  склады  и
корабли, плававшие в землю Та-Нутер - не иначе, как в легендарный  Пунт.
"Петля" была обильна городами: Кебто, столица  пятого  верхнеегипетского
сепа, Южный Он, Кенна, Джеме,  Танарен  -  и,  разумеется,  Уасет,  град
Амона, который его жители называли просто Нут - Городом.
   Здесь, у облицованной камнем пристани, и  закончился  путь  каравана.
Спрыгнув на причал и прижимая к себе оробевшую То-Мери, Семен огляделся,
вздохнул, втянул прохладный свежий воздух и сделал первый шаг. Внезапная
мысль пронзила его: земля под ногами, сухая  и  непривычно  красноватая,
была землей его новой родины, а город, стоявший на ней, - местом, где он
будет жить и где, скорее всего, умрет. А после,  отправившись  за  Реку,
ляжет в одной из  гробниц  Долины  Мертвых,  среди  усыпальниц  царей  и
вельмож, писцов и воинов, немху и другого люда... Ляжет там закутанной в
пелены мумией -  до  тех  времен,  пока  какой-нибудь  гробокопатель  не
извлечет его из  склепа  и  не  отправит  ценным  грузом  в  Лондон  или
Петербург. Может быть, в Париж, Берлин или Нью-Йорк, если возникнет  там
нужда в египетских покойниках...
   Семен ухмыльнулся. Странно, но эта перспектива отнюдь не казалась ему
мрачной; он думал, что лучше уж расположиться на покой в музейном  зале,
среди статуэток в стеклянных витринах, чем сгнить под Питером  на  Южном
кладбище. Он даже представил, какую табличку навесят  на  его  саркофаг:
"Сенмен,  сын  Рамоса  и  Хатнефер,  ваятель   эпохи   Нового   царства,
предположительно - XVIII династия  "  -  и  это  было  куда  солидней  и
основательней плиты над убогой питерской могилкой.  Нет,  мысль  о  том,
чтоб лечь в эту землю и перебраться когда-нибудь в Лувр  или  Британский
музей, совсем не пугала его!
   Пугало другое: возвращение в  свой  век,  столь  же  внезапное  и  не
зависящее от его желания, как и провал в эту древнюю эпоху.
   Возвращаться решительно не хотелось.

Часть 2
ГОД ПЕРВЫЙ.
УАСЕТ

   Есть веши, что происходят меж женщиной и мужчиной, и в  них  не  дано
вторгаться никому, ни брату, ни другу, а уж тем более писцам, царапающим
палочкой папирус. Желание все описать в подробностях не оправдывает  их,
а лишь говорит о скудости ума, и этих скудоумных - прости меня  Амон!  -
нынче развелось великое множество. И это в самом деле так - ведь  только
ленивый в наши времена не пишет повесть о своей  никчемной  жизни  и  не
рассказывает в ней, скольких женщин он посадил на колени. Я же  об  этом
умолчу...
   Тайная летопись жреца Инени

Глава 6
ЦАРИЦА ВЕТРОВ И ТЬМЫ

   Каменный молот опустился, брызнули алые искры, заготовка подпрыгнула,
едва не свалившись с неуклюжей гранитной наковальни. Семен  чертыхнулся,
прищурил глаз и ударил снова.  Медленно,  шаг  за  шагом,  его  железная
кувалда превращалась в  оружие;  сейчас  он,  стараясь  приноровиться  к
неудобному молотку, легкими точными ударами отбивал край будущей секиры.
   - Она не такая, как те, что у наших воинов, - произнес Пуэмра за  его
спиной. - Совсем не такая, учитель! Широкая, тяжелая... Я  думаю,  кроме
тебя, ее никому не поднять.
   За месяц, прожитый Семеном в Городе, редкий день он не видел  Пуэмры.
Парень, напросившись к нему в ученики, торчал в мастерской с рассвета до
заката  и  никакой  работы  не  чурался:  глину  месил,  рубил  и  резал
известняк, готовил формочки для бронзовых отливок, а надо - так  вставал
к мехам и горну. Семен, поощряя его усердие, учил на  совесть  и  учился
сам, так как допотопный инструмент требовал иного навыка и ловкости, чем
стальные отбойники и резцы. Кроме  того,  забыв  на  время  о  метрах  и
килограммах, он постарался привыкнуть к новым мерам длины и веса.  Длину
здесь исчисляли в локтях: два локтя примерно составляли метр. Для  малых
длин применялся теб, чуть больше  пары  сантиметров,  а  для  больших  -
сехен, в котором почему-то считалось двадцать две тысячи локтей, то есть
километров одиннадцать. Мерой веса был  дебен,  и  тут  Семену  пришлось
изрядно попотеть, пока он не выяснил после долгих хитрых опытов,  что  в
этом дебене граммов девяносто, а значит в кедете, его десятой  части,  -
девять. Для ваятеля храма Амона знание мер было  столь  же  необходимым,
как искусство читать иероглифы и скоропись. Но  в  последнем  Семен  еще
больших успехов не достиг.
   - Качай! - Кивнув Пуэмре, он осторожно переправил заготовку в горн.
   - Слушаю, учитель!
   Взревело пламя, и потемневший металл начал  постепенно  алеть.  Дрова
давали слишком низкую температуру, чтобы расплавить сталь  или  хотя  бы
размягчить до нужной степени и отковать  клинок,  да  и  сталь  казалась
неважнецкой - кувалда, она и есть кувалда, что с нее возьмешь?  Из  этих
соображений Семен решил не мучиться с мечом, а изготовить секиру, но  не
такую легкую, с узким лезвием, как видел  у  солдат.  Его  секира  будет
шириною в три ладони, с крюком на обухе и с пикой - боевой топор, какими
бились скандинавы. И воевать каменотесу  с  ней  привычнее;  хоть  и  не
молот, а все-таки что-то родное.
   Военных действий в скором времени не  ожидалось,  однако  не  шла  из
памяти пословица: кто предупрежден, тот вооружен. Схватку с нехеси можно
было счесть предупреждением, напоминанием о том, что этот мир  опасен  и
жесток ничуть не меньше, чем двадцатое столетие. Там, сидя  в  чеченских
подвалах, Семен мечтал об автомате и  страшной  мести,  какую  измышляет
человек, униженный до рабского состояния;  здесь  он  был  свободен,  но
жизнь и свобода тоже нуждались в защите - особенно  в  тот  день,  когда
ветераны Инхапи сцепятся с воинством Хоремджета. Да и  в  любой  другой,
поскольку приятных сюрпризов в жизни гораздо меньше, чем наоборот.
   Заготовка нагрелась, и Семен вновь поднял свой неуклюжий молоток.
   - Небесное железо, - уважительно произнес Пуэмра, глядя,  как  лезвие
секиры обретает форму полумесяца.
   - Почему небесное?
   Парень смутился; кажется, не хотел говорить о вещах, которых  учитель
не знает, чтобы слова его не были приняты за хвастовство.
   - Давай, телись, - буркнул Семен на русском между двумя ударами и тут
же перевел:
   - Говори. Я преклоняю слух к твоим устам.
   - Железо бывает двух родов, небесное и  земляное.  Небесное  посылает
людям Ра, и потому оно крепкое и гибкое, а мягкое земляное  привозят  из
страны хатти,  но  из  него  отливают  лишь  украшения.  Бронза  прочней
земляного железа, но уступает  небесному,  такому  как  твое.  -  Пуэмра
покосился на секиру и добавил:
   - Конечно, ты все это знаешь, учитель. Руки твои искусны, а  мудрость
столь велика, что...
   - Качай! - приказал Семен, выпрямляясь. - Конечно,  знаю.  Я  мог  бы
даже сделать железо хатти прочным  и  гибким,  построив  особую  печь  и
расплавив его в огне горючего черного камня... Вот  только  камень  этот
где найти?
   - Фу-у... - выдохнул Пуэмра, обливаясь потом у рычага ножных мехов. -
Ты... учитель... все  найдешь...  и  все  сделаешь...  если  -  фу-у!  -
захочешь...
   "Если  бы  так!"  -  подумал  Семен.  Увы,  из  бронзового  века   не
перепрыгнешь в железный ни за год, ни за двадцать лет... Да  и  надо  ли
прыгать? Знают в Та-Кем небесное  железо,  из  никелевых  метеоритов,  и
знают земляное, из страны хатти, но не умеют строить  сыродутных  печей,
да и с углем напряженка... Но вряд ли он тут очутился, чтобы  налаживать
металлургию. Это дело пойдет своим  путем,  а  у  него  найдутся  другие
интересы. Правда, какие, он до сих пор не  выяснил.  Сменив  молоток  на
более легкий, Семен поправил лезвие  и  начал  осторожно  плющить  обух,
вытягивая его в полосу сантиметровой толщины. Звонкие удары рождали  эхо
под сводами мастерской, но кроме них, да еще гула пламени  в  горне,  не
слышалось  ничего.  Городок  ремесленников,  примыкавший  с   севера   к
Ипет-сут, сегодня опустел; все мастера, подмастерья и  ученики  были  на
каком-то торжестве, знаменовавшем то ли  первые  всходы  ячменя,  то  ли
второй урожай бобов и лука. Возможно, смысл церемонии был более глубок и
связан с оживлением Осириса, но в местных празднествах  Семен  пока  что
плохо разбирался. Не удивительно - как  оказалось,  этих  праздников  не
перечесть! С началом половодья отмечали Техи, день вина и  опьянения,  в
месяц мехир - праздник Сева, в паини - праздник  Долины,  а  в  середине
половодья - Опет, посвященный Амону и длившийся целых одиннадцать  дней.
Были, разумеется, и другие даты, с политическим оттенком, вроде  Первого
мая или Дня Конституции, -  скажем,  праздник  Сед  в  честь  восшествия
фараона на престол. Но об этом судьбоносном дне разговоры среди мастеров
не велись - или его отмечали не в каждом году, или не было  поводов  для
радости. Что праздновать, если фараон не тот?
   На малолетнего  Мен-хепер-ра  и  царских  приближенных  он  поглядел,
сопровождая Сенмута во дворец,  на  прием,  устроенный  перед  нынешними
торжествами. Сборище было многолюдное, стояли  они  в  задних  рядах,  в
свите казначея Нехси, и дальность расстояния не позволяла  увидеть  лиц;
однако, как показалось Семену, юный царь сильно проигрывал  в  сравнении
со зрелыми мужами, опорой трона. С Софрой и Хоремджетом, Хапу-сенебом  и
Пенсебой,  градоначальником  Нут-Амона,  и  даже   со   старым   дряхлым
Саанахтом, правителем Дома Войны... Они  держались  независимо,  как  бы
намекая, что отпрыск сирийской рабыни -  не  истинный  царь,  воплощение
Гора, а нечто преходящее и временное.
   Еще раз нагрев секиру, Семен загнул крючок на  обухе  и  вытянул  его
конец. В общем  и  целом  оружие  было  готово;  теперь  молот  сменится
шлифовальным кругом,  дабы  снять  неровности  и  окалину,  где  надо  -
заточить, где надо - заострить. Топорище из  дерева  аш,  длиною  в  два
локтя, поджидало в углу мастерской, у полок, заставленных фигурками. Они
молчаливо намекали, что новый ваятель храма Амона не зря  ест  финики  и
кашу  из  овса;  тут,  среди  глиняных  изображений  богов  и  священных
животных,  блестела  бронзовая  кошка,  изящная  и  длинноногая,   сияли
полировкой скарабеи и грозно топорщил рога  каменный  Апис.  Главным  же
творческим достижением являлся бюст Инени из серого известняка,  еще  не
законченный, но, несомненно, удачный; даже  Хапу-сенеб,  второй  пророк,
нагрянул как-то в мастерскую, чтоб им полюбоваться.
   Друг Инени был удостоен изваяния не только в силу  личных  качеств  и
приязни, которую питал к Семену, но  и  по  житейским  причинам.  Статус
ваятеля и эта просторная мастерская, трое помощников, не считая  Пуэмры,
материал и инструмент,  доступ  в  книгохранилище  храма  и  масса  иных
привилегий служили зримым подтверждением влияния и власти Инени. Он стал
для Семена не только  другом,  но  и  бесспорным  покровителем,  и  этот
каменный портрет являлся вполне  уместной  формой  благодарности.  Можно
сказать, не уступавшей щедрости Инени, - ибо, как  считалось  в  Та-Кем,
частица души человеческой живет в  его  изображении,  и  часть  эта  тем
больше,  чем  заметней  сходство.  Разбить  статую   или   стереть   имя
изображенного - страшная  месть,  жуткий  поступок,  что  причинит  душе
непоправимый вред. Своим творением Семен способствовал бессмертию жреца,
и труд его рассматривался как священный - ведь первым ваятелем был Хнум,
вылепивший людей из глины!
   Пуэмра коснулся секиры и тут же отдернул палец - металл еще не остыл.
Пламя в горне начало гаснуть, оседая в кучку малиновых углей, ровный гул
огня сменился шипением и потрескиванием. Смутные тени, почти  незаметные
в солнечном свете, метнулись по стенам мастерской.
   - Подбросить дров? - спросил Пуэмра.
   - Нет. С ковкой все, теперь остались заточка  и  полировка.  Но  этим
займемся завтра.
   Парень, рискуя обжечься, все-таки поднял топор, придерживая за крюк.
   - Пятьдесят дебенов, учитель, не  меньше...  Ну  и  тяжесть,  владыка
Амон! А цена!
   - Какая же цена? - поинтересовался Семен, споласкивая лицо и  руки  в
горшке с водой.
   - Ну, не знаю... Но никак не меньше стада антилоп -  большого  стада!
Или десяти хороших слуг, или жилища с водоемом и садом, или виноградника
в десять сата...
   С ценами в самом деле  была  неясность,  поскольку  деньги  -  в  том
смысле, как их понимал Семен, -  в  Та-Кем  отсутствовали.  Почему-то  в
царские головы,  как  и  в  мозги  советников,  джати  и  казначеев,  не
приходила мысль наделать металлических кружков со сфинксами,  пирамидами
или гордым профилем владыки. Цена измерялась в быках и баранах, в  мерах
зерна и свертках тканей, в кувшинах меда и  бычьих  шкурах,  а  также  в
дебенах и кедетах меди, золота и  серебра.  Однако  кедет  -  или  ките,
кольцо - хоть и присутствовал в  товарообмене,  монетой  не  являлся,  а
выполнял  лишь  номинальную  роль:  в  кольцах,  а   также   в   дебенах
подсчитывали примерную стоимость, но расплачивались затем натурой.  Если
учесть, что купцов, как и финансовых олигархов, в долине  Хапи  тоже  не
водилось,  перед  Семеном  лежал  заманчивый  путь   предпринимателя   и
спекулянта. Пожалуй, он мог бы выбиться в миллионеры, если б  не  глупая
местная традиция: в отличие от храмов, мумий,  кошек  и  быков,  частная
собственность в Та-Кем еще не была священным предметом.  Иными  словами,
боги давали, а фараоны брали.
   Завернув топор в холстину, он спрятал его за бюстом  Инени  и  кивнул
Пуэмре:
   - На сегодня все. Пойдешь со мной?
   - Мать и сестра ждут меня, господин.  И  не  хотелось  бы  беспокоить
почтенного Сенмута... вдруг он будет недоволен...
   - Ну, смотри! На ужин у нас рыба  и  лепешки  с  медом.  Ты  ведь  не
откажешься от лепешек Абет?
   Парень облизнулся. Как всякий юноша из  семьи  небогатых  писцов,  он
чаще бывал голоден, чем сыт. К тому же  юные  годы  и  хлопоты  у  горна
весьма способствовали аппетиту.
   - Моя сестра Аснат тоже обещала приготовить рыбу,  -  с  достоинством
сообщил Пуэмра. - Кто ее съест?
   Семен подтолкнул его к выходу.
   - Ты! Одну у нас, другую - дома. Запомни, дружище: две рыбины гораздо
лучше, чем одна.
   Они вышли на улицу, тянувшуюся на тысячу шагов от пальмовой рощицы  к
реке, причалам и складам. Обычно народу тут было невпроворот, но  сейчас
лишь у  пристани  маячила  фигура  охранника-маджая,  в  мрачном  унынии
подпиравшего  стену.  Ловить  ему  было  некого,  так  как  из  жилищ  и
мастерских в Та-Кем не воровали - в сущности, не воровали  вообще,  если
не считать могил.  Однако  порядок  есть  порядок,  и  строгий  Урджеба,
помощник Инени, не забывал об охране.
   По обе стороны улицы, довольно  прямой  и  широкой,  с  бороздами  от
полозьев волокуш, высились квадратные  строения  из  кирпича-сырца,  без
окон, но  с  большими  сквозными  проемами,  через  которые  можно  было
разглядеть дворы, а в них, сообразно  профилю  мастерской,  -  гончарные
печи, кузнечные горны, столы для резки папируса, ткацкие  станы,  корыта
для  вымачивания  кож  и  прочие  приспособления.  Тут  плели  канаты  и
сандалии, сети и циновки, ковры и опахала, изготовляли паруса и  мебель,
посуду и носилки, резали по  дереву,  ковали  металл,  отливали  стекло,
лепили из глины и обрабатывали камень; тут готовили краски  для  письма,
мяли  кожи,  шили  жреческие  одеяния,   формовали   кирпичи,   обжигали
керамическую плитку, чеканили драгоценные чаши  и  подносы,  подвески  и
браслеты. Словом, для Семена здесь был рай -  почти  что  рай,  так  как
нужных инструментов все же не хватало. Зато имелись помощники,  и  скоро
он убедился, что трое подручных с рубилами и  ручными  сверлами  отчасти
заменяют электродрель.
   С севера ремесленный городок граничил с бойнями и загонами  для  коз,
баранов и быков, к которым примыкала хорошо утоптанная  площадка.  Здесь
находилось корыто, а в нем мокли  прутья,  плети  и  бичи,  служившие  к
поучению нерадивых. Били в Та-Кем за всякую вину, били часто,  крепко  и
умело, но не калечили - правда, не  из  милосердия,  а  по  практическим
соображениям: какой работник  из  калеки?  Били  ремесленников  и  слуг,
солдат и крестьян, писцов и писцовых  учеников  -  словом,  всех,  кроме
семеров, людей благородного звания. К счастью, Сенмен, сын  Рамоса,  был
человеком благородным.
   С юга над шеренгой мастерских  нависала  мощная  пятиметровая  стена,
задняя  часть  ограды  святилища  Амона,  тоже  возведенная  из  больших
сырцовых кирпичей. Другие такие же стены тянулись вдоль речного берега и
пальмовой рощи, а парадная, выходившая к городу, была облицована  камнем
и украшена пилонами, меж коих, у самых  врат,  возлежали  сфинксы.  Само
святилище было огромным, и в нем хватало места и для богов, и для людей;
кроме храмов Амона, Хонсу и Птаха, тут находились библиотека и священный
водоем, Дом Жизни, в котором обучали  писцов,  целителей,  астрономов  и
зодчих, покои для  отдыха,  кухни,  пекарни,  трапезные,  кладовые,  зал
приношений и даже некое подобие больницы. Немного южнее и дальше от реки
стоял храм Мут, божественной супруги Амона, владычицы небес; он  был  не
столь гигантским, но тоже впечатляющим сооружением. Весь  этот  комплекс
построек, вместе  с  причалами,  складами,  мастерскими  и  близлежащими
угодьями, назывался Ипет-сут и был, собственно, северной частью  Уасета.
Еще один храм, Ипет-ресит, возвели на  юге,  около  царских  дворцов,  и
между этими святилищами располагались городские кварталы: те, что  ближе
к реке, - побогаче, а те, что ближе к пустыне, - победней.
   Отшагав с треть километра по тропе, пролегавшей меж пальмовой рощей и
восточной, дальней от нильских вод стеной святилища,  Семен  с  учеником
обогнули храмовую  ограду  и  очутились  на  Царской  Дороге.  Это  была
прекрасная широкая аллея длиной в три тысячи шагов, пересекавшая город с
севера на юг; по обеим ее сторонам  росли  деревья  и  высились  шеренги
сфинксов, точно таких же, как  на  гранитном  берегу  Невы,  у  Академии
художеств. Может быть, по этой  причине  аллея  казалась  Семену  местом
знакомым, едва ли не родным: деревья напоминали о  Румянцевском  садике,
разбросанные среди них дворцы и близкая река - о невской  набережной,  и
если чего не хватало, так только трамвайного звона и  грохота  да  серых
облачных небес.
   Но в этот день,  если  не  присматриваться  к  вечно  ясным  небесам,
иллюзия казалась более полной, как раз за  счет  грохота  и  звона.  Они
доносились из храмов, из окружавших дорогу садов и даже с реки, с  лодок
и кораблей, возвращавшихся из Джеме,  с  западного  берега;  тут  и  там
звенели систры, гудели барабаны, а кое-где слышался нежный напев флейт и
томная  жалоба  лютни.  Аллея  была  запружена  народом:   кто   покидал
святилище, очистившись в молитве и насладившись зрелищем плясок и пышных
представлений, кто торопился к храму, чтоб сбросить тяжесть накопившихся
грех