гося  утра  она  выглядела  еще
очаровательней - ни дать ни взять, набоковская нимфетка, только  смуглая
и   до   смерти   перепуганная.   В   толпе   от   нее   отворачивались,
перешептывались, чертили  в  воздухе  магические  знаки,  и  даже  отец,
охотник Хо, уставился взглядом в пыльную землю. Колдун,  однако,  взирал
на девочку с вожделением - то ли не боялся сглаза, то ли  знал,  с  чего
быки его откинули копыта.
   Руки Семена взлетели вверх,  плечи  расправились,  грудь  напряглась;
сколь помнилось, в этой деревянной позе Инени молился солнцу.
   - Мой видеть вещий сон!
   В толпе зашумели еще до того, как Ако перевел - вероятно,  речь  роме
была понятна многим.
   - Мой говорить с богами,  с  великий  Осирис!  -  важно  провозгласил
Семен. - Готов ли твой, Икеда, и твой, Каримба, слушать его волю?
   Оба коснулись ладонями  груди;  колдун  -  с  угрюмым  выражением  на
обрюзгшем лице, вождь - полный радостных надежд. Что до  дочери  Хо,  то
она стояла ни жива ни мертва.
   - Осирис говорить, глаз у этой женщина плохой.  Очень  плохой!  Левый
глядеть - бык дохнуть, правый - носорог, а если она смотреть обоими... -
Опустив руки, Семен сделал многозначительную паузу.
   Толпа возбужденно загомонила,  в  темных  зрачках  Каримбы  сверкнуло
торжество, а вождь в отчаянии  хлопнул  ладонями  по  толстым  ляжкам  и
попытался что-то возразить. Что касается  дочери  Хо,  то  она,  услышав
приговор, рухнула на землю и скрючилась так,  будто  львиные  клыки  уже
терзали ее тело. Но дух ее, видимо, был крепок: девочка  не  вскрикнула,
не потеряла сознания, и глаза ее были по-прежнему открыты.  Они  взирали
на Семена с тем упреком, с  каким  глядит  ребенок  на  обманувшего  его
взрослого; ты был со мною добр, говорил ее взгляд, ты дал мне пищу и  не
сделал больно, и ты меня предал...
   Тянуть не стоит, решил Семен, и снова вскинул руки:
   - Осирис говорить еще! Он говорить: Каримба - стар и глуп, силы  нет,
духи Каримбе не помогать. Эта женщина, - он шагнул к  девочке  и  поднял
ее, - смотреть на Каримбу и посылать его к быкам, в  страну  Осириса.  А
Каримба Осирису совсем не нужен! Зачем ему старый вонючий шакал?
   Девочка цеплялась за тунику Семена, Ако толмачил с ухмылкой  во  весь
рот, а лицо колдуна стало темным от прилившей крови. Внезапно он стукнул
кулаком в грудь и заорал, мешая местные слова и речь роме:
   - Никто не верить этот человек! Мой - великий тиго! Тиго  бонго!  Мой
усмирить этот женщина! Мой не верить Осирис, не  верить  сон!  Осирис  -
тапа кануто, зан мудава! Осирис...
   Семен отодрал от одежды пальцы дочери Хо и,  вытащив  кинжал,  сделал
шаг к колдуну.
   - Ты как обозвал моего Осириса, шмурдяк?  -  с  угрозой  прошипел  он
по-русски, ухватив Каримбу одной рукой за ворот, а другой тыкая ему  под
третий подбородок острие. - Значит, ты Осириса не уважаешь? - Он перешел
на язык роме и повысил голос:
   - Осирису ты не нужен, кал гиены, но я могу  послать  тебя  в  другое
место! Туда, куда Осирис телят не гонял!
   Колдун  обмяк,  щеки  его  обвисли,  кожа  посерела.  Хватит   убогих
стращать, решил Семен; еще напорется на кинжал или помрет  от  инфаркта.
Оттолкнув тяжелую тушу, он обратился лицом к  толпе  и  обнял  худенькие
плечи дочери Хо. Видно, девочка поверила, что ничего плохого  с  ней  не
будет, и прижалась к нему, точно перепуганный птенец.
   - Осирис сказать: его власть над этой женщина. Только его, не твой  и
не твой! - Семен поочередно ткнул кинжалом в вождя и колдуна.  -  Осирис
велеть отвести ее в свое святое место в Черной Земле. Осирис сам  с  ней
разобраться!  Мой  слушать  его  зов,  брать  женщина  с  собой.  -   Он
повернулся, бросил Ако:
   - Все, парень, дело закончено!.. Пора удочки сматывать! - и зашагал с
площади. Дочь Хо бежала рядом с ним вприпрыжку.
   Толпа перед ними расступилась и стала стремительно редеть. Похоже,  в
Шабахи жили люди благоразумные, решившие, что коль заноза  удалена,  так
нечего бередить  рану.  Никто  не  пытался  преследовать  их,  никто  не
преграждал дороги, и проводил их лишь тоскливый возглас Икеды:
   - Сладкий мой! Радость мой сердце!
   С внезапной яростью Семен обернулся, погрозил кинжалом и рявкнул:
   - Заткнись, ублюдок! Прошла твоя любовь, завяли помидоры!
   В молчании они перебрались через речку и холмистую гряду. Солнце  уже
поднялось на локоть над  восточным  горизонтом,  свежий  утренний  ветер
пролетал над степью, и в шелесте трав чудился Семену  полузабытый  мамин
голос: не бросай ее, не бросай... пусть не родная, не сестра,  не  дочь,
но все равно не бросай... Не брошу, пообещал он ей  и  коснулся  ладонью
волос девочки. Она подняла к нему милое личико, улыбнулась  -  сверкнули
белые зубки, взметнулись веера ресниц.
   - Скажи дочери Хо, что ей не надо бояться, - велел  Семен  кушиту.  -
Скажи, что я возьму ее с собой и жить она будет в моем доме.
   В каком?.. - мелькнула мысль. Дома у него не было,  и  не  было  иных
богатств, кроме железной  кувалды.  Правда,  имелся  брат.  Уже  немало,
подумалось Семену; дом - не стены с крышей, а  близкие  люди,  это  отец
верно сказал!
   Ако произнес несколько слов, девочка что-то прощебетала  в  ответ,  и
спутник Семена расхохотался:
   - Она не боится, господин! Она говорит, что ты добрый! И еще говорит,
что там, на площади, посмотрела разок на Икеду и разок на Каримбу.  Если
у нее и правда дурной глаз, оба к вечеру издохнут, как те быки. Вот  так
девчонка, клянусь Амоном! К такой и приблизиться страшно!
   Однако он скалился и поглядывал на дочь Хо с явным интересом.
   - А ты не приближайся, - сказал Семен, - и  рук  блудливых  не  тяни.
Обломаю!
   - Как можно, господин... Всякий знает, что свое, а что - хозяйское...
   У реки, на крутом обрыве, что  нависал  над  кораблем,  их  поджидали
Инени  и  Сенмут.  Хмурое  лицо  брата  прояснилось,  едва  он   заметил
возвращавшихся, и теплое чувство, непривычное Семену, вдруг  родилось  в
груди,  заставив  сердце  биться  чаще.  Он  не  привык,  чтобы  о   нем
беспокоились, - никто и не тревожился, уже много, много лет.
   Инени жестом благодарности вскинул руки.
   - Хвала Амону, вы вернулись! И даже с  добычей!  Знатной  добычей!  -
Улыбнувшись, он осмотрел дочь Хо с ног до головы. - Это и есть та  самая
женщина, которая взглядом валит  быков?  О,  мать  Исида!  Сколь  велика
глупость людская! Она ведь совсем ребенок!
   Девочка, с любопытством глядя на жреца и Сенмута, прижалась к Семену.
Он был порядком выше их, и она, несомненно, считала его главным вождем в
этой компании.
   - Ты приобрел хорошую служанку,  брат,  -  вымолвил  Сенмут.  -  Даже
сейчас цена ей два дебена серебром, но я своих людей не продаю, да и ты,
думаю, тоже. Пусть растет и верно служит... Девушки этого племени крепче
и сильнее женщин роме. - Он повернулся к Инени:
   - Будь свидетелем, учитель! Мы, мой брат ваятель Сенмен и я,  Сенмут,
носящий звание Уста Владыки, принимаем эту девушку в свой дом.
   Жрец погладил бритый череп:
   - Почему "эту девушку"? Разве  у  нее  нет  имени?  Согласно  закону,
должны быть поименованы обе стороны.
   - Имени у нее и в самом деле нет, - сказал Семен. - Это  не  годится!
Даже собака и кошка имеют имя.
   - Не годится, -  согласился  брат.  -  Может  быть,  ты,  наш  мудрый
учитель, назовешь ее и сделаешь ее ка  известным божествам
Та-Кем? Дай ей красивое имя, ибо она приятна собой, и ей подойдут  имена
Неферт или Мерит.
   Мечтательная улыбка вдруг скользнула по губам Инени, лицо его приняло
отрешенно-задумчивое  выражение,  будто  жрец,  остановив   миг   жизни,
всматривался в минувшее, перебирал ушедшие годы  и  вспоминал  о  чем-то
сказочном, волшебном и приятном. Рука его  поднялась,  коснулась  темных
локонов девочки, глаза блеснули.
   - Когда я был молод... так же молод, как Пуэмра... я  видел  девушку,
дочь правителя сепа Аменти... Она возлежала в носилках,  и  восемь  слуг
пронесли ее от дворца хаке-хесепа до речной  пристани...  Не  знаю,  что
приключилось с этой девушкой в последующие годы; может быть, она  умерла
или лишилась своей красоты, родив  многочисленное  потомство,  а  может,
по-прежнему прекрасна, хоть ей немало лет... Но я ее помню!  Помню,  как
ее звали! И хочется мне думать, что красоте ее сопутствовали  доброта  и
ум. - Погладив головку девочки, Инени возвысил голос:
   - Властью, данной мне Амоном, нарекаю тебя То-Мери! И пусть  это  имя
будет с тобой при жизни и после смерти, в долине Хапи и в полях Иалу!
   - Да будет так, - сказал Сенмут. - Девушка То-Мери вошла в наш дом.
   Торжественно, будто  переступая  порог  этого  невидимого  дома,  они
шагнули вперед и начали спускаться по откосу -  туда,  где  их  поджидал
корабль.

   Хочу поведать о том, что связывало нас. Мое любопытство?  Несомненно.
Почтение, которое я чувствовал к нему? И  это  так.  Мое  желание  знать
наперед грядущие беды и радости? Тоже правда.
   Потребность в его советах?  Конечно.  Но  главное,  он  сделался  мне
другом, и дружба его украсила годы моей одинокой старости. Амон берет, и
Амон дает! Сколь счастлив я его даянием -  ведь  он  послал  мне  друга,
Сошедшего с Лестницы Времен!
   Тайная летопись жреца Инени

Глава 4
ДРУГ

   Корабль плыл вниз по течению  вдоль  второго  нильского  порога,  что
протянулся на десятки километров. Здесь стояли крепости -  Бухен,  Икен,
Сар-рас, Аскут, Шалфак, Уронарти и, наконец, в самом узком месте - Хех и
Кумма, по обе стороны реки. Строили их с таким расчетом, чтобы из одного
укрепления видеть другое, а то и два-три;  днем,  как  объяснил  Сенмут,
подавали сигналы горном и барабаном, а ночью не  только  звуками,  но  и
огнями.  Эти  египетские  форты  не   походили   на   рыцарский   замок,
средневековую цитадель или оборонительные  сооружения  римлян.  В  более
поздние эпохи, в Европе  и  Азии,  любая  крепость  была  пространством,
окруженным стенами с вратами и башнями; снаружи прокладывали ров, внутри
строились казармы и конюшни, склады и дворец  правителя  -  либо  что-то
поскромней, для начальствующего над гарнизоном коменданта.
   Но крепости Та-Кем были другими. Каждая - цельный монолит в десять  -
пятнадцать метров высотой,  искусственный  холм  с  отвесными  каменными
стенами  и  выступающими  мощными  контрфорсами;  площадка  на   вершине
обнесена барьером, не мешавшим лучникам стрелять,  и  такой  же  барьер,
прочный, но невысокий, окружал основание  монолита,  прерываясь  лишь  у
пристани. Сложенная из огромных известняковых глыб,  она  была  украшена
парой обелисков с бронзовыми навершиями; блеск полированного металла был
виден издали, и Семен подумал, что  эти  бесполезные  на  первый  взгляд
столбы на самом деле являются маяками. Один или  два  контрфорса  обычно
надстраивались и превращались в наблюдательные башни; казармы  и  склады
прятались в теле крепости, а наверху сооружалось лишь самое  необходимое
- дом коменданта и навесы для дротиков, камней  и  стрел.  Забраться  на
площадку можно было по узкой и крутой лестнице, которая  простреливалась
с двух сторон - обычно с выступающих вперед контфорсов.
   Эти цитадели, соединенные дорогами, с судами и  лодками  для  быстрой
переброски   войск,   со   сложной   сигнальной    системой,    являлись
оборонительным рубежом Та-Кем, который  строился  и  укреплялся  веками.
Сейчас в них стоял корпус Сохмет, двенадцать тысяч отборных  воинов  под
командой  Инхапи,  Спутника  Великого  Дома.  По  словам  Сенмута,  этот
почетный титул пожаловал ему сам Яхмос, прапрадед нынешнего владыки,  за
преданность, храбрость и героизм в битвах к гиксосами. Но теперь  Инхапи
был стар, а подвиги его забылись, он доживал свой век в далекой Кумме  и
подчинялся хранителю Южных Врат.
   Сенмут не удостоил его визитом,  однако  Инени,  что-то  начертав  на
папирусе, вручил письмо коменданту Сарраса и повелел отправить с  гонцом
почтенному Инхапи. В Саррасе они провели ночь (Уста владыки и  его  брат
со служанкой То-Мери  и  почтенным  жрецом  -  в  жилище  коменданта,  а
остальные - в казарме) и отправились в путь с первыми солнечными лучами.
Пятеро воинов, уцелевших после схватки с кушитами, остались в  крепости,
и теперь  путников  сопровождал  новый  эскорт,  два  десятка  солдат  и
гребцов,  не  утомленных  опасным  странствием  на  дальнем  юге.  Семен
заметил, что Инени о чем-то  долго  толковал  с  оставшимися  воинами  -
видно, убеждая их, что брат царского зодчего явился  не  с  тростниковых
полей   Иалу,   а   из   какой-нибудь   грязной   и   нищей    деревушки
разбойников-нехеси. Служивые падали ниц  и  лобызали  с  почтением  руку
жреца - похоже, клялись, что ничего не видели, не  слышали  и  знают  об
этом деле ровно столько, сколько  цапли  из  ближайшего  болота.  Семен,
однако, им не верил  и,  глядя  на  эту  сцену,  бормотал  сквозь  зубы:
"Продадут, шельмецы!" Он, в отличие от Инени, служил, а значит, помнил о
главном солдатском развлечении - почесать язык насчет начальства. В этом
смысле воины Та-Кем вряд ли отличались от бойцов-десантников.
   Но уговоры жреца - а может, приключение в Шабахи и  девочка,  которую
привел Семен, - кое-что переменили. Пуэмра больше не трясся в ужасе  при
виде Семена, не округлял глаза и не ронял подносов с  пищей,  Техенна  и
Ако  не  кланялись   ниже   положенного,   а   старый   Мерира,   совсем
расхрабрившись, поведал Семену пару историй,  напоминавших  анекдоты.  В
одном шла речь о горшечнике и его  жене,  соблазнительной,  как  сладкий
финик; дескать, вернулся горшечник домой, поужинал и  улегся  спать  под
бок супруге, да тут за циновкой  что-то  зашуршало.  Горшечник  просунул
руку, нащупал чью-то лохматую башку и сказал: "Клянусь пеленами Осириса!
Это ты, мой верный пес?" И пес ему ответил: "Конечно,  это  я,  хозяин!"
Другая история была про скупого ливийца, который приучал козу  не  есть;
день не кормил, два, три, и коза уж совсем  привыкла,  да  на  четвертый
померла.
   Эти рассказы привели Семена в тихий восторг; он ощутил, что на  Земле
не прерывается времен связующая нить, что мудрость поколении не иссякает
в песках веков, но течет из уст в уста, и этому процессу  не  помеха  ни
климаты, ни языки, ни расстояния. Что же касается Мериры, то корабельщик
был, несомненно, источником подобной мудрости, из тех  людей,  с  какими
стоит поговорить за жизнь.
   - Давно ли ты служишь Устам Великого Дома? - поинтересовался Семен.
   - Три года, мой господин. И, клянусь пеленами Осириса, не было у меня
лучшего хозяина, чем семер Сенмут, твой брат! Чтоб лица  богов  от  меня
отвернулись, если я лгу! Он подобрал меня в Хетуарете, когда я  сделался
старым и слишком слабым, чтобы натягивать парус и сидеть на веслах...  Я
был нищ и голоден, будто стая гиен, и так отчаялся, что не мог  отделить
жизнь от сна и сон от смерти... я, водивший корабли владык Амен-хотпа  и
первого Джехутимесу! Но что поделаешь, мой господин! - Кормчий  погладил
головку То-Мери, сидевшей у их ног, и с грустью закончил:
   - Старость беспощадна к людям, и плохо тому, кто не завел  семьи,  не
родил сыновей и дочерей и не сберег десятка серебряных колец...
   - Ты еще не стар, - утешил его Семен. - Ты выглядишь крепким и вполне
успеешь сотворить кучу ребятишек.
   - Для этого дела нужны двое, господин... А кто польстится на  старого
корабельщика, чье имущество - увядшая кожа да сухие кости? - Он  вытянул
руку, перевитую синими жилами, потом  задумчиво  нахмурился.  -  Хотя...
есть одна толстушка с острова Неб, с которой я перемигнулся...  из  дома
хаке-хесепа Рамери... может, она бы меня и подобрала... Имя ее  Абет,  -
здесь Мерира понизил голос, - и  она  печет  такие  пироги,  каких,  мой
господин, тебе не доводилось пробовать в полях Иалу... Как  ты  думаешь,
отдали б ее мне? Если хозяин попросит хаке-хесепа?
   - Не знаю, - честно признался Семен. - Не знаю, но спрошу у брата.
   Он и в самом деле спросил - в  тот  же  день,  на  берегу,  во  время
вечерней трапезы, когда То-Мери принесла второй кувшин  с  вином.  Право
подавать питье и еду она отвоевала у Пуэмры  в  первый  же  день  своего
пребывания на корабле; слов, чтоб объясниться с ним, у нее  не  хватило,
но выкрик: "Мой!" - и удар увесистым кулачком  живо  отогнали  парня  от
кувшинов и подносов.
   Как обычно, они ели втроем, пили кисловатое вино, закусывали сладкими
финиками и любовались звездным небом, где призрачной  серебряной  ладьей
светился  полумесяц.  Местность   тут   была   холмистая,   напоминавшая
окрестности Шабахи; гряды курганов тянулись  подобно  застывшим  морским
волнам, и налетавший ветер шелестел в тростниках и кронах пальм.  Ветер,
как и опрокинутый на бок полумесяц, был непривычным  для  Семена;  ветер
над огромной рекой дул обязательно с севера, и потому суда шли вверх под
парусом, а спускались по течению на веслах.
   Узнав о мечтах Мериры, Сенмут одобрительно кивнул:
   - Верный человек, преданный и достойный  награды...  Рамери  щедр  и,
думаю, мне не откажет. Как имя этой женщины? Абет?
   - Кажется, так. - Семен усмехнулся и добавил:
   - По словам Мериры, она печет такие пироги, каких мне  не  доводилось
пробовать в полях блаженных.
   Инени отставил кружку с вином и насупился:
   - Поля блаженных! Не знаю, какой награды достоин  этот  старый  шакал
Мерира, ибо язык у него слишком длинный! Я ведь велел ему  не  поминать,
откуда явился Сенмен! Или моего слова недостаточно? Тогда,  сын  мой,  -
жрец повернулся к Сенмуту, - возьми  тростниковую  палку  и  дай  своему
слуге урок послушания. Ухо человека - на его спине!
   Возмущенно фыркнув, Инени поднялся и отправился спать под корабельный
навес. Сенмут, посмеиваясь, проводил его взглядом.
   - Ухо человека - на его спине... Так он говорит всем своим  ученикам,
однако я не видел палки в его руках... Но сейчас Инени прав, и  я  скажу
Мерире, чтоб придержал язык, если хочет получить жену.  Я  возьму  ее  в
свой дом с охотой, ибо служанки мои молоды, и их  болтовня  не  прибавит
ума этой  девочке.  Тут  нужна  женщина  почтенная,  достойная...  -  Он
поглядел на То-Мери и понизил голос:
   - Однако не стоит Мерире уподобляться моим прислужницам и  болтать  о
запретном. Знаешь, брат, кое-какие истины страшней  удара  топора...  Ты
возвратился с полей Иалу, и для меня это - истина, но для других - повод
к сомнению и недоверию. А еще - к страху! Ведь ты обменял свою память на
божественную мудрость, а мудрец способен ко  многому...  Так  что  лучше
послушаем Инени и будем считать, что ты сбежал из кушитского плена.
   - Инени рассказывал мне о Софре и Рихмере, - отозвался Семен. - Очень
недоверчивые люди, и с большой властью... Как бы они  не  докопались  до
этой самой истины... Правда ли, что  ухо  Рихмера  есть  во  всех  краях
Та-Кем и что он слышит каждый шорох?
   Сенмут мрачно кивнул:
   -  Может,  не  столько  шороха,  сколько  слова...  Слова  от   своих
соглядатаев услышит непременно! И если сочтет их  поношением  богов  или
опасными слухами... - Пальцы Сенмута, сжимавшие чашу, дрогнули. - Лучше,
брат, попасть в красные лапы Сетха, чем в подземелья к  Рихмеру!  Немало
дней пройдет, пока ты снова не переселишься в царство  Осириса,  и  путь
туда будет нелегким!
   - Вот и я о том же, - согласился Семен. - И моя божественная мудрость
подсказывает, что надо бы приобрести заступника. Мудрость, брат, хороший
товар, а я действительно умею многое... Подумай,  кому  они  пригодятся,
мои умения и мудрость? Кто выше Софры и Рихмера и сможет меня  защитить?
Пер'о?
   - Мен-хепер-ра, наш повелитель - жизнь, здоровье, сила! - очень юн, а
к тому же, - голос Сенмута стал едва слышным, - к тому же, брат мой, его
права на корону Обеих Земель очень сомнительны. Ты позабыл, но  я  скажу
тебе... напомню, что род владык Та-Кем благословлен дочерьми и проклят в
сыновьях... Амен-хотп,  потомок  великого  Яхмоса,  был  чистой  царской
крови, но его великая супруга не принесла  наследника,  а  только