мужскому роду-племени То-Мери относилась  с  недоверием.  За
двумя исключениями: старый Мерира был ей приемным отцом, тогда как Семен
- разумеется, господином, но  еще  и  кем-то  вроде  дядюшки,  богатого,
доброго и щедрого.  Он  обучал  ее  счету,  чтению  и  письму,  водил  в
святилища  и  мастерскую,  рассказывал  о  царских   дворцах   и   своих
путешествиях, следил, чтобы к праздникам ей приготовили подарок -  нитку
бус, зеркальце из полированной бронзы, тонкое полотно на платье.  Как-то
так получалось, что дома она всегда была поблизости, и  ее  присутствие,
почти  незаметное,  не  тяготило  Семена  -  наоборот,  казалось  чем-то
естественным и даже  приятным.  Повзрослев,  она  мало-помалу  оттеснила
других служанок, не позволяя ни одной из них касаться одежды  господина,
чистить его украшения или прислуживать во время трапез. Возможно, тут не
обошлось без девичьих разборок, но То-Мери в пятнадцать лет была сильней
и выше хрупких дочерей Египта, и кулачок у нее был тяжеловат. Ну а  там,
где она не справлялась, помогала Абет, с палкой для раскатывания теста.
   Последние годы То-Мери сопровождала Семена во всех его странствиях  -
в каменоломни у острова Неб, и в рудники Долины Рахени ,  и  в
города Мен-Нофр и Пермеджет, и в земли Дельты, что превращались во время
половодья в архипелаг окруженных водой островов. Она побывала с  ним  на
побережье Уадж-ур, в Буто, Саи и Хетуарете, у канала Татенат и в  стране
Гошен,  граничившей  с  бесплодным  Синаем;  и  во  всех  этих   местах,
изобильных или пустынных, к услугам Семена были чистые одеяния, накрытый
стол и чаша с водой для омовений - а в чаше  плавали  лепестки  роз  или
иных цветов, смотря по сезону. В общем, сплошная идиллия, как и положено
между заботливой племянницей и добрым дядюшкой.
   Но, как выяснилось  в  эту  ночь,  одних  идиллий  для  То-Мери  было
маловато.
   Семен уже дремал, когда она пришла, откинула покрывало и по-хозяйски,
будто супруга с десятилетним  стажем,  расположилась  рядом.  Ее  теплое
бедро легло на его живот, шевельнулось  туда-сюда,  а  через  мгновение,
убедившись в неизбежном результате,  она  наклонилась  над  ним,  крепко
обхватив коленями и прижимая к лицу нежные полные груди. Семен не  успел
и слова молвить, как его ладони оказались у нее на  бедрах,  и  началось
плавное скольжение - то вверх-вниз, то вперед-назад, и получалось это  у
нее отнюдь не хуже, чем у арфисток и даже чем  у  возлюбленной  Меруити.
Эта неожиданная опытность ошеломила его -  вряд  ли  толстяк  Икеда  мог
обучить ее любви за ту неделю, когда насиловал малышку в  своей  хижине.
Выходит, надоумили служанки... объяснили, что господину надо пребывать в
покое, вкушая наслаждение, а девушка должна трудиться, работать вот так,
вверх-вниз, вперед-назад...
   Он попытался высвободиться, но То-Мери держала крепко,  уперевшись  в
его плечи ладошками, и в лунных  лучах,  едва  озарявших  хижину,  Семен
видел, как поблескивают  ее  глаза  и  зубы  и  мерно  колышется  грудь.
Сопротивление могло привести к нешуточной  схватке  -  в  этой  девчонке
текла кровь охотников на слонов, и она умела добиваться своего!  Подумав
об этом, он рассмеялся, обхватил ее плечи и стан, прижал к себе покорное
тело и слегка ей помог - так, что она всхлипнула  и  застонала,  обдавая
его шею теплым дыханием.  Вскоре  стоны  сделались  частыми,  мышцы  под
бархатной кожей напряглись, и Семен ощутил, что сам  улетает  куда-то  -
быть может, в те волшебные края, какие он посещал доселе  лишь  с  одной
Меруити. Он прикоснулся к губам То-Мери - они были жаркими, сухими,  как
ветер ее родной саванны, пьянящими и сладкими, будто перебродивший мед.
   Наконец девушка судорожно вздохнула и вытянулась в блаженной  истоме,
все еще стискивая его бедрами, приникнув влажным  лоном  к  его  животу.
Семен лежал, поглаживая пышные пряди ее волос, чувствуя, как  в  бешеном
ритме бьется сердце То-Мери, и размышляя, как понимать случившееся.
   Каприз? Позыв физиологии? Желание  услужить  господину?  Может  быть,
подольститься к нему?
   Однако блаженная улыбка на  губах  То-Мери  доказывала,  что  все  не
так-то просто.
   - Господин был щедр к своей служанке и могуч,  словно  Амон  на  ложе
Мут, - отдышавшись, промурлыкала она. - Господин доволен?
   - Господин желает знать, как пришла тебе эта  идея.  Сама  додумалась
или подсказали?
   -  Ну-у...  -  Она  куснула  зубками  ухо  Семена.  -   Может,   сама
додумалась... а может, кто подсказал...
   Семен шлепнул ее по упругой ягодице, и То-Мери взвизгнула.
   - Отвечай, когда я спрашиваю! И без уверток! Ты в моем доме пять лет,
и этот дом к тебе добрей, чем родичи в Шабахи... Ты решила отблагодарить
меня? Или чего-то хочешь? Или замуж тебе пора? Или...
   Ладошка То-Мери прижалась к его рту.
   - Мой господин очень мудр... знает причины всякого дела - целых семь,
и ни одной истинной... Как глуп мой господин!
   - Но-но! - строгим голосом сказал Семен.  -  Не  забывайся,  женщина!
Выпорю или продам в Гебал  длиннобородым джахи!
   - Выпори, но никому не отдавай, ни в Та-Кем, ни за его  пределами,  -
шепнула она. - Я хочу остаться с тобой, господин, ибо  ты  дорог  сердцу
моему... давно, очень давно... Маат видит, что это - истина!
   Семен замер, боясь вздохнуть, а она все шептали  и  шептала,  обжигая
горячим дыханием его щеку:
   - Я знаю о великой госпоже, чье имя нельзя произносить...  знаю,  что
душа твоя - в ее ладонях... но мне, мой господин, надо  совсем  немножко
места... вот здесь, у твоей груди... Я знаю, великая госпожа  не  станет
гневаться... она понимает: ты - мужчина, сильный муж в  этой  стране,  и
если, ради любви к ней, ты не берешь жену, то должен взять  наложницу...
взять себе девушку, чтоб ночи, когда ты не с великой госпожой,  не  были
пустыми и тоскливыми... А какая девушка подойдет тебе лучше меня? Какая,
скажи?
   Конечно, она была права - случались  ночи  пустые  и  тоскливые,  ибо
владычица Та-Кем - не из  обычных  женщин,  чья  жизнь  вращается  между
постелью супруга и кухонной плитой. Они с  Меруити  виделись  реже,  чем
хотелось бы, трижды или четырежды в месяц, и царица не раз намекала, что
склонность души  и  потребности  тела  -  вещи  разные  и  их  не  стоит
смешивать. К таким вопросам в  Обеих  Землях  относились  проще,  чем  в
грядущие века, но в этой простоте была несомненная мудрость, утерянная в
христианскую эпоху. Если мужчине хватает сил на  нескольких  женщин,  то
что в этом грешного? Скорее, наоборот: много женщин  -  много  детей,  а
дети угодны богам. Мужчина может взять  супругу  или  не  взять,  а  без
наложницы ему не обойтись, и  дело  его,  чем  станет  эта  наложница  -
телесной усладой или отрадой сердца.
   Говорила Меруити и о другом - о  том,  что  зримые  черты  могущества
необходимы людям, приближенным к власти и разделяющим ее с  пер'о.  Этот
намек касался простых одеяний  Семена  и  скромных  украшений,  а  также
упорного нежелания расстаться с домом на нильском берегу. Его, вместе со
слугами, он унаследовал от Сенмута, живущего теперь во дворце, в царских
садах, как и положено чати.  И  для  Семена  был  приготовлен  дворец  с
обслугой по категории VIP, но он  предпочитал  свою  усадьбу  и  прежних
слуг, в чьей верности не приходилось сомневаться.
   Не только в верности - в любви...
   Гладкая  щечка  То-Мери  прижалась  к  его  щеке,  и  нежный  голосок
проворковал:
   - Не слишком ли долго мой господин отдыхает?
   - Послушай, девочка,  -  сказал  Семен,  -  тебе  семнадцать  лет,  а
господину - сорок. В сравнении с тобой я - дряхлая развалина!
   Фыркнув, она ткнула его кулачком в мускулистое плечо:
   - Лоно мое говорит, что это не так. Определенно не так! Я чувствую...
О-о-о!..
   Грудь ее стала вздыматься  и  опадать,  бедра  задвигались  в  мерном
ритме, и скоро в тростниковой хижине слышались лишь учащенное дыхание  и
вскрики. Поза была прежней, ибо в Обеих Землях имелись  свои  понятия  о
таинствах любви; это  искусство  не  исключало  разнообразия,  однако  в
определенных  пределах.  Так,  считалось  грубым  и  даже   непристойным
наваливаться на женщину, как принято в варварских землях Хару  и  Джахи,
или,  уподобляясь  животному,  изображать  быка.  Зато  и  женщины  были
активней, в чем Семен убедился на собственном  опыте.  Прожив  в  Та-Кем
пять лет, он уловил различие меж египтянками  и  своими  современницами:
первые просто любили, тогда как вторые занимались любовью.
   То-Мери глубоко вздохнула и прилегла рядом, положив ладонь Семену  на
грудь. Глаза ее закрылись, тело  блаженно  расслабилось,  и  через  пару
минут дыхание стало тихим, как у спящего ребенка.  Но  ребенком  она  не
была - в этих краях, под щедрым  африканским  солнцем,  взрослели  рано.
Семен встал, зажег светильник и долго  глядел  на  нее,  вспоминая  свой
давний сон в Шабахи и сказанные отцом слова: сегодня, мол, не родная,  а
завтра, глядишь, и станет родной. Такой родной, что ближе  некуда!  Еще,
боясь себе в том признаться, он любовался юным  сильным  телом  девушки,
совсем не таким, как у Меруити. Его  царица  была  загадочной,  изящной,
хрупкой, сотканной из лунных и звездных лучей, а  плоть  лежавшей  перед
ним красавицы вышла из иного горнила. Из знойных саванн, жарких ветров и
солнечного света...
   Семен покачал головой, усмехнулся и сел на  пороге  хижины.  Поросший
травою берег плавно стекал к воде с серебрившейся лунной дорожкой,  а  в
конце ее мелькали огоньки - может быть, рыбачьи челны плыли  в  огромном
Озере или отражались в нем звезды. Слева, в загоне, огороженном жердями,
дремало стадо антилоп-ориксов, а в других  загонах,  разбросанных  вдоль
берега среди крестьянских хижин, спали журавли и гуси, утки и  перепела,
овцы, коровы и козы. Угодья в этих  краях,  на  самой  границе  пустыни,
считались более подходящими для скотоводства,  ибо  землю  лишь  недавно
отвоевали у песков, расширив каналы и увеличив сброс  воды  в  Меридское
озеро. Правда, так оно еще не называлось, и весь Фаюмский оазис  на  его
берегах носил еще другое имя - страна Пиом, западный форпост цивилизации
в шестидесяти километрах от Нила и в ста сорока - от морского побережья.
Дабы форпост был крепок и мог отразить набеги грабителей-ливийцев, земля
тут давалась ветеранам  Инхапи  и  прочим  заслуженным  воинам,  отлично
знавшим, где у секиры рукоять, а у копья - наконечник.
   За пять минувших лет Семен привык думать об  этой  земле  -  да  и  о
других краях Та-Кем - как о своей родной и единственно близкой.  Это  не
было изменой России, ибо еще не существующее умирает  в  сердце  -  или,
скорее, гаснет, отодвигается в дальние уголки памяти, сменившись  чем-то
новым, что видят глаза и слышат уши. Конечно, он не забывал о прошлом, о
серых питерских туманах, о детстве и  матери  с  отцом,  об  Академии  и
солдатской службе, и это  были  дорогие  воспоминания.  Но  помнилось  и
другое:  жалкие  поделки  в  жалкой  мастерской,  несбывшиеся   надежды,
одиночество, предательство и рабство... Об этом он не хотел  вспоминать,
как сильный и прекрасный лебедь не вспоминает о временах, когда считался
гадким утенком. В новой своей ипостаси он чувствовал себя уже привычно и
полагал, что судьба - или воля загадочной силы - осыпала его дарами. Все
он имел, о чем мечталось, все! Брата и друга,  почет  и  власть,  дом  и
работу, и самый драгоценный дар - любовь... пусть не жену, не  венчанную
супругу, зато - любимую женщину...
   Теперь еще и это!
   "Ну, - подумал Семен, оглядываясь  на  спящую  То-Мери,  -  вот  я  и
наложницей  обзавелся!  Может,  замахнуться  на  гарем?  Зарина,  Сайда,
Гюзель... кто там еще? Уже и не вспомнить...  Ну,  ничего!  Гюльчетай  с
Катериной Матвеевной у меня уже есть".
   Чертова девчонка! Ведь не заметил,  как  выросла!  И  речи  научилась
гладко излагать... "Мой господин очень  мудр  и  знает  причины  всякого
дела, но ни одной истинной... Как глуп мой господин!" Или вот  это:  "Ты
дорог сердцу моему..."
   Его  собственное  сердце  вдруг  начало  биться  сильнее  и  чаще,  и
минуту-другую Семен размышлял, можно ли любить  двух  женщин  -  скажем,
Клеопатру и ту же  Гюльчетай.  Ничего  противоестественного  в  этом  не
нашлось, если учесть местный обычай и желания самой  То-Мери,  что  были
изложены ясно  и  прямо:  "Ты  дорог  сердцу  моему..."  А  сердцу,  как
известно, не прикажешь!
   Еще один дар Та-Кем, мелькнула мысль, еще одна ниточка, что привязала
его к новой родине... Может, не ниточка - канат! Он вдруг  почувствовал,
что за минувшие годы  эта  земля,  ее  жизнь  и  тревоги,  ее  обычаи  и
верования,  ее  города  и  народ  -   все   это   медленно,   неудержимо
просачивалось в его душу, оттесняя прошлое сначала в сны, а  после  -  в
смутные видения, которые и сном не назовешь, - так, проблеск  молнии  на
фоне пальм и пирамид... Во всяком случае, сны  о  прошлом  стали  теперь
редкими, и больше он не боялся проснуться и обнаружить, что  валяется  в
Баштаровом подвале, на грязном тюфяке, рядом с вонючей парашей. Пять лет
- изрядный срок, вполне достаточный, чтоб убедиться: возврата к прошлому
не будет.
   Прошлое не беспокоило его, но  между  ним  и  настоящим  существовала
тайна, некая загадочная связь, лишавшая по временам покоя. Как он  попал
сюда?  Зачем?  С  какой-то  неведомой   целью   или   случайно?   Божьим
соизволением или по воле сил, что подчинялись логике и разуму?.. Хорошие
вопросы! Если вдуматься, они могли свести с ума!
   Он размышлял на эту тему непрерывно, пока не понял,  что  должен  так
ли, иначе  выбрать  одно  из  объяснений  и  убедить  себя  в  том,  что
достучался до истины. Мысль о божьем вмешательстве,  переселении  душ  и
кознях  инопланетных  пришельцев  Семену  не  импонировала;   он,   дитя
двадцатого века, был чересчур рационален для измышлений в сфере мистики.
Природный катаклизм казался более приемлемой гипотезой - хотя бы потому,
что тайн и загадок в природе не счесть, и если бывают черные дыры,  дыры
в бюджете и дыры в карманах, то, значит, и время не застраховано от дыр.
Возможно, эти дыры мелкие, величиной с песчинку, размышлял Семен,  и  мы
их попросту не замечаем, хотя Вселенная ими кишмя-кишит;  а  вот  дырища
покрупнее - редкость. И уж совсем невероятный случай, чтобы она  накрыла
какой-то  объект  и  он  в   нее   благополучно   провалился...   Факты?
Доказательства? Прямых  доказательств  нет,  а  косвенные,  может  быть,
найдутся... Положишь на стол карандаш или, к примеру, очки, а через день
глядишь - исчезли! Твердо помнишь, куда положил,  когда  положил,  зачем
положил, однако предмета  нет,  будто  корова  языком  слизнула.  А  все
потому, что провалился! И ходит в этих очках Ван Гог, а карандаш мусолит
Рембрандт...
   Но более всего  Семена  привлекала  мысль  о  некоем  эксперименте  с
незапланированными последствиями. Представим, думал он,  что  в  будущем
изобретут машину времени; весьма вероятно,  что  хронавты  отправятся  в
Древний Египет, перемещаясь к  тому  же  в  пространстве,  и  траектория
полета пройдет через Чечню. Конкретно  -  через  подвал  Баштара...  Еще
представим, что машина, погружаясь в прошлое, рождает темпоральный вихрь
- то есть дыру, в которую он провалился;  смерч  времени  всосал  его  и
выбросил на нильский берег, и все это - дело случайное, а потому вопросы
"для чего?",  "зачем?"  снимаются  с  повестки  дня.  Он  -  всего  лишь
затерянный в чужой эпохе путник, а не блюститель истории, чья  миссия  -
стоять на стреме в ключевой  момент...  Провались  они  к  дьяволу,  эти
моменты! Он предпочел бы просто жить, не  беспокоясь  о  том,  чтобы  не
удавили Тутмоса, и не заботясь об иных событиях  -  экспедиции  в  Пунт,
строительстве  храма,  трактатах,  которые  пишет  Инени,  и  возвышении
Сенмута... Если бы он только знал, что все это случится так или иначе, с
его участием или без оного!..
   Гипотеза о машине времени  и  путешествующих  в  ней  хронавтах  была
соблазнительной,  ибо  давала  Семену  полную   свободу   действий.   Он
постарался поверить в нее -  или,  во  всяком  случае,  считать  рабочим
предположением; он даже решил отыскать  кое-какие  факты  в  ее  пользу.
Строительство храма Хатор уже началось и двигалось в  хорошем  темпе,  а
для него были нужны камень, металл, орудия, канаты, краски и стекло, еда
и жилища для мастеров, быки, древесина, повозки, корабли и тысяча других
вещей, которые изготовлялись тут и там в Обеих Землях, от  Дельты  и  до
первого порога.  За  этим  добром  отправляли  помощников,  каменотесов,
строителей либо писцов, но и Семену поездки были не в тягость - многое в
древней земле Та-Кем казалось достойным  изучения  и  удивления.  Однако
кроме любопытства был у него еще один резон.
   Хронавты! Путники из будущего! Вдруг и в самом деле они  пребывают  в
этой эпохе, и вдруг  -  чем  черт  не  шутит!  -  пути  их  пересекутся?
Где-нибудь в Мен-Нофре, Пермеджеде, Абуджу или в Саи... А если он их  не
встретит, то, может быть, найдет какие-то следы?  Сам,  лично,  или  его
осведомители из Братства Сохмет... Рассказы о странных людях, пришельцах
из  пустоты,  могущественных  колдунах...  повествования  о  загадочном,
необъяснимом, легенды о богах  в  сверкающих  хрустальных  колесницах...
что-нибудь такое-этакое - о полетах в  небе,  о  рукотворных  молниях  и
слугах из железа с четырьмя руками...
   Он  встретил  многих  странных  людей  и  выслушал   массу   странных
рассказов, ибо обитатели Та-Кем не жаловались  на  отсутствие  фантазии.
Увы! - следов хронавтов не нашлось... Что, впрочем,  не  опровергло  его
гипотезу - Та-Кем был страной с тысячелетней  историей,  и  были  в  ней
периоды поинтереснее нынешних.  Скажем,  эпоха  Снофру  и  Ху-фу,  время
строителей пирамид... Может, туда и отправились хронавты?
   Но в ту эпоху, хоть любопытную, но очень далекую,  Семена  совсем  не
тянуло, так как не было в ней ни  брата  Сенмута,  ни  друга  Инени,  ни
прекрасной Меруити. И не было То-Мери.
   Та-Кем, однако, существовал - и пятьсот,  и  тысячу  лет,  и  полтора
тысячелетия тому назад.
   Пожалуй, не леса Амазонки, не подпирающие небо вершины  Гималаев,  не
великая азиатская степь, не гигантские водопады и разломы земной коры, а
именно это место являлось самым необычным, самым уникальным на  планете.
Во всяком случае - самым щедрым и благоприятным для жизни. Длинные узкие
полосы плодородных земель по обеих речным берегам - будто зеленая  лента
с голубой прошивкой водной  нити,  брошенная  среди  желтых,  оранжевых,
бурых песков.  Раз  в  год,  когда  в  экваториальном  африканском  небе
растворялись шлюзы, знаменуя  начало  сезона  дождей,  Нил  переполнялся
ливневыми водами, затоплял берега и большую часть поймы, которая в  этот
период превращалась в  озерный  край.  Селения  и  города,  лежавшие  на
возвышенностях,  становились  отрезанными  друг  от   друга   островами,
сухопутные дороги исчезали, и лодка да плот были единственным  средством
передвижения. Затем воды начинали убывать, оставляя на полях плодородный
ил, и это естественное удобрение давало жизнь злакам, травам и деревьям.
Давало щедро - в год снимали по два-три урожая зерна, овощей и фруктов.
   Великий Хапи трудился как хорошо отлаженный механизм, год  за  годом,
столетие за столетием, и жизнь страны  определялась  подъемом  и  спадом
речных вод. Здесь не было весны и осени, зимы и лета, и год  состоял  из
трех сезонов - Половодья, Всходов и Жатвы или Засухи. Половодье  длилось
с середины июля по середину ноября, включая месяцы фаофи, атис, хойяк  и
тиби; Всходы - с конца ноября  по  середину  марта,  с  месяцами  мехир,
фаменот, фармути и пахон; Засуха - с конца марта  по  середину  июля,  и
месяцы этого сезона назывались пайни, эпифи, месори и тот.
   Тот был первым месяцем года,  и  начинался  он  тогда,  когда  звезда
Сопдет - Сириус, самая  яркая  из  звезд  -  появляется  на  небе  перед
солнечным восходом после