воле.
   Семен оттолкнул жреца.
   - Ты отведешь меня к нему. И помни о своей душе и жизни дочери! -  Он
вытянул руку и растопырил пальцы. - Видишь, сердце ее - в  моей  ладони!
Стоит мне сжать кулак...
   - Ты не сделаешь этого, господин! -  Кажется,  Рихмер  был  близок  к
истерике. - Она - свет моих глаз, дыхание губ, радость дня  и  ночи!  Не
лишай ее жизни!
   - Осирис дал мне власть карать и миловать, а все  дальнейшее  зависит
от тебя, - отрезал Семен. - Иди, хранитель! И постарайся, чтоб ноги твои
не подгибались.
   Они направились в глубь святилища, где, за  колоннами,  изваяниями  и
гранитным жертвенником, была лестница, спускавшаяся вниз. Минуя  нишу  -
не ту, что называлась  Ухом  Амона,  а,  вероятно,  предназначенную  для
охраны - Рихмер  как-то  по-особому  щелкнул  пальцами,  и  тут  же  три
молчаливые  фигуры  возникли  из  теней,   пристроившись   к   маленькой
процессии. Кинжалы,  плеть  и  знак  Амона...  Бритоголовые.  Ну,  пусть
сопровождают, решил Семен.
   Лестница тянулась в полумрак, в котором мерцали алые  точки  факелов.
Еще один был у бритоголовых; державший его жрец  выступил  вперед,  чтоб
осветить дорогу, и покосился на Рихмера.  "К  ложу  Сохмет",  -  буркнул
хранитель, и страж, покинув лестницу, свернул направо.
   Они миновали обширный мрачный зал, где громоздились статуи богов - не
самых главных, но влиявших на человеческие  судьбы  и  потому  достойных
приношений. Воинственный Монт соседствовал с любвеобильной Хатор;  Маат,
владычица истины, глядела  строгими  каменными  очами  на  ибисоголового
Тота; разевал зубастую пасть  Себек,  речное  божество,  почитавшееся  в
обличье  крокодила;  за  ним   высились   изваяния   Анубиса   и   Нейт,
богини-защитницы в потустороннем мире. Около статуи Нейт Рихмер замедлил
шаги, поклонился и зашептал молитву.
   "Не поможет, - злорадно  подумал  Семен.  -  Эта  барышня  -  в  моей
команде!"
   Дальнейший путь лежал по узким коридорам, впадавшим, словно  ручейки,
в склепы-озера, то круглые, то квадратные, со сплошными  стенами  или  с
проемами, перегороженными где дверью, где прочной деревянной решеткой. В
одних из этих камер было тихо, и в свете факела угадывались  сундуки  да
полки с каким-то имуществом, сосудами, небольшими статуэтками,  рулонами
полотна и шкур; из других тянуло мерзким запашком и  слышался  шорох,  а
временами - стон или неясное бормотанье. Камер, склепов и коридоров было
не счесть. Вероятно, этот огромный лабиринт,  лежавший  под  святилищем,
использовали с разнообразными целями  -  и  в  качестве  склада,  и  как
тюрьму, а может, как место для допросов третьей степени. Последнее  было
вполне реальным - вряд ли на ложе Сохмет вкушали отдых  или  предавались
нежной страсти.
   Очередной коридор уперся в дверцу, такую низкую,  что  Семену,  чтобы
протиснуться, пришлось сложиться пополам. Камера  за  дверью  освещалась
двумя десятками факелов и масляных ламп, горевших ровно - в  неподвижном
воздухе; витавший в нем запах дыма  мешался  с  чем-то  еще,  мерзким  и
отвратительным - зловонием экскрементов и  сожженной  плоти.  Посередине
этого склепа располагалась  квадратная  плита  с  позеленевшими  медными
кольцами, к которым был привязан голый человек - окровавленный, грязный,
незнакомый или неузнаваемый в жутком своем обличье; рядом с  ним  горела
лампа, сидел на пятках писец, стояли сосуды с красками, лежали папирусы,
свернутые в тугие свитки. В дальней стене был проем, ведущий  во  второе
помещение - видимо, канцелярию; там на полу виднелись циновки, а  дальше
- табуреты, низкий столик и сундуки для хранения документов.
   Пленник, распростертый на плите, застонал. Голос его показался Семену
нечеловеческим - то ли вопль гиены, то  ли  вой  шакала.  Он  огляделся,
чувствуя, как стремительно бьется кровь в висках, и хрипло выдохнул:
   - Кто?
   - Тот, кто следил  за  тобой,  -  проинформировал  Рихмер,  деликатно
подталкивая Семена к плите. - Один из жреческих учеников, поклявшийся  в
верности Уху Амона... Такую клятву не нарушают! Ну а  если  случается...
Видишь сам, как боги карают ослушника.
   - Вижу, -  снова  прохрипел  Семен  и,  опершись  кулаками  о  плиту,
нагнулся над привязанным к ней человеком. Лицо его, с сомкнутыми веками,
покрытое кровью и грязью, казалось изможденным и древним, как у старика,
но вот глаза раскрылись - два темных агата, затуманенных болью, - и было
в них что-то знакомое, виденное не раз. Потом, ломая корку  застывшей  с
кровью испарины, шевельнулись губы, и Семен услышал:
   - Учитель... ты пришел, учитель... прости меня... прости и проводи  в
луга Иалу...
   Перед ним, постаревший на сотню лет, истерзанный и обожженный,  лежал
Пуэмра.

***

   Семен  резко  выпрямился,  скрипнув  зубами.  Секунду-другую  комната
кружилась перед ним, все больше напоминая Баштаров подвал: тот же смрад,
каким тянуло от параши, камень стен точно шеренга могильных плит,  и  те
же лица, все пятеро - Дукуз, Саламбек, Хасан, Эрбулат и  Баштар,  только
друга Кеши не хватает. Они подмигивали ему, гримасничали,  ухмылялись  -
мол, видишь, на что мы способны? От нас не сбежишь, не укроешься даже  в
прошлом! Мы тут, пускай в другом обличье, но с прежним  волчьим  нравом,
не потерявшие ни капли жестокости и злобы! И злобы нашей хватит  на  все
времена, на всех и каждого - на этого замученного парня,  на  древних  и
новых пророков, на иудеев, христиан, язычников и мусульман, на правых  и
виноватых! Хватит, не сомневайся!
   Низкий хриплый рык вырвался из горла Семена. Наверное, в  эту  минуту
он был страшен, и виделось ему в тумане бешенства, как отшатнулись  трое
бритоголовых,  как  побледнел  хранитель  врат  и  сжался  рядом  с  ним
писец-допросчик. Этот был ближе всех, и Семен,  едва  ли  сознавая,  что
творит, ухватил его за плечи  и  швырнул  на  каменную  стену.  Раздался
испуганный вопль, потом - хруст черепа, но  это  не  отрезвило  его.  Он
пребывал опять в том же яростном исступлении, как и в момент  пришествия
в этот мир; мысль, что надо договориться с Рихмером, куда-то испарилась,
сменившись желанием бить, ломать и сокрушать. Злая мощь играла в мышцах,
мерзкий запах паленого кружил голову; стиснув кулаки, он шагнул к жрецу.
   Рихмер, видимо, понял, что сейчас умрет,  и  с  пронзительным  визгом
метнулся за спины бритоголовых. Они обнажили кинжалы; страх боролся в их
душах с верностью хозяину, и лица стражей уже не казались  застывшими  и
безразличными. Как-никак они были людьми - но был ли  человеком  тот,  с
которым им предстояло сразиться? В тесной камере он  выглядел  огромным,
страшным, и мнилось, что сила его чудовищна, как у  священного  быка,  а
ярость неисчерпаема, как Хапи.
   - Сетх! - произнес один из стражей, вытянув к Семену дрожащую руку. -
Сетх явился нам, братья!
   - С нами Амон, - ответил старший жрец и метнул кинжал.
   Бронзовый клинок распорол кожу на  плече  Семена,  и,  вероятно,  вид
крови показался бритоголовым добрым знаком:  оружие  смертных  не  ранит
богов. Двое ринулись вперед, выставив кинжалы; Семен метнулся в сторону,
перехватил руку с клинком и переломил запястье, как сухую  ветвь.  Затем
кулак Семена опустился на бритый череп, и страж с глухим воплем сполз на
пол, цепляясь руками за его колени. Второй охранник уже занес кинжал, но
Семен, не видя, но словно ощутив  стремительное  падение  лезвия,  резко
двинул локтем, отшвырнув врага.
   Старший, вооруженный плетью, бросился к Семену и получил сильный удар
под  ребра,  заставивший  бритоголового  согнуться.  Ничего  режущего  и
колющего у охранника не осталось,  и  Семен,  захватив  его  шею,  начал
сдавливать  горло  бритоголового,  с  каким-то   холодным   любопытством
наблюдая, как приближается последний страж. Этот,  кажется,  думал,  что
коль у противника руки заняты, то он  беззащитен,  и  нарвался  на  удар
ногой. Семен метил в колено, но  попал  в  голень;  охнув,  бритоголовый
отступил, и в этот миг тело старшего жреца обмякло. Бросив его, Семен  с
гневным криком шагнул к последнему врагу, ударил ребром левой ладони  по
запястью  с  кинжалом,  а  правой  -  в  висок,  и  отодвинулся,   когда
бритоголовый рухнул наземь.
   В подземелье  наступила  тишина,  прерываемая  лишь  шумным  дыханием
Семена да стонами человека со  сломанной  рукой.  Писец-дознаватель  был
мертв, лежал у стены с раскрытым  ртом  и  изуродованным  черепом,  двое
стражей валялись без чувств, Пуэмра не  шевелился  на  каменном  ложе  -
видимо, был в глубоком обмороке.  Рихмер  стоял  на  карачках,  вывернув
голову и с ужасом глядя на Семена; силы покинули жреца, и он не  пытался
удрать или хотя бы подползти к  двери.  Да  и  куда  удерешь  от  ночных
демонов и от гибели, подстерегающей дочь?
   Семен отдышался, шагнул к хранителю врат, присел  и  заглянул  ему  в
глаза:
   - П-пощади... Я... я не приказывал этим глупцам  нападать...  Клянусь
Амоном и жизнью дочери!
   Кровь текла по плечу Семена. Он стер  ее  резким  движением,  вытянул
руку к Рихмеру и растопырил окровавленные пальцы. Потом  начал  медленно
сжимать их, будто сдавливал чье-то невидимое трепещущее сердце.
   - Не-ет! - От вопля хранителя зазвенело в ушах. -  Не-ет!  Сожги  мое
тело, возьми мою душу, и пусть ее терзают демоны! Вечно терзают, ибо я -
грешник и заслужил страшную кару! Но она - всего лишь моя дочь,  которой
еще  не  исполнилось  пятнадцати!  Она  не  мучила,   не   убивала,   не
богохульствовала! Я повторю это даже перед судом Осириса!
   - Суд Осириса уже здесь, - промолвил Семен, не опуская руки. - Скажи,
красива ли твоя дочь? Умна ли, добра? Готова ли взойти на ложе мужчины?
   - О, она прекрасна, как свежий бутон лотоса! От  нее  пахнет  как  от
лугов с медвяными травами, голос ее звонок,  глаза  ясны,  а  сердце  не
ведает зла! Счастлив будет муж, обнявший ее! Пусть она живет, и я  отдам
ее тебе!
   Хоть и мерзавец, а любит свое дитя, подумал Семен и опустил руку.
   - Мне она не нужна, - отрезал он. - Если юноша,  которого  ты  мучил,
будет жить,  отдашь  свою  дочь  ему.  Он  станет  твоим  наследником  и
преемником на посту Уха Амона.
   - Но Софра...
   - О Софре не тревожься. Побеспокойся о здоровье своего нового родича.
А еще о том, чтобы твои люди не проболтались.
   Бритоголовые зашевелились, и Семен поднял их  пинками  на  ноги.  Они
глядели на него со страхом, будто на  воплощение  самых  ужасных  богов,
жуткую помесь шакала Анубиса с крокодилом Себеком.  Рихмер  тоже  встал;
ноги его тряслись, лицо посерело, но в глазах мелькнула тень облегчения.
   - О том, что случилось здесь, молчать! Клянитесь! - Он поднял руку, и
трое жрецов послушно  забормотали  слова  священной  клятвы.  -  Хорошо.
Теперь слушайте, что скажет господин! Слушайте и  повинуйтесь  ему,  как
звукам голоса Амона!
   Оглядев жрецов, Семен кивнул на тело дознавателя:
   - Труп убрать. Ты это сделаешь"  -  Он  ткнул  пальцем  в  стража  со
сломанной рукой. - А вы двое возьмете юношу и, омыв его раны, положите в
носилки. В удобные носилки с подушками  и  восемью  носильщиками!  Пусть
юношу отнесут в дом Инени, третьего пророка, и пусть один из вас разыщет
его и скажет: Сенмен, брат Сенмута, просит  поспешить  к  больному.  Это
все! Шевелитесь, жабий помет!
   С этими словами он шагнул к плите и склонился над  Пуэмрой.  Кажется,
ученик еще дышал; на его губах вздувались  кровавые  пузыри,  пальцы  на
левой руке были обуглены, но вроде  он  еще  не  собирался  пуститься  в
дорогу к полям блаженных.
   - Они все сделают, господин, - прошелестел за спиной голос Рихмера. -
Все сделают и будут молчать, как гуси со свернутой шеей. А ты...  ты  не
желаешь проследовать в другой покой?  -  Он  кивнул  в  сторону  проема,
ведущего в канцелярию.
   Оторвавшись от Пуэмры,  Семен  направился  туда  и  сел  на  табурет,
скрипнувшей под его тяжестью. Воздух  в  этом  помещении  был  таким  же
затхлым, как в камере пыток, но хоть  горелым  мясом  не  воняло.  Здесь
пахло старым деревом и сухим  папирусом.  Он  бросил  взгляд  на  ровную
шеренгу сундуков с бесчисленными свитками.  Туда,  вероятно,  заносились
признания и речи тех, кто отдыхал на ложе Сохмет, и на мгновенье  Семену
почудилось, что плотно пригнанные доски истекают кровью. Рихмер,  поджав
ноги, опустился на циновку.
   - Ты пощадишь мою дочь и меня, господин? Ты не отправишь нас до срока
за горизонты Западной пустыни?
   С минуту Семен взирал на него, прислушиваясь  к  шорохам  в  соседней
комнате и тихим стонам Пуэмры. Потом негромко произнес:
   - Ты как говоришь со  мной,  моча  гиены?  Забыл,  как  обращаться  к
посланцу Осириса? К тому, кто держит в руке твою жизнь и смерть?
   Хранитель врат ткнулся лицом в его сандалии и забормотал:
   - Прости, повелитель! Тысячу раз простираюсь ниц  и  целую  прах  под
твоими ногами... Прости!
   Семен ухватил его за ворот туники и приподнял:
   - Так уже лучше, порази тебя Сохмет от пупка до колена! Много  лучше!
Теперь мы можем поговорить. Слушай и запоминай!
   - Я покорен твоему зову, мой господин.
   - Дочь свою отправишь в дом Инени, чтобы ухаживала за моим  учеником.
Хочу убедиться, так ли она прекрасна и добра, как обещалось. - Он сделал
паузу, разглядывая бритый череп  Рихмера.  -  Теперь  об  этом  ученике,
поклявшемся в верности Уху Амона... Говоришь, что он следил за мной? Это
с каких же пор?
   - С тех, господин, как ты появился у третьего порога.
   Брови Семена взлетели вверх.
   - Язык твой лжив, хранитель! Кто знал, где и когда я появлюсь!
   - Не гневайся, посланец Осириса, это правда! Конечно, никто  тебя  не
ждал, но этот юноша... он... он просто  оказался  в  нужном  месте  и  в
нужное время. Его  обет  -  сообщать  о  всем  увиденном  и  услышанном,
особенно о странных деяниях, опасных  речах  и  даже  мыслях,  какие  не
высказывают вслух.
   С тех пор, как ты появился в  Уасете,  он  рядом  с  тобой  по  моему
приказу, а до того...  видишь  ли,  он  был  учеником  пророка  Инени  и
присматривал за ним. Так повелел Софра, который мало  кому  доверяет.  А
ведь Инени отправился на юг, чтобы...
   - Я знаю, что он там делал и с кем встречался,  -  прервал  хранителя
Семен. - Я даже  знаю,  сколько  воинов  Инхапи  прячется  по  дворам  в
Нут-Амоне, Кебто и остальных городах! С точностью до одного  человека  и
до последней стрелы в их колчанах... Ты ведь не забыл, хранитель, кто  я
такой и откуда явился в этот мир?
   Он поглядел в помертвевшее лицо Рихмера и медленно, веско промолвил:
   - Запомни: я - Страж, посланный сюда богами, и боги желают, чтоб  все
случилось так, как должно  случиться.  Амон  и  все  остальные  божества
благоволят прекрасной дочери Джехутимесу, а  это  значит,  что  Софра  с
Хоремджетом уже покойники.  Они  мертвее,  чем  труп  осла,  обглоданный
шакалами, и если ты не желаешь разделить их участь,  то  должен  служить
мне.
   - Я слушаю твой зов, господин! Слушаю и повинуюсь! Что ты прикажешь?
   - Пусть твои люди берегут царицу от слишком сладких пирожков, а юного
пер'о - от колесничных гонок. Пусть, заметив людей, похожих на воинов  с
юга, закроют  глаза  и  сунут  голову  в  песок.  Пусть  они  следят  за
Хоремджетом,  докладывают  тебе,  а  ты  обо  всем  расскажешь  Инени  и
выполнишь любой его приказ. А я прикажу  одно  насчет  Хоремджета:  если
пискнет в ближайшие двадцать дней, укороти его на голову.
   - Но у него в войске - безбожники  из  Хетуарета,  господин...  Могут
разорить храмы...
   - Амон спасет, - пообещал Семен. - С храмами  ничего  не  случится  -
ничего такого, что нельзя восстановить с помощью камня, глины и  краски.
- Он приподнялся и заглянул в пыточную - там уже не было ни единой души,
живой или мертвой, - ни Пуэмры, ни жрецов, ни трупа с разбитой  головой.
Успокоившись, он сел и хлопнул ладонью по крышке ближайшего  сундука.  -
Ну, теперь поговорим о Софре, бывшем твоем повелителе, и трех отпущенных
им днях. Как он их проведет? Будет пускать слюну, мечтая о ложе царицы?
   - Нет, мой господин. Сегодня он отплывет в  свое  имение,  а  завтра,
взяв дротики, лук и стрелы, поедет на охоту. Оттого и назначены три  дня
- дольше он не задерживается в Западной пустыне.
   - Хмм... Охота - развлечение опасное... еще опасней, чем  колесничные
гонки...
   - Опасное, если охотиться на львов или ночевать в пустыне, -  заметил
Рихмер. - Но Софра, мой го... мой  бывший  господин,  стреляет  из  лука
газелей, а ночует в своей усадьбе на левом берегу. Она, эта  усадьба,  в
точности напротив Ипет-сут, над горным обрывом. -  Он  прикрыл  глаза  и
негромко добавил:
   - Скалы там приметные, мой господин, цветом похожи на красную медь, а
рядом с усадьбой - заросли акации. Слышал я, в них бродят  львы...  э  с
Софрой лишь колесничий да трое-четверо проводников-ливийцев...
   "Догадливый, поганец! - подумал Семен, вставая. - Догадливый, хоть  и
пугливый! Ну, пугливость только к пользе... чтоб, значит,  не  тянуло  к
опасным догадкам".
   Он потрогал слегка саднившее плечо и произнес:
   - Хорошо! Я принимаю твою службу, и, может быть,  когда  ты  встанешь
перед Сорока Двумя, это тебе зачтется. А сейчас проводишь меня наверх, к
незаметному выходу, потом отправишься к Софре  и  скажешь,  что  ваятель
Сенмен целует  его  задницу,  лижет  копчик  и  все  исполнит  так,  как
приказали. В самом лучшем  виде!  -  Злобно  усмехнувшись,  Семен  потер
ладони, отшелушивая засохшую кровь, и добавил:
   - Пусть только как следует подмоется, чтоб лечь в постель к царице! И
не забудет плату - сто дебенов!
   Рихмер, тоже с поспешностью вскочивший  на  ноги,  недоуменно  замер,
приоткрыв рот.
   - Сто дебенов? Я думал, это шутка, господин... Ты - вершитель  судеб,
посланцец Осириса... Зачем тебе золото?
   - Возьмешь его себе, - бросил Семен,  направляясь  к  двери.  -  Боги
ценят полезных и верных слуг. Я следую их примеру.
   Хранитель врат склонился и распахнул перед ним дверь.

   Я говорил о его милосердии - скажу и о  жестокости.  Да,  он  убивал,
если надо было убить! Но вершилось это не по велению сердца, склонного к
пролитию крови, а в силу необходимости и чаше всего - для зашиты  других
людей, которые были ему близки и дороги. Он охранял их как самый  верный
сэтэп-са, и потому я называю его Стражем...
   Тайная летопись жреца Инени

Глава 9
ОХОТА НАД КРАСНЫМИ СКАЛАМИ

   Вернувшись в мастерскую, Семен разослал помощников: Сахуру отправил в
дом Пуэмры, к  его  сестре  и  матери,  Атау  и  Небсехта,  третьего  из
подмастерьев, - в  Ипет-ресит,  приказав  им,  чтоб  разыскали  Сенмута.
Оставшись в одиночестве, он вытащил из потайного места секиру,  завернул
ее в старые тряпки и обвязал веревкой, плетенной  из  тростника.  Затем,
сдернув полотно, вгляделся в каменные черты Меруити, будто испрашивая  у
нее совета.
   Ему казалось, что царица ветров и тьмы смотрит сейчас не  ласково,  а
повелительно, как бы напоминая: ты должен  меня  защитить!  Должен,  ибо
затем  ты  и  явился  в  этот  мир,  и  нет  других  оправданий   твоему
присутствию!
   - Я уже многих убил, - тихо произнес Семен, баюкая сверток с секирой.
- Убил допросчика-писца и тех нехеси... Может, кара была заслуженной, но
видишь ли, милая, я не люблю убивать. Прежде я этим не занимался.
   "То  было  прежде,  -  безмолвно  сказали  каменные  губы.  -  Теперь
обстоятельства изменились. Все меняется, ваятель, - мир, и жизнь,  и  ты
вместе с ней".
   - Меняется, - согласился Семен, взвесив в руке секиру. -  Увы,  не  в
лучшую сторону!
   "Не в лучшую, но и не в худшую -  в  нужную",  -  возразила  каменная
царица, и минут пять они в молчании взирали друг на друга.  Потом  Семен
сказал:
   - Пожалуй, ты права. Значит, и это дело с Софрой надо закончить?
   "Надо", - подтвердила она. Взор ее был повелительным и строгим.
   Семен кивнул, набросил  на  изваяние  покрывало  и,  взвалив  тяжелый
сверток на плечо, вышел из мастерской.
   Солнце склонялось к западу, но зной был все еще таким,