е совершенство своих стальных тел.
     Вот так-то... подумали, посетовали на жизнь и поехали дальше.
     ...Ехали почти не  разговаривая.  Метательные  ножи,  я  с  Обломком,
Заррахид с Саем - во главе отряда; чуть отстав - Пояс Пустыни,  Но-дачи  и
Кунда Вонг, а за ними и все остальные.
     Поглядывая время от времени на скачущих позади Маскина Тринадцатого и
Эмраха ит-Башшара, Я-Чэн  всякий  раз  отмечал  ту  легкость  и  уверенную
посадку, с которой они держались в седле; и кривые  ноги  Эмраха  обнимали
бока жилистой буланой кобылы с той же естественностью, что и Пояс  Пустыни
- талию своего Придатка.
     Лишь теперь Чэн-Я начал понимать, отчего  неугомонный  Друдл  в  свое
время прозвал харзийца Конским Клещом. Да уж, отнюдь не за въедливость или
привычку цепляться к собеседнику хуже репейника... Что-что, а обращаться с
лошадьми Эмрах умел. И Кос с Заррахидом, и Кунда с Фаризой,  и  Но-дачи  с
Асахиро, и даже Ниру с ножами Бао-Гунь - все  они  выгодно  отличались  от
Меня-Чэна знанием конских статей и  повадок,  но  до  ит-Башшара  и  Пояса
Пустыни им было далеко.
     Впрочем, выносливость и ровный шаг Демона У частично скрадывали  нашу
относительную неумелость, и  я  довольно  быстро  приловчился  не  хлопать
раздражительного Демона по боку, когда не требовалось.
     А большего от нас никто и не ждал.
     Не скачки, однако...
     ...Мы проезжали разбросанные в низинах деревни,  затопленные  рисовые
поля, тенистые рощи - и только  к  вечеру  перед  нами  выросла  невысокая
горная гряда, освещенная багровыми отблесками предзакатного солнца.
     - Остановимся на ночлег? - тихо спросил Заррахид.
     Я согласно кивнул, потом подождал, пока Чэн  придержит  Демона  У,  и
вылетел из ножен, вскинувшись вверх.
     Все послушно остановились.
     - Привал! - звонко объявил Я-Чэн. - Разбиваем лагерь!..
     Ниру и ножи Бао-Гунь, похоже, собирались скакать всю ночь, но  внешне
ничем  не  выказали  своего  недовольства,  признавая  в   нас   с   Чэном
предводителей.
     Остановились мы в  небольшой  ложбине,  по  каменистому  дну  которой
протекал ручей, скрываясь в осыпи.  Коней  тут  же  стреножили  и  пустили
пастись на склоны, а Заррахид  с  Косом  немедленно  принялись  втихомолку
советоваться с Но-дачи и Асахиро, и громогласно отдавать  распоряжения  от
нашего с Чэном имени.
     Распоряжения оказались  на  редкость  толковыми,  лагерь  обустроился
быстро и, по-моему, у всех сложилось впечатление,  что  этим  они  обязаны
исключительно нашему мудрому  руководству  -  хотя  на  самом  деле  Я-Чэн
понятия не имел, как разбивается походный лагерь  (если  не  предполагать,
что  он  разбивается  на  мелкие  части,   после   чего   все   расходятся
удовлетворенными).
     Правда, последователи истины  Батин  -  не  считая  Пояса  Пустыни  с
Эмрахом - тоже мало что смыслили в походной жизни, так что наше невежество
осталось почти незамеченным.
     Вот вам и предводитель! Тут не то что страной - небольшим отрядом,  и
то управлять не умею...
     ...В центре лагеря уже вовсю полыхал костер, и Ниру с Матушкой Ци под
руководством вездесущего Коса усердно колдовали над каким-то варевом.
     По мнению Чэна, варево пахло весьма аппетитно.
     - Зеленая шурпа с кореньями! - наконец объявил ан-Танья, и  сразу  же
добавил:
     - По фамильному рецепту семьи Анкоров Вэйских!
     Чэн  о  подобном  рецепте  и  слыхом  не  слыхивал,  но  все  ели  да
похваливали - сам Чэн похваливал бы громче всех,  но  стеснялся  -  а  мы,
Блистающие, собрались тем временем в большом шатре.
     Говорили вползвона и как-то скупо. О  чем?  О  том,  что  завтра  мы,
скорее всего, доберемся до несчастной деревни Сунь-Цзя близ границы песков
Кулхан - вернее, до того, что от этой деревни осталось; о том,  что  Диких
Лезвий Шулмы там уже наверняка не окажется -  и  нам  придется  искать  их
неизвестно где и неизвестно сколько...
     О том, что шулмусы могли успеть попросту  отправиться  обратно  через
Кулхан - об этом старались не говорить. Как и  о  том,  что  будет,  когда
(если) мы их настигнем.
     Кунда все время зло ругалась, а Обломок угрюмо помалкивал.
     Потом вернулись сытые люди, и мы с Но-дачи отправились  по-Беседовать
при свете костра на сон грядущий. И все  получилось  очень  даже  неплохо.
Просто здорово получилось. Изящно и красиво, в лучших традициях эмирата.
     И тем, кто смотрел на нас - им, тоже, по-моему, понравилось, хотя  мы
с Но не очень-то обращали на них внимание.
     А после все пошли спать.
     Кроме часовых.


     Утром собрались по-прежнему споро и деловито - я честно  напускал  на
себя озабоченный блеск, предоставив реально распоряжаться Косу с  эстоком.
В конце-то концов, должен быть у предводителя толковый  помощник?  Должен.
Хвала Небесным Молотам за это? Понятное дело, хвала!
     Ну и не будем сами себя перековывать!
     Маскин с Эмрахом пригнали  коней.  Я-Чэн  прекрасно  видел,  с  какой
откровенной завистью эта парочка поглядывает на нашего Демона  У.  Что  ж,
всяк хорош на своем месте - это я о себе, не о них...
     - Послушай, Маскин, - обратился я к харзийцу, зная, что  Чэн  говорит
то же самое Эмраху, - я тут подумал... Забирай себе моего  Демона!  Я  все
равно наездник не ахти  -  а  твоему  Придатку  такой  конь  в  самый  раз
придется. И не спорь со  мной!  Бери  Демона,  а  я  велю  заседлать  твою
буланую...
     Маскин Седьмой-Тринадцатый сверкнул и тут же погас.
     - Я и не спорю, - ответил он. - Не спорю,  но  и  Демона  не  возьму.
Сразу видно, Единорог, что ты на пеших Беседах вырос...  как  и  вся  твоя
родня. Это же твой конь, понимаешь? Твой! Не говоря уже о том,  что  он  -
дареный... Да он и не подпустит к  себе  другого  Придатка,  кроме  твоего
Чэна! А нашу буланую я знаю, и чего от нее ждать - тоже знаю... а ждать от
нее можно многого, так что ты не очень-то зазнавайся! Договорились?
     Я согласно качнулся, а Чэн молча отошел в  сторону,  задумчиво  хмуря
брови.
     ...И мы снова ехали, взбираясь все выше и выше, тропа становилась уже
и круче, она вилась  над  обрывами,  испуганно  вжималась  в  скалы  -  мы
двигались медленно, осторожно, опасливо, но мы двигались вперед.
     Незадолго до полудня мы благополучно миновали перевал - и увидели.
     Перед нами внизу - но не слишком далеко, потому что эти горы не  были
горами Сафед-Кух - скоплением черных угольев лежало  то,  что  еще  совсем
недавно  называлось  деревней  Сунь-Цзя.  Вокруг  пригоршни   праха   были
разбросаны неровные желто-зеленые пятна полей и огородов, а еще  дальше  -
но все равно  клинком  подать,  если  смотреть  с  перевала  -  до  самого
горизонта,  выбеленного  неумолимым  солнцем,  сколько  хватало   взгляда,
простирались бурые и бесстрастные пески.
     Кулхан.
     Плохие пески.
     И не просто, а очень плохие.


     Деревня сгорела.  Полностью.  Дотла.  Я  и  не  знал,  что  поселение
способно  сгореть  таким  образом.  От  домов  остались  лишь  почерневшие
обвалившиеся остовы,  которые  неутомимый  труженик-ветер  уже  наполовину
занес песком. Из-под обугленных развалин кое-где  выглядывали  присыпанные
пеплом кости и черепа.
     Я все чаще просил Чэна убирать руку  аль-Мутанабби  с  моей  рукояти,
чтоб  не  чувствовать  за  двоих  тошнотворный  смрад  застарелой  гари  и
паленого, разлагающегося мяса.
     Он убирал руку - но это помогало мало. Совсем это не помогало.
     Мы заставляли себя смотреть. Мы  заставляли  себя  запоминать.  И  не
отворачиваться. То, что было с  нами  до  этой  минуты,  выглядело  сейчас
мелкой забавой. Чэну-Мне  особенно  врезалась  в  память  яркая  тряпичная
кукла, которую огонь и ветер по неясной прихоти пощадили, и  сжимавшая  ее
детская рука. Просто рука, без тела.  Кукла,  рука  и  ветер,  играющий  с
горелым песком.
     До сих пор у любого из нас  была  возможность  выбора.  Выбора  пути,
выбора между жизнью и смертью - другое дело, какой ценой!  -  выбора  того
или иного поступка. А какой выбор был у этого ребенка?!
     Эту деревню - такой, какой она была  сейчас  -  стоило  сохранить.  И
возить сюда Блистающих, желающих научиться убивать.
     Они научились бы.
     И таких деревень стало бы много.
     "Вот она - безысходность истины Батин", - подумал Я-Чэн.
     Но вслух мы ничего не сказали.
     ...Ни одного Блистающего мы не нашли. Те, кого шулмусы и Дикие Лезвия
не забрали с собой, были убиты и сброшены в колодец.
     Прообраз священного водоема Желтого бога Мо.
     Мы молча постояли над этой могилой, обнажившись - и двинулись прочь.
     Вокруг нас сочилась пылью и страхом Шулма.
     Отныне - Шулма.


     - Куда они могли направиться?
     Ножи Бао-Гунь не ответили. Взгляд знахарки Ниру  не  выражал  ничего,
губы плотно сжаты.
     - Куда они могли направиться?!
     Не сразу, но смысл вопроса дошел до них.
     - Туда, - острие одного из  ножей  и  правая  рука  Ниру  указали  на
северо-запад,  к  невидимой  отсюда  границе  песков  Кулхан.  -  Если  не
задержались, осматривая окрестности.
     - Почему именно туда?
     Я уже понимал, что это еще не нашествие, а  просто  передовой  отряд,
который не двинется вглубь страны до подхода основных сил.
     - В это время года в Кулхан можно войти и выйти только там.  Левее  -
зыбучка. Справа - черный песок, кони собьют копыта.
     - Даже подкованные?
     - Подкованные - на день позже.
     - Тогда - едем!
     Кони с  облегчением  рванулись  вперед  -  и  вскоре  бывшая  деревня
Сунь-Цзя  скрылась  за  пологими  холмами,  поросшими  редким  клочковатым
кустарником.
     Ехали до самого заката.
     Когда начало темнеть - разбили лагерь. Ни шуток,  ни  разговоров,  ни
Бесед. Люди молча поужинали и, выставив дозор, забрались в шатры.
     Я лежал рядом с Чэном. Его правая рука покоилась на мне.
     Мыслей не было. Только гулкая звенящая пустота - одна на двоих.
     Сон долго не шел.
     Потом пришел.
     Тот самый сон.
     А потом мы проснулись.


     ...Заррахида с Саем, равно как и Коса, в шатре не было - мы  с  Чэном
отыскали их снаружи, где они предавались обычному занятию: оба  Блистающих
(Сай уже понемногу начал перенимать замашки эстока) и деятельный  ан-Танья
всячески распоряжались.
     Причем  распоряжались  сразу  всем:   приготовлением   завтрака   для
Придатков, свертыванием лагеря, седланием лошадей, и  так  далее,  и  тому
подобное,  не  считая  множества   разных   мелочей.   Распоряжения   шли,
разумеется, от имени Высшего Дан Гьена и Высшего Чэна Анкора. Мы  с  Чэном
их всемерно одобрили (про  себя!)  и  принялись  наблюдать  за  всей  этой
суматохой, изображая снисходительное удовлетворение  расторопностью  своих
дворецких.
     Благодаря тому, что мы молчали и ни во  что  не  вмешивались,  отряду
весьма быстро удалось продолжить путь.
     Нас по-прежнему вела семья Метательных ножей; Чэн скакал бок-о-бок  с
их Придатком, знахаркой Ниру. Слева, сразу за  узкой  полоской  полей,  по
краю которой мы ехали, возвышались  скалы,  справа  -  подступала  изрытая
оврагами, иссохшая и покореженная земля.
     Еще не Кулхан, но уже - почти.
     Почти.
     Это только в Беседе почти не считается...
     Проехать, как я понял, можно было только здесь  -  и  я  старался  не
думать о том, что будет, если дичь давно ушла от преследования.
     Поля    вскоре    закончились,     начались     унылые     солончаки,
безрадостно-одинаковые, а за ними просматривалась гряда песчаных барханов.
     Мохнатая неказистая кобылка, на которой ехала Ниру с ножами Бао-Гунь,
остановилась.
     - Вон граница песков Кулхан, - неторопливо звякнул верхний нож.
     Я выскользнул из ножен и взмыл над головой Чэна.
     Вскоре наш растянувшийся отряд собрался вокруг нас.
     - Они должны были выйти именно сюда? - осведомился Чэн у Ниру.
     - Да, - коротко отозвалась та. - И пришли тоже отсюда.
     - Тогда снимаем поклажу и осматриваем окрестности. Глядишь,  отыщутся
какие-нибудь следы...
     Пока коней  освобождали  от  тяжести  свернутых  шатров,  провизии  и
бурдюков с водой, мы с Чэном подъехали к Асахиро и Но-дачи.
     Кстати, только сейчас я сообразил, что Обломок за всю дорогу так и не
произнес ни единого слова.
     - Как ты думаешь, Но, где их искать? - негромко поинтересовался я.
     И увидел, как Дзю глядит куда-то в сторону, высовываясь у Чэна из-под
локтя.
     - Не надо их искать! - громко и отчетливо заявил Дзю.
     И уже тише добавил:
     - Вон они... сами нашлись.
     Это и были первые слова шута за истекшие двое суток дороги.


     ...Облако глухо ворчащей пыли неслось  на  нас.  Нет,  не  неслось  -
расстояние было довольно-таки большим,  и  поэтому  казалось,  что  облако
просто разрастается,  вытягиваясь  поперек  собственного  пути,  выгибаясь
краями навстречу нам, словно буро-ржавый  Чань-бо  устремлял  вперед  свой
полумесяц...
     - Ориджиты, - бросил Асахиро.
     - Кто? - не оборачиваясь, спросил Я-Чэн.
     - Дети Ориджа. Племя такое...
     - Откуда знаешь?
     - Вижу...
     И он замолчал.
     Не знаю, что там видел Асахиро - ни я, ни Чэн ничего толком разобрать
не могли. Напряжение, копившееся во мне  с  недавних  (или  давних?)  пор,
заставляло меня звенеть, подобно струне  чанга  в  ожидании  прикосновения
умелых пальцев чангира, и я лишь недоумевал -  почему  мы  медлим,  почему
ждем, почему?!.
     И запоздалое понимание обожгло меня пламенем невидимого горна.
     Все они - Тусклые, Блистающие, Заррахид, Но-дачи,  Кунда  Вонг,  Сай,
Пояс Пустыни, Мудрый Чань-бо, восьмерка  метательных  ножей  из  сожженной
деревни...
     Все  они  -  люди  истины  Батин,  Кос,  Асахиро  Ли,  Фариза,  Эмрах
ит-Башшар, Матушка Ци, выгоревшая изнутри знахарка Ниру...
     Все они ждали моего приказа.
     Их судьбы, помыслы и желания, их пути - всех и каждого в  отдельности
- как полосы стали в общем клинке, сошлись к  единому  острию,  и  острием
этим по воле случая был я, Мэйланьский Единорог!
     Не самый старший, не самый опытный, не самый мудрый - но  возможности
выбирать или сомневаться мне не оставили.

         - Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл,
         И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..

     Я вылетел из ножен, дети Ориджа сразу стали ближе; и земля вокруг нас
задрожала.


     Примерно в сотне выпадов от места нашей стоянки и в  двух  сотнях  от
холма,  с  которого  мчались  шулмусы,  лежал  огромный  валун   -   глыба
выглаженного солнцем камня в человеческий рост.
     Вот у него-то мы и встретились.
     Сейчас, когда я вспоминаю об  этом,  когда  лава,  кипевшая  во  мне,
подернулась пеплом и коркой времени, я понимаю: судьба еще до начала  боя,
до первого  звона  и  первой  раны,  рассмеялась  своей  удачной  шутке  и
выгнулась от удовольствия.
     Мы, дети Кабира, Мэйланя, Харзы, искушенные  в  бескровном  искусстве
Бесед, мы собирались убивать без пощады и  сожаления;  и  в  то  же  время
надвигающаяся Шулма собиралась взять нас живыми!
     Воистину:  не  хочешь  жертвовать  собою  -  не  рвись  Беседовать  с
судьбою...
     Не рвись еще и потому, что после, спустя один день или по  прошествии
многих лет, в памяти не остается связной картины случившегося, как если бы
кусок твоей жизни был небрежно скомкан, изорван и пущен по ветру. Любую из
Бесед своей  жизни  я,  если  сильно  захочу,  могу  вспомнить,  вспомнить
подробно и обстоятельно, а вот бой с детьми Ориджа у песков  Кулхан  -  не
могу.
     Так, обрывки, осколки, отголоски... эхо, пыль, лязг, крики, прыгающая
земля, скрежет...
     Вот - навстречу летят какие-то веревки с петлями на конце, и огромный
изогнутый клинок Но-дачи чертит воздух  косыми  взмахами,  рассекая  витой
волос.
     Вот - короткая литая булава  с  глухим  уханьем  выбивает  Фаризу  из
седла, и над упавшей девушкой пляшет  буланая  кобыла,  на  спине  которой
пляшет оскаленный Эмрах ит-Башшар, в чьих  руках  пляшут  Пояс  Пустыни  и
подхваченная на лету Кунда  Вонг;  и  пляска  этого  взбесившегося  смерча
подобна... не знаю я, чему она подобна, а придумывать не хочу.
     Вот - спешенная Матушка  Ци  прижалась  спиной  к  валуну,  и  лопата
забывшего о мудрости и  невозмутимости  Чань-бо  безостановочно  подсекает
ноги отчаянно ржущих лошадей, шарахающихся в стороны от звона  бубенцов  и
мелькания лент.
     Вот еще - знахарка Ниру прямо  с  коня  прыгает  на  валун,  и  шесть
метательных ножей, один за другим, с пронзительным  воплем  летят  в  гущу
схватки, и вокруг меня на миг становится просторно, - но лишь  на  миг,  а
Ниру с оставшимися двумя ножами соскакивает с валуна,  становясь  рядом  с
задыхающейся Матушкой Ци...
     Земля качается, мир пьян и безумен, я чувствую,  как  хмель  сражения
захлестывает Чэна с головой, делая  взгляд  веселым  и  диким,  а  тело  в
приросшей броне - послушно-невесомым; "Аракчи! -  вопят  шулмусы.  -  Мо-о
аракчи!.. Мо-о-о-о..."
     Про себя я помню только то, что мне было жарко.
     Жарко и мокро.
     И  еще  -  Заррахид,  мой  спутник,  мой  дворецкий,  мой   тиран   и
надсмотрщик, мой эсток Заррахид, тень моя...  везде,  где  не  успевал  я,
успевал он.
     А когда однажды не успели ни он, ни я - успел  Сай  Второй,  звенящей
вспышкой вырвавшись из пальцев Коса и  вонзившись  до  половины  в  чье-то
искаженное лицо. Обломок в  левой  руке  Чэна  метнулся  вперед,  неистово
лязгнув, зацепился за ус Сая, рванул - и через  мгновение  Сай  уже  летел
обратно к ан-Танье под напутственную ругань Дзю...
     Я-Чэн не знал тогда,  что  наш  и  без  того  небольшой  отряд  успел
уменьшиться чуть ли  не  вполовину;  не  видел  Чэн-Я  и  ужаса  в  глазах
рыжеусого воина, со стороны наблюдавшего за  побоищем  и  оставившего  при
себе всего одного шулмуса-телохранителя, потому что остальные были брошены
в бой, как последние дрова в пылающую печь; просто  Демон  У  в  очередной
раз, храпя, взвился на дыбы, вознеся нас высоко над горнилом схватки  -  и
поверх макушки  валуна  Я-Чэн  увидел  завершение  "Джира  о  Чэне  Анкоре
Вэйском".
     От знакомого холма, разъяренно визжа и терзая обезумевшую  лошадь,  к
нам неслась Мать всех алмасты, Шестиносая Аала-Крох, а за ней, за  бешеной
ведьмой с  разметавшимся  знаменем  смоляных  волос,  по  пятам  следовали
беловолосый гигант Амбариша, вознесший к небу огненный  меч,  и  голый  по
пояс исполин Андхака, покрытый черной шерстью, чья двуручная палица-гердан
грозила привести к концу этот и без того бренный мир.
     Последним скакал очень хороший человек, платящий кабирскими  динарами
слепым сказителям Мэйланя, а сейчас размахивающий кривым мечом-махайрой.
     - Чин! - из последних сил закричал  Чэн-Я.  -  Чи-и-и-ин!..  Гвениль!
Жнец!.. Кобла-а-а-ан!..
     - Я т-тебе женюсь, мерзавец! - рявкнула благородная госпожа Ак-Нинчи,
вихрем проносясь мимо меня. - Я т-тебе...
     Волчья  Метла  только  презрительно  смахнула  с  коня  зазевавшегося
шулмуса, не удостоив меня даже словом.
     "Они же... они же не умеют убивать!" - смятенно подумал я, и  тут  же
один-единственный удар Гвениля убедил меня в обратном.
     Меня, да еще того несчастного шулмуса, что подвернулся под этот удар.
     Видимо, судьба продолжала смеяться; видимо,  сегодня  был  тот  день,
когда всему учатся сразу и навсегда, или не учатся вовсе.
     Только сейчас я почувствовал, как ноет мой избитый клинок.



                                    20

     - Уходит! - услышал я отчаянный звон  Пояса  Пустыни.  -  Уходит!  Ах
ты... врешь, достану!..
     Шипастый Молчун в руках наскочившего Коблана поднялся совсем недалеко
от меня, опустился, снова поднялся... и я оказался вне боя.
     В пяти выпадах от грохочущего  Гердана  из  свалки  вылетела  буланая
кобыла  ит-Башшара  и  мгновенно  распласталась  в  стремительном  галопе,
удаляясь по направлению к Кулхану. К спине кобылы  прилип  харзи