ились о том, чтобы  оставлять  наследниками  детей,  поминающих  их
имена, но они сделали своими наследниками писания  и  поучения,  которые
они сотворили. Они поставили  себе  свиток  вместо  чтеца  и  письменный
прибор  вместо  любящего  сына.  Книги  поучений  стали  их  пирамидами,
тростниковое  перо  -  их  дитем,  поверхность  камня  -  их   женой..."

   - Верные слова, - вздохнув, откликнулся Инени. - И  мне  бы  хотелось
сидеть в саду, с кувшином  прохладного  пива,  и  писать  повесть  своей
жизни, сопровождая ее поучениями...
   - Какую из двух? Повесть явную или тайную?
   - Ту и другую. Впрочем, я их пишу, но не так быстро, как мне хотелось
бы.
   - У тебя слишком много других занятий, - посочувствовал Семен.  -  Ты
главный над храмовыми  мастерскими,  ты  наставник  дочерей  царицы,  ты
строишь дороги,  каналы  и  корабли  и  обучаешь  молодых  писцов...  Ты
трудишься больше, чем Пианхи, наш сосед - а должностей у  него  столько,
сколько пальцев на руках.
   - Эти дела не утомительны, Сенмен. У  каждого  из  нас  -  помощники,
которые заняты работой; у меня - Урджеба и другие, а  этот  Пианхи  тоже
имеет верных слуг. Совсем  нетрудно  управлять,  если  знаешь,  с  какой
стороны у коровы рога, а с какой - хвост.
   - Однако выглядишь ты уставшим.
   Инени сбросил с плеч накидку из леопардовой шкуры и мрачно  уставился
на нее.
   - Софра, первый пророк, призвал нас на  совет.  Хапу-сенеба,  меня  и
высших правителей храмов из Танарена, Кебто, Джеме  и  других  окрестных
городов... Конечно, и Рихмера, Ухо Амона... Они, Софра и Рихмер,  велели
проследить, не появятся ли  где-то  люди,  похожие  на  воинов,  а  если
появятся, то где и сколько. - Помолчав, он наклонился к Семену и шепнул:
   - Они что-то подозревают, Сенмен... Я  знаю,  Инхапи  и  Рамери  шлют
Софре письма, и, чтобы его успокоить, в письмах тех сказано,  что  воины
меша Сохмет - лучшие из лучших! - ожидают  команды  за  первым  порогом.
Повелит Софра, и через несколько дней воины будут в Городе... Но  отряды
Пантер и Львов уже прячутся в Нут-Амон, в Кебто и  других  местах,  а  с
караванами  от  Южных  Врат  плывут  Гиены  и  Гепарды...  все,  как  ты
посоветовал Инхапи... Через сорок дней  в  Городе  скопится  тысяч  пять
воинов, мы будем готовы, но я боюсь, что это время нам не  продержаться.
Если тайное станет явным...
   Он смолк, глядя на Семена с каким-то странным ожиданием.
   - Надо выиграть время... надо... - пробормотал тот, затем спросил:
   - Что может сделать Софра?
   - Многое,  Сенмен,  многое!  Может  сговориться  с  Хоремджетом,  или
отправить гонцов к меша Птаха в Мен-Нофр, или подослать убийц к  царице,
или похитить пер'о... В Та-Кем достаточно  храмов,  чтоб  спрятать  хоть
сотню таких малолетних царей!
   Семен нахмурился.
   - Убить царицу... это, наверное, непросто...  Хенеб-ка  -  бдительный
стране...
   - А Рихмер - Ухо Амона, и соглядатаи  его  повсюду,  ибо  всюду  есть
жрецы. Жрецы - знание, царь - сила и воля, народ - плоть и мышцы, и  три
эти камня державы скрепляются повиновением. Чтобы оно было прочным, есть
тайные наблюдатели и доносчики, есть дознаватели и есть убийцы.  А  коль
они есть, то стоит приглядеть не за одними немху... Может быть, за  мной
и за тобой, за знатными семерами, а за царицей - наверняка. У  нее  ведь
много слуг и много телохранителей... Как узнать, какой из них добавит яд
в кушанье или метнет стрелу?
   "Все как у нас, - подумал Семен, - киллеры, искусствоведы в штатском,
бойцы невидимого фронта..." При мысли, что Меруити могут  убить,  сердце
его дрогнуло, затрепетало, но тут же вернулось к прежнему ритму. То, что
не случилось, не  случится!  -  мелькнуло  в  голове,  однако  вслух  он
вымолвил:
   - Это мне не нравится.
   - Мне тоже, но гранат красен,  а  лотос  бел,  и  с  этим  ничего  не
поделаешь. Как не выведешь пятен с  боков  леопарда.  -  Инени  погладил
лежавшую перед ним накидку и спросил:
   - Что подсказывает твоя мудрость, друг мой? Как отвратить угрозу? Как
делают это в твоей стране и в тех далеких временах, откуда ты  явился  к
нам?
   Семен  обвел   взглядом   книгохранилище.   Оно   выполняло   функции
библиотеки, нотариальной палаты и государственного архива; тут, в  сухих
подземельях и прохладных залах, пристроенных к  Дому  Жизни,  лежали  на
полках и в сундуках бесчисленные свитки папируса, пергаменты,  сирийские
ткани, кедровые доски  и  глиняные  клинописные  таблички  с  евфратских
берегов.  Дипломатическая   переписка,   указы   и   завещания   владык,
религиозные тексты, перечни трудовых повинностей,  даней  из  покоренных
стран и собранных в Та-Кем налогов, списки  пожертвовании  и  наград,  а
также песни, поэмы, сказки, поучения, научные и философские  трактаты...
Немногое дойдет до будущих времен, но и дошедшего хватит потомкам, чтобы
понять: были в Обеих  Землях  свои  Сервантесы  и  Шекспиры,  Пушкины  и
Байроны, Гомеры и Платоны... Были!  Теперь  вот  и  Макиавелли  есть,  с
угрюмой усмешкой подумал Семен.
   - Ты спрашиваешь, как это делают в моей стране? Так же, как всегда  и
всюду: перекупают людей из противного стана. Не самых главных, но таких,
от коих зависят вожди. Вот, скажем, этот Рихмер... Кто он такой? Чего он
хочет? К чему стремится?
   - Рихмер - тень Софры, - пояснил  Инени.  -  Софра  возвысил  его  из
немху, дал ему земли, стада и власть, мед и вино,  мясо  и  хлеб...  Все
дал! И мы, клянусь Маат, большего не сможем ему предложить!
   - Разве? Всякая тень хочет  сделаться  тем,  кто  ее  отбрасывает,  -
промолвил Семен. - Но о тенях - как-нибудь попозже, а сейчас скажи  мне,
Инени: ты знаешь, что я бываю в Доме Радости, у великой царицы?
   Жрец кивнул.
   - И Рихмер с Софрой тоже об этом знают? Новый утвердительный кивок.
   - Разумеется, друг мой! Известно, что ты рисуешь, лепишь из  глины  и
говоришь с царицей. Я думаю, это хорошо.  Время  смутное,  а  речи  твои
мудры и вселяют в нее уверенность.
   - Она сказала тебе об этом? - Да.
   - Но ведь не каждое слово из наших речей передают Рихмеру?
   - Надеюсь, не каждое. И от  меня  он  не  услышит  ничего,  Гор  тому
свидетель! Великий Гор, чьи глаза - луна и солнце, а крылья покоятся  по
обе стороны небосклона!
   - Вот и оставим его в покое. Его, но не Софру с Рихмером.  Пусть  они
узнают от тебя кое-что похожее на правду - например, что  я  провидец  и
маг, что царица верит мне, как призраку первого Джехутимесу, и слово мое
весит сто дебенов золота: могу склонить ее к Софре или к Хоремджету.
   Пару  минут  Инени  сидел  в  молчании,  потирая  ястребиный  нос   и
рассматривая Семена  маленькими  запавшими  глазками,  будто  видел  его
впервые; затем проговорил:
   - Рихмер хитер! Думаешь, поверит?
   - Почему бы  и  нет?  Я  просил  царицу  возвысить  Сенмута  -  пусть
возвысит! Так возвысит, чтоб Рихмер поверил  в  цену  моих  слов!  Сотня
дебенов золотом, не меньше!
   - Вижу, на серебро ты не согласен ,
- произнес жрец с усмешкой, но, тут же погасив ее, добавил:
   - Опасные игры, очень опасные! Я верю в  твой  ум  и  твою  мощь,  но
помни: хоть мал скорпион, да коварен и убивает  даже  льва.  Я  не  хочу
твоей смерти, Сенмен.
   - И я не хочу, а значит, попробую договориться с Рихмером.
   - Вдруг не договоришься? Семен хмыкнул и пожал плечами:
   - Вернусь в поля блаженных!  А  ты  почтишь  меня  и  сложишь  в  мой
саргофаг столько ушебти, сколько дней в году.
   - Я прикажу отлить их из золота - ровно на сто  дебенов,  -  пообещал
жрец, поднимаясь.
   Он удалился, оставив Семена размышлять над свитком древних  поучений.
Их автор был, несомненно, мудрецом, верившим в силу и нетленность  слова
и полагавшим труд рапсодов  столь  же  вечным,  как  творения  ваятелей.
"...Они не возводили себе пирамид из бронзы  с  надгробными  плитами  из
железа... Книги стали их  пирамидами,  тростниковое  перо  -  их  дитем,
поверхность камня - их женой... Они ушли, и имена их были бы забыты,  но
писания заставляют помнить их..." Пожалуй, в этом крылась истина; мудрое
слово и в самом деле помнилось, а значит, обладало мощью - такой же, как
камень и металл.
   Какое же слово он скажет Рихмеру? Чем соблазнит, как пригрозит,  чтоб
отвести опасность от царицы?
   Слово еще не пришло, однако он знал, что не - оставит эту  женщину  и
не отдаст ее ни Софре, ни Хоремджету. Не отдаст никому!

***

   Ковры, подушки и циновки разложили под каштаном, зажгли  светильники,
вытащили лучшую посуду - серебряные блюда для  жаркого,  фаянсовые  чаши
для вина и бронзовую лохань для омовений; служанок нарядили в платья  из
тонкого льна, То-Мери дали корзинку с цветами, Техенну и Ако поставили с
факелами у ворот - встречать гостей. У водоема тоже постелили циновки  -
для шестерых арфисток; в лампы добавили шарики кифи, и над садом  поплыл
беловатый благовонный дымок.
   Брат праздновал великую удачу - его подняли до таких высот, что впору
закружиться голове. Правитель дома царицы, наставник ее дочерей... пусть
не главный наставник, а заместитель Инени, но все же этот пост делал его
одним из  важных  государственных  сановников.  Они,  подобно  шахматным
фигурам, располагались в строгой иерархии, и первым в  табели  о  рангах
шел ферзь-визирь - или, по-местному, чати; пост еще  вакантный,  предмет
борьбы  и  споров,  так  как  чати  должен  был  сделаться  регентом   и
наставником юного пер'о. Вторая позиция была  за  Софрой,  предводителем
жречества Та-Кем, а за его спиной выстраивались  прочие  фигуры:  Нехси,
царский казначей,  Исери,  главный  над  житницами  Нижнего  и  Верхнего
Египта, и Саанахт,  правитель  Дома  Войны.  Три  министра  -  финансов,
сельского хозяйства и военный... Место Сенмута теперь находилось в  этом
ряду - выше, чем у Пенсебы, градоначальника  Нут-Амон,  и  выше,  чем  у
Рамери и трех-четырех знатнейших хаке-хесепов. Выше, чем у Хоремджета...
Но под рукой военачальника было  много  пешек  -  копейщики  и  стрелки,
секироносцы и колесничие, весь столичный гарнизон,  с  которым  Саанахт,
ввиду глубокой старости и дряхлости, управиться не мог. Секиры  и  копья
являлись веским аргументом в пользу Хоремджета, способным продвинуть его
в ферзи и даже в короли - пожалуй, с большей вероятностью, чем Софру.
   Но эти невеселые  раздумья  не  помешали  Семену  насладиться  пиром.
Газель, запеченная на вертеле, оказалась  великолепной,  как  и  терпкое
вино из-под Абуджу,  журавли  и  гуси,  пирожные  Абет  и  томные  песни
арфисток, которых было столько же, сколько пирующих, и это  сулило  иные
радости,  кроме  газели.  К  тому  же  пир   оживлялся   беседой,   чему
способствовали и вино, и созерцание арфисток, и тучный болтливый Пианхи,
сын Сенусерта, служитель Мут, писец в  чезете  колесничих  и  смотритель
царского стола.  Все  эти  должности  помогали  проникновению  в  разные
жизненные сферы, и Пианхи отнюдь не скрывал, что проник так глубоко, как
позволяют чуткий слух и острый глаз. Вдобавок  он  обладал  таинственным
искусством чревоугодников и сплетников - есть, пить и говорить в одно  и
то же время.
   - Наш драгоценный друг, - Пианхи кивнул в сторону Сенмута,  -  сделал
выбор, и нам остается молить богов, чтоб выбор этот оказался верен.  Что
до меня, то я принесу обильные жертвы Амону, Мут и Птаху... - Он ухватил
газелью ляжку и оторвал зубами кус. - Завтра же принесу... трех гусей  и
сосуды с благовониями... умм, какое мясо!.. пожертвую  их,  чтоб  печень
Сенмута не высохла в песках пустыни, чтоб руки были полны богатства, как
цветочная корзина у этой юной девушки...  -  писец  алчно  покосился  на
То-Мери, - и чтобы он звал друзей к себе - умм! - тысячу раз!
   -  Не  понимаю,  о  каком  выборе  ты  толкуешь,  -  сказал   изрядно
захмелевший Кенамун, начальник рудников. - У нас нет выбора, ибо  вершит
его Великий Дом - жизнь, здоровье, сила!  Он  может  возвысить  нас  или
низвергнуть, послать на север или  юг...  Мы  не  выбираем,  Пианхи,  мы
делаем то, что нам велят.
   - Он прав, - заметил Джхути, художник и  приятель  Сенмута.  -  Мы  -
муравьи под стопой владыки, и слушаем его призыв.
   -  Лукавите!  Лукавите,  мои  бесценные!   -   Пианхи   погрозил   им
полуобглоданной газельей ляжкой. - А  кто  у  нас  теперь  владыка?  Чей
призыв должны мы слушать? - Он сделал паузу, гулко отхлебнул из  чаши  и
закончил:
   - К тому же  вы  говорите  о  внешней  стороне  служения,  а  я  -  о
внутренней, о выборе,  который  делает  душа,  ибо  у  нее  всегда  есть
предпочтения. Тайные, но есть!
   - Особенно в те дни, когда труба над Великим Домом  пониже  и  дым  -
пожиже, - добавил Семен, подмигивая брату, рядом с которым сидел Пуэмра.
Как  самый  младший  из  гостей,  он  в  разговор  не  вмешивался,  зато
посматривал на арфисток и ел с отменным аппетитом, не забывая следить за
мудрыми речами старших.
   - А?  Ты  о  какой  трубе?  -  Пианхи  уставился  на  Семена,  потом,
сообразив, выдавил ухмылку и почесал объемистое  чрево.  -  Да,  дым  не
слишком густ, клянусь Исидой всемогущей! И потому мы можем выбирать. Кто
за достойного Софру, кто за отважного льва  Хоремджета  или  за  великую
царицу... и даже за молодого пер'о.
   - Сирийский ублюдок! -  скрипнул  зубами  Кенамун,  что,  однако,  не
помешало речам Пианхи.
   - Человек не обеднеет, если станет говорить учтиво, - произнес он.  -
Умм! Кажется, эта газель питалась медом и ароматным лотосом! Так вот,  о
нашем друге и хозяине... Он выбрал служение лучшей из женщин, которую  я
уподоблю Хатор, но есть и другие любимцы богов... умм...  любимцы  Гора,
Амона или Монта... они спорят, тянутся к священному урею, и кто  из  них
победит? Кто? - Лязгнув зубами, Пианхи содрал остаток мяса с кости. - Но
кто бы ни победил, пусть наш хозяин не  пожалеет  о  содеянном.  У  сына
виноградаря рот полон винограда, сын пекаря ест мягкие лепешки...  Пусть
будет так и с ним!
   Чем правим,  то  имеем,  перевел  Семен  пословицу,  прикидывая,  что
достанется ему. Что он получит, какой виноград,  какую  лепешку?  Мирную
жизнь в прекрасной стране? Годы, полные трудов? Друзей, учеников и толпы
дам и кавалеров, увековеченных его руками? Почет, достаток, крепкий сон,
обильную еду? Газель - на первое, гусь - на второе, ну  а  на  третье  -
арфистка... Пожалуй, раньше этих благ ему хватило бы, но все течет,  все
изменяется в подлунном мире!..  Он  представил  губы  Меруити  и,  будто
ощутив их сладость, глубоко вздохнул.
   - Значит, говоришь, у  нас  есть  выбор?  -  дернул  плечом  Кенамун,
расплескивая вино из чаши. - Кто за Софру, кто за гиену Хоремджета,  кто
за царицу либо сирийскую вошь... А сам ты за кого?
   - Я, мой друг, главный писец колесничих и получаю долю от всего,  что
жалуется людям Хоремджета. Я жрец  Львиноголовой  , и мне  положена
доля из приношений в храм, от благодетеля  нашего  Софры.  Я  управитель
имений пер'о - жизнь, здоровье, сила! - откуда  к  царскому  столу  идут
хлеба и овощи, и  в  них  я  тоже  получаю  долю.  Царица  повелела  мне
возглавить ловчих - тех, кто охотится на длинноногих птиц  и добывает перья в  Западной  пустыне,  -  и  даровала
поле, сад и коз, чтобы кормить моих людей... Словом, я тот бык,  который
пьет из всех ручьев, что попадаются по дороге, не пропуская ни одного.
   Сенмут улыбнулся, Джахи захохотал, а Кенамун неодобрительно фыркнул.
   - Пьющему из всех ручьев надо знать, какие у  них  берега,  -  сказал
Семен. - Крутые или пологие, зыбкие или с надежной почвой... Иначе можно
поскользнуться.
   Одарив его благосклонным взглядом, Пианхи повернулся к Сенмуту:
   - Твой брат - мудрец, ибо видит скрытое за светом дня и мраком  ночи.
Конечно, я знаю  эти  берега!  Знаю  и  тропинки  к  ним,  те  маленькие
слабости, какие есть у властных и великих... Наш молодой пер'о -  жизнь,
здоровье, сила! - непривередлив в пище и украшениям предпочитает оружие,
особенно изогнутые сирийские клинки из твердой  бронзы  или  из  железа.
Нашей великой царице по сердцу, когда  одаривают  ее  дочерей  -  яркими
перьями, цветами или игрушками,  чем-то  таким,  что  приносит  радость.
Хоремджету нравятся лесть и песни о  подвигах,  которые  он  совершил  в
странах  Хару  и  Джахи,  а  также  у  Перевернутых  Вод.  Хуфтор,  чезу
колесничих,  любит  выпить.  Ну  а  Софра...  -  Пианхи   посмотрел   на
обглоданную кость в своем кулаке, - мудрый Софра считает  себя  искусным
охотником и  дважды  в  месяц  едет  в  Западную  пустыню  с  ливийскими
проводниками. Клянусь Маат, он и в самом деле хороший охотник!  Я  ел  у
него жаркое из газели, почти такое же вкусное,  как  это!  -  Он  потряс
костью.
   - Ну а Рихмер, хранитель врат Амона? Говорят, что он - тень  Софры...
Он тоже любит охотиться? - спросил Семен, неторопливо потягивая вино.
   - Любит, только на людей, - ухмыльнулся Пианхи, не замечая,  что  при
имени Рихмера лица у пирующих поскучнели.
   - Ты и к нему протоптал тропинку?
   -  Зачем?  Рихмер  не  делит  дары  и  приношения.  Но  если  бы  мне
захотелось... - Пианхи бросил кость и потянулся к жареному гусю. -  Есть
у Рихмера имение за Южным Оном, а в нем - наложницы, три или четыре,  но
лишь одной щедротами Хатор даровано дитя. Я слышал, девочка...  Она  для
Рихмера - услада сердца, и если б я топтал к нему тропинку,  то  подарил
бы опахало из птичьих перьев - такое,  какое  делают  лишь  для  царицы,
нашей госпожи.
   - Сделай побольше таких опахал, и пусть их хранят в твоей гробнице, -
посоветовал Семен.
   - Для  чего?  -  Оторвавшись  от  гуся,  Пианхи  вытер  стекающий  по
подбородку сок.
   - Подаришь их судьям Осириса,  чтоб  пропустили  тебя  в  поля  Иалу.
Жарковато у них в канцелярии, так что опахала пригодятся.
   - Не богохульствуй! Эти судьи неподкупны! - выкрикнул Кенамун.
   - Мне лучше знать, - сказал  Семен,  чувствуя,  как  в  голове  шумит
хмельной напиток из Абуджу. Может быть,  он  произнес  бы  еще  какие-то
неосторожные речи, но брат коснулся его запястья и поднял чашу:
   -  Выпьем  за  девушку,  прекрасную,  как  цветок  лотоса!  -  Сенмут
повернулся к Пуэмре:
   - За Аснат, твою сестру! Пусть скорей войдет хозяйкой в этот дом!
   Они выпили, и Сенмут кивнул  арфисткам.  Тихая  мелодия  поплыла  над
садом, а Джхути, чей голос мог соперничать с томными звуками арф, запел:

   Подари мне улыбку, прекрасный цветок лотоса,
   Спустись в сад, дай насладиться видом твоим,
   Взгляни на меня, обрадуй мое истомленное сердце.
   О, как я люблю тебя!
   Стан твой - пальмовый ствол, дыхание ароматней мирры,
   Груди - виноградные гроздья, а губы источают мед -
   Подобного меда не собирают даже в полях Иалу.
   О, как я хочу вкусить его!
   Вот идешь ты, словно Хатор, нежнейшая богиня,
   И сердце мое замирает, и кажется, что заря
   Спустилась на землю после темной ночи.
   О, как я люблю тебя!

***

   О, как я люблю тебя!
   Любовная песнь звучала в ушах  Семена,  когда  через  четыре  дня  он
шагнул на увитую зеленью террасу Дома Радости. Меруити ждала его, сидя в
кресле из черного дерева и слоновых бивней; две девочки играли у ее ног.
Старшей, Нефру-ра, было лет семь, младшей, Мерит-ра, - не  больше  пяти.
Семен знал, что одна  из  этих  девчушек  станет  супругой  Джехутимесу,
великой царицей Тутмоса III, и родит ему сына. Другая, кажется, умрет  -
но которая из двух? Этого он не мог  припомнить  .
   - Я пришел, великая царица, и принес вот это...
   Раскрыв сумку, от стал  выгружать  игрушки  -  деревянных  лошадок  и
осликов, быка с изогнутыми лирой рогами, барана и овцу, гривастого  льва
и длинноногого гепарда, толстого смешного бегемота, раскрашенные фигурки
охотников и пастухов. Глазки у меньшей из девочек округлились,  старшая,
Нефру-ра, восторженно завизжала, а губы Меруити расцвели улыбкой.
   - Ты сумел мне угодить! Или  это  новая  хитрость?  Хочешь,  чтобы  я
развеселилась?
   - Хочу, - признался Семен. - Но детский  смех  мне  тоже  приятен,  а
слышу его я нечасто. Ты ведь зн