,   размахивая   руками,   принялся   в   чем-то   убеждать
бритоголового. Тот в сомнении щурил маленькие глазки, но наконец кивнул,
коснулся свисавшего с шеи амулета и пропел пару мелодичных фраз.  О  чем
они толковали, казалось Семену тайной за  семью  печатями,  но  в  речах
молодого вельможи мелькнуло понятное слово - Инени. Так Сенмут обращался
к жрецу, и это являлось несомненно именем, знакомым по какой-то книге  -
какой, в точности не вспоминалось.
   Семен шагнул к бритоголовому и,  заглянув  в  его  лицо,  произнес  с
вопросительной интонацией:
   - Инени? - Он показал на себя, на предполагаемого брата  и  снова  на
жреца:
   - Сенмен и Сенмут. А ты - Инени?
   Брови жреца изумленно приподнялись; видимо, он  решил,  что  странный
человек, явившийся из ночного мрака и перебивший банду  кушитов,  узнает
его. Но изумление было недолгим; бросив короткую  фразу  Сенмуту,  Инени
показал  на  воинов,  уже  готовивших  еду,  затем  -  на   судно,   что
покачивалось у берега.
   С губ вельможи слетел короткий возглас - видимо, знак согласия.  Сжав
локоть Семена  сильными  пальцами,  он  подтолкнул  его  к  кораблику  и
улыбнулся - мол, не тревожься, все будет в порядке.  Улыбка  преобразила
Сенмута; дрогнули холмики щек, сверкнули белые зубы на смуглом  лице,  и
Семен вдруг ощутил, что верит этому человеку, верит так, будто тот  и  в
самом деле оказался его потерянным и  вдруг  обретенным  братом.  Однако
доверчивость  -  плохой  руководитель,  тут  же  напомнил  он   себе   и
чертыхнулся, подумав о недоброй памяти Кеше Муратове.
   Вслед за жрецом он поднялся на палубу барки и скользнул под навес  из
пальмовых листьев. Это помещение не поражало роскошью;  слева  и  справа
зияли входные проемы меж тростниковых  плетеных  стен,  пол  был  покрыт
циновками, в двух углах лежали шкуры и спальные подставки для  головы  в
форме полумесяца, а кроме этого имелась еще пара  сундуков.  Один  -  из
черного дерева, с  резным  солнечным  диском  на  крышке,  другой  -  из
розового, с изображением плывущей по Нилу ладьи. Пахло в каюте  приятно,
то  ли  ладаном,  то  ли  миррой;  висевший  в  воздухе   аромат   будил
воспоминание о сумраке церквей и поднимавшемся над  аналоем  благовонным
дымом.
   Семен и Инени уселись напротив друг друга, и вскоре юный  черноглазый
воин доставил завтрак: мед, вино и свежие лепешки, испеченные в  костре.
В левый проем, служивший входом в эту каютку, Семен наблюдал,  как  едят
воины, то и дело оглядывая степь,  не  снимая  поясов  с  оружием.  Двое
закончивших трапезу раньше других поднялись, схватили луки и разошлись в
стороны, на сотню шагов от костра. Сенмут что-то крикнул им вслед, затем
послал в дозор еще одного солдата  -  видимо,  опасался,  что  нападение
кушитов может повториться.
   "Отчего  бы  им  не  уплыть  от  этих  берегов?  -   подумал   Семен,
расправляясь с лепешками. - Может, кого-то ожидают?  Или  дело  какое-то
есть?"
   "Заботься о своих делах", напомнил  он  себе,  и  перевел  взгляд  на
непроницаемую физиономию Инени. Ситуация была  фантастическая,  из  тех,
когда встречаешь инопланетного пришельца либо призрак  Синей  Бороды  со
свитой замученных  жен.  В  самом  деле,  вот  сидит  Семен  Григорьевич
Ратайский, тридцати пяти лет от роду,  петербургский  ваятель  с  высшим
художественным образованием, не чуждый, однако, технического прогресса -
он и дизайн компьютерный освоил, и машину водит как прирожденный гонщик,
и  в  моторе  не  прочь  покопаться...  сидит,  словом,  этот  беглец  с
Кавказских гор и вкушает завтрак с египетским жрецом из храма Амона  или
Осириса... макает в мед лепешку и смотрит на просторы Великого Хапи или,
к примеру, на древнюю степь с жирафами и антилопами... И как же он здесь
очутился, этот Семен Ратайский?  Не  во  сне,  не  по  причине  душевной
болезни, а в твердой памяти и добром здравии?
   Может, вчерашняя злость на ханыгу Баштара и вспышка гнева пробудили в
нем паранормальный дар? Некий талант к телепортации, о коем он не ведал,
как говорят, ни сном ни духом? Но если так, то почему он очутился здесь,
на нильских берегах, а не в своей квартире в Петербурге? Или хотя  бы  в
дельте Невы в тысячном году до новой эры... Семен представил, что сейчас
творится  в  северных  родимых   палестинах,   и   невольно   вздрогнул.
Непроходимые  леса,  болота,  комары,  медведи,  охотники   в   звериных
шкурах... Возможно, каннибалы, и уж наверняка дикари,  не  знающие,  как
приготовить лепешку и вытесать из камня обелиск...
   Впрочем, это не относилось к вопросу его  перемещения  во  времени  и
пространстве. Этот провал мог случиться либо по внешним  причинам,  либо
по внутренним, либо без всяких причин вообще. Почему бы и  нет?  Бывало,
что люди исчезали таинственно и бесследно, на  глазах  своих  близких...
Бывало и еще похлеще; скажем, внезапная  метаморфоза,  загадочный  сдвиг
психики: был Иваном Ильичей, токарем с Балтийского завода, а стал  Юлием
Цезарем или Жанной  д'Арк...  Так  что,  возможно,  он  вовсе  не  Семен
Ратайский, питерский скульптор, а Сенмен, брат  Сенмута...  Или  все  же
Семен, переселившийся в Сенмутову плоть...
   Обдумав эту гипотезу, он отверг ее, поскольку  тело  являлось  своим,
родным, привычным и знакомым до последней черточки  -  ноготь  на  левом
мизинце, обломанный позавчера, смуглая кожа, мозолистые ладони и  давний
шрам у запястья, след отбойника. Нет, и тело  его,  и  сам  он  -  Семен
Ратайский! Значит, внутренние причины? Скажем, телепортация?..
   Закрыв глаза, Семен напрягся и пожелал очутиться в своей квартире  на
Малоохтинском, с видом  на  Неву,  или  хотя  бы  в  Озерках,  в  убогой
мастерской, где вырезал поделки из деревяшек и камня. Он даже представил
их:  нефритовые  подсвечники,  пепельница  из  лиственита,  пара   икон,
писанных на липовых досках,  гранитный  медведь,  поднявшийся  на  дыбы,
матрешки с ликами Ельцина и Билла Клинтона, меч викинга, откованный  лет
пять назад, да так никому и не проданный... Но напрягался  он  зря,  ибо
вокруг ровным счетом ничего не изменилось. Может быть, по  той  причине,
что возвращаться в мир, где  он  ваял  могильные  плиты  и  подсвечники,
Семену совсем не хотелось.
   Сидевший  напротив  жрец  прочистил  горло,  шевельнул   повелительно
бровью, и поднос с остатками трапезы был тут же убран.  Некоторое  время
Инени молчал, разглядывая Семена, затем потянулся к его  ладони,  ощупал
мозоли сухими чуткими пальцами, коснулся выпуклого бицепса  и  что-то  с
одобрением пробормотал под нос. Внезапно  вскинув  голову,  он  вымолвил
фразу на резком  гортанном  наречии,  затем  другую,  третью,  звучавшие
иначе; кажется, спрашивал одно и то же  на  разных  языках,  не  забывая
следить за реакцией Семена. Но сказанное оставалось  непонятным,  и  тот
лишь пожал плечами в знак недоумения.
   Жрец попытался еще раз, морща лоб и явно припоминая  слова  какого-то
полузабытого языка. Ахейского? Финикийского?  Скифского?  Все  они  были
столь же знакомы Семену, как говор  индейцев  майя  из  славного  города
Чичен-Ица. Он обладал хорошими  способностями  к  языкам,  неплохо  знал
французский  с  итальянским,  ибо  Италия  и  Франция  были   для   него
законодателями  красоты;  земли,  где  творили  Микеланджело  и   Роден,
Челлини, Рафаэль, Мане, Делакруа... Он мог  объясниться  на  английском,
немецком или шведском - вполне достаточно, чтобы загнать  туристам  пару
подсвечников; он даже нахватался чеченского - главным образом  проклятий
и ругательств... Все эти знания были сейчас бесполезны, как дым  еще  не
зажженных костров. Дым  от  огня,  в  котором  сгорят  еще  не  выросшие
деревья...
   Оставив свои попытки,  Инени  вздохнул  и  грустно  покачал  головой.
Затем, повернувшись к сундуку с солнечным диском, он  извлек  стеклянный
флакон и статуэтку божества - птичья головка с тонким  изогнутым  клювом
на человеческом теле. Ибис, подумал Семен, священная  птица  Тота,  бога
мудрости.
   Инени протянул ему флакончик, сделал вид, что пьет, поднял один палец
и сурово нахмурился. Только один глоток, мелькнула мысль  у  Семена.  Он
понюхал темное зелье, пахнувшее сладкими травами, и решил, что на мышьяк
или цианистый калий непохоже. Затем осторожно глотнул.
   Сперва ничего не случилось, но через минуту-другую  его  вдруг  стало
охватывать странное оцепенение. Мир будто отдалился, скрывшись за дымкой
полупрозрачного тумана; смолкли шелесты и шорохи, перекличка часовых  на
берегу, скрип обшивки судна и плеск волн, стучавших в борта.  Вместе  со
звуками  исчезли  запахи;  он  смутно   видел,   как   Инени   окуривает
птицеголовую фигурку, как шевелятся в молитве  губы  жреца,  но  не  мог
различить ни слов, ни ароматов. Однако мышцы  еще  повиновались  ему,  и
когда жрец показал на застланное шкурами ложе, Семен  покорно  вытянулся
там и опустил отяжелевшие веки. В этот миг ему  не  хотелось  спать  или
вернуться к бодрствованию; он пребывал сейчас где-то на грани меж явью и
сном, в приятном расслаблении, будто его  погрузили  в  ванну  с  теплой
соленой водой и задернули матовые, приглушавшие свет шторки.
   Покой, безопасность, тишина... Потом ее нарушил голос. Он  произносил
слова, звучавшие отчетливо,  мерно  и  гулко,  словно  увесистые  капли,
падавшие в воду и странным образом проникавшие в мозг; Семену  казалось,
что он вот-вот догадается о значении этих неведомых  слов,  раскроет  их
загадочный смысл - возможно, даже ответит на том же языке. Но оцепенение
сковало его и  сделало  безгласным;  он  мог  лишь  отсчитывать  падение
капель-слов, слушать их и запоминать.
   Постепенно слова обретали  жизнь,  соединяясь  в  пары,  сочетания  и
цепочки-понятия. Да - нет, хорошо - плохо, жарко  -  холодно,  светло  -
темно... Я,  ты,  он,  она,  они...  Ползти,  идти,  бежать,  прыгать...
Поднимать - опускать, бросать - ловить, отдавать - получать...  Человек:
мужчина, женщина, ребенок... рука, нога,  плечо,  грудь,  живот,  спина,
пальцы, голова, лицо... лоб, брови, глаза, нос, рот,  губы...  Животное:
бык, лошадь, коза, овца, собака, кошка...  Здание:  дом,  дворец,  храм,
крепость... крыша, стена,  окно,  дверь,  колонна,  лестница...  Дерево,
камень, глина, металл... Золото,  серебро,  железо...  медь  и  олово  -
бронза...
   Чувство покоя и безопасности исчезло. Теперь Семен  плавал  в  океане
слов, набегавших то мелкой зыбью, то волной, то огромными валами;  слова
несли его, стремились потопить, подталкивали в чудовищный  водоворот,  в
котором, как он внезапно понял, таились смерть или безумие. Странствие в
этом  океане  было  трудом  опасным  и  напряженным;  не  всякий   разум
справлялся с ним, не каждому уму были  доступны  эти  потоки  слов,  что
снова и снова рушились в изнемогающее сознание.
   Добрый - злой, красивый -  уродливый,  высокий  -  низкий,  легкий  -
тяжелый... Бить, рубить, резать, колоть... Плот, лодка, корабль... Мир -
война, ночь - день, звезды - солнце... Люди: роме,  темеху,  шаси,  аму,
нехеси, кефти, туруша... Царь - пер'о, Великий Дом... правитель  сепа  -
хаке-хесеп...  вельможа  -   семер...   кузнец,   горшечник,   скотовод,
каменотес, солдат...  Войско:  колесницы,  лучники,  копейщики...  Вода:
море, озеро, река, ручей... Великая Зелень - Уадж-ур...  Суша:  равнина,
холм, гора,  овраг...  Города:  Уасет,  Мен-Нофр,  Он-Ра,  Саи,  Абуджу,
Хетуарет... Цвета: белый, черный, красный, синий, зеленый, желтый... Хоу
- сфинкс, миу - кошка, хенкет - пиво...
   Он удержался на грани водоворота, впитал все до единого  капли-слова,
звучавшие в гулкой пустоте; они внезапно оледенели и улеглись в сознании
блестящими снежинками. Ощущение безмерного покоя вновь охватило его;  он
чувствовал, что проваливается в сон, и в то же время что-то подсказывало
ему, что пора очнуться. Какой-то импульс, пришедший извне или родившийся
в нем самом, какая-то фраза, уже понятная, негромкая, но повелительная.
   Веки Семена дрогнули и приподнялись. Небо в дверном проеме потемнело,
кровля из шелестящих пальмовых листьев покачивалась над головой, а ниже,
будто плавая в вечернем сумраке, белели два лица: сухое, бесстрастное, с
ястребиными чертами и полное жизни, надежды и радостного ожидания. Инени
и Сенмут, вяло подумал он, балансируя меж сном и явью. Что им надо? Чего
они хотят?
   Глаза  молодого  вельможи   вспыхнули,   губы   шевельнулись,   роняя
капли-слова, и Семен внезапно осознал, что постигает их смысл. Простой и
ясный, как солнечный свет:
   - Сенмен, брат мой!  Ты  вернулся,  хвала  Амону!  Вернулся  из  мира
мертвых, чтобы спасти нас!

   Не знаю доподлинно, кем он был. Обманчиво обличье человека, и в  этом
он не отличался от других: лицом - как знатный роме, но сутью - иной,  и
подобных ему я не встречал ни в стране Хару, ни в  стране  Джахи,  ни  в
других местах, какие довелось мне посетить.
   Он обладал многими дивными знаниями и уменьями, о  коих  говорить  не
буду, дабы не вызвать упрека во лжи. Скажу лишь, что поведанное им столь
удивительно и чудесно, что разум затмевается, а кровь в жилах прекращает
бег...
   Тайная летопись жреца Инени

Глава 2
ВРЕМЯ И ЯЗЫК

   Инени уснул сразу после ужина, не прикоснувшись к  блюду  с  сушеными
фруктами. Его лицо, озаренное лучами  заката,  выглядело  постаревшим  и
утомленным, на лбу и бритом  черепе  выступила  испарина.  Казалось,  он
завершил тяжелый труд, отнявший последнюю энергию.
   - Ему придется отдыхать день или два, есть мясо и пить вино,  красное
вино из Каэнкема, - произнес Сенмут. - Сделанное  им  сегодня  по  силам
лишь мудрому Тоту. Но Ибисоголовый - бог, а Инени - всего лишь  один  из
нас и слеплен из слабой человеческой плоти, хотя временами умеет творить
чудеса.
   Слова проникали в сознание Семена, будто растворяясь в нем и порождая
ясные  образы.  Совсем  не  так,  как  если  бы  с  ним  объяснялись  на
итальянском или французском; те языки все же  не  были  родными,  что-то
ухватывалось сразу, а что-то  нуждалось  в  осмыслении  и  переводе.  Но
сказанное Сенмутом он понимал без всяких усилий, без напряжения  и  даже
более того - произнесенные слова не отзывались эхом русской речи.  Будто
он знал с детства этот певучий мелодичный язык, впитав его с материнским
молоком...
   - Благословен Амон! - Руки Сенмута потянулись к заходящему светилу. -
Инени, мой учитель, сделал чудо, заставив тебя вспомнить речь Та-Кем, но
это лишь ичи-ка ,
секретное знание Тота, дарованное кое-кому из  жрецов.  Разве  сравнится
оно с божественным могуществом? С властью Осириса,  который,  вняв  моим
мольбам, отпустил тебя с полей Иалу! - Он крепко стиснул плечо Семена. -
И ты вернулся, брат, наполнив  сердце  мое  радостью!  Вернулся  оттуда,
откуда не возвращаются!
   - Я вернулся, - вымолвил Семен, чувствуя, как слова легко  слетают  с
губ. - Я вернулся, и очень доволен, что снова попал в Та-Кем,  что  вижу
тебя, ем пищу, пью вино и чувствую ветер на своем лице. Это чудо!
   Что еще он мог сказать? Кажется, Сенмут считал  его  умершим  братом,
пришедшим  из  загробного   царства   Осириса,   -   знания   Семена   о
древнеегипетской вере  были  скромными,  но  вполне  достаточными,  чтоб
разобраться в словах молодого вельможи. Выходит, он явился в  мир  живых
из запредельных пространств, из рая либо из ада!
   "Скорее, последнее", - с угрюмой усмешкой  решил  Семен,  вспомнив  о
подвале Баштара и ста четырнадцати могильных плитах.
   Нет, ста тринадцати! Последнюю он расколотил... Или  все  же  кувалда
разбила не камень, а кушитский череп?..
   Грудь Сенмута дрогнула в затаенном вздохе. Сейчас он сидел на пятках,
выпрямившись  и  прижимая  ладони   к   бедрам,   в   напряженной   позе
древнеегипетской статуэтки писца. Семен  не  помнил,  где  и  когда  ему
встречалось ее изображение, в учебнике  или  в  какой-то  прочитанной  в
юности книге, но поза казалась знакомой чуть ли не со школьных лет.
   - Я не спрашиваю о тайном... не спрашиваю о ликах бессмертных богов и
о других вещах, которые ты видел в Стране Заката... - дрогнувшим голосом
прошептал Сенмут. - Я понимаю, что это знание - не  для  живых,  что  мы
приобщимся к нему лишь после смерти...  Поведай  мне,  брат,  только  об
одном... скажи,  это  было  страшно?  Страшно  умереть  и  стоять  перед
Осирисом, когда божественные судьи взвешивают твои деяния?
   - Боги милостивы и прощают многое, - произнес Семен.  -  Они  прощают
гордецов  и  грешников,  жестоких  и  жадных,  льстецов,  прелюбодеев  и
чревоугодников, прощают даже зло, если творилось  оно  по  человеческому
неразумию. - Тут он подумал о Баштаре, скривился и добавил:
   - Вот преступившим клятву приходится плохо! Им вытягивают язык,  пока
не обкрутят вокруг раскаленного медного  столба  сто  четырнадцать  раз.
Сенмут нерешительно улыбнулся:
   - Ты шутишь,  брат?  Разве  в  полях  Иалу  есть  раскаленные  медные
столбы?
   - Там есть все. - Семен потянулся к блюду, бросил в рот горсть изюма.
- Все, и еще больше! Если б я мог рассказать...
   Он замолчал, с сосредоточенным видом пережевывая изюм.
   "Если бы мог! - мелькнуло у него  в  голове.  -  Только  ты  вряд  ли
поверил бы, мой  неожиданный  родич.  В  тех  полях  Иалу,  откуда  меня
принесли ветры времен, чудес побольше, чем в загробном мире".
   Сенмут глядел на него с любовью и обожанием -  так,  как  смотрят  на
стены родного дома после долгих странствий на чужбине.
   - Наверное, брат, ты многому научился  в  царстве  Осириса.  Ты  ушел
туда, когда я был  совсем  еще  юным,  и  провел  в  полях  Иалу  больше
десятилетия... Ты изменился. Ты выглядишь возмужавшим... И ты, я  думаю,
стал мудрее.
   - Это так. Да, так! -  Неожиданная  мысль  явилась  Семену,  заставив
откинуться к стенке каюты. - Знай, брат мой Сенмут, - медленно  произнес
он, - что я и в самом деле приобщился к божественной мудрости, но за нее
пришлось платить. Видишь ли, боги схожи с людьми в  одном  -  за  всякий
свой дар требуют возмещения. Потребовали и с меня.
   - Что же именно? Какую жертву ты им  принес?  -  прошептал  Сенмут  и
затаил дыхание.
   - Мою память. Ее отобрал... э-э... - Он смолк,  перебирая  египетский
пантеон в поисках нужного бога, самого алчного и страшного.
   - Наверное, Анубис, - подсказал Сенмут. - Великий бог, но жаден,  как
шакал!
   - Может быть. Не  помню  в  точности...  и  не  помню  прошлой  своей
жизни... ни отца с матерью, ни друзей, ни того, кто властвовал в  Та-Кем
в те годы... Ничего не помню!
   Семен сокрушенно понурил голову. В той ситуации, в какой он очутился,
идея  посмертного  забвения  была  отличным   выходом.   Конечно,   боги
милостивы, но ничего не дарят смертным просто так -  а  что  возьмешь  с
души покойника? Память, только память... И это справедливый обмен,  если
желаешь стать мудрее.
   - Ничего не помнишь... - с печалью отозвался Сенмут. - Ни отца нашего
Рамоса, ни матери Хатнефер, ни имени Великого Дома...   А
меня? Меня ты вспомнил? - В голосе его звучала надежда. -  Ночью,  после
боя с нехеси, ты назвал меня - Сенмут... И Реку назвал - Хапи...
   - Возможно, память возвращается ко мне, когда я вижу то, что видел  в
прошлой жизни. Кто знает?
   Семен пожал плечами и посмотрел на  берег.  День,  проведенный  им  в
гипнотическом трансе, был полон хлопот для спутников Сенмута. Они копали
могилу в ближнем холме, в двух  сотнях  шагов  от  воды,  и  этот  труд,
похоже, длился от восхода до заката. Двое солдат еще возились в глубокой
яме, двое охраняли их, а трое перетаскивали  мертвые  тела.  Раненых  не
было видно в сгущавшихся сумерках - должно быть, они спали  или  лежали,
не двигаясь, в высокой траве.
   Чуткие пальцы Сенмута коснулись его руки.
   - Ничего, брат, ничего,  ты  вспомнишь...  Инени  боялся,  что  магия
ичи-ка тебя убьет или сделает безумцем, но - хвала  Амону!  -  этого  не
случилось. Наоборот! Ты вспомнил речь людей, и я  уверен,  ты  вспомнишь
остальное. Может быть, даже отца и мать... Они умерли, но мы по