шейся с каждым годом и догнавшей, таким образом,  французскую
армию. Но вызывает удивление тот факт, что французская авиация была доведена
до подобного плачевного  состояния. Не мне судить об ответственности и  вине
министров дружественных и союзных стран, но когда во Франции начинают искать
"виновных",  то,  по-видимому,  именно  в  этой области поиски  должны  быть
особенно тщательными.
     Боевой  дух  английского  народа  и  недавно  избранного им  парламента
неуклонно рос по мере того, как люди начинали сознавать германскую, а вскоре
германо-итальянскую опасность. Английский  народ теперь  хотел и даже жаждал
всевозможного  рода  мероприятий,  которые  могли  бы  положить  конец   его
тревогам, если бы  они были предприняты на два-три года раньше. Но если  его
настроение  стало  более  правильным,  то  сила  его  противников,  а  также
трудность  его задачи возросли. Многие утверждают, что  после  того,  как мы
покорно  смирились с  захватом Рейнской области, уже ничто, кроме войны,  не
могло   бы  остановить  Гитлера.  Окончательное  суждение  вынесут   будущие
поколения. Многое, однако, можно было сделать для того, чтобы мы  были лучше
подготовлены и таким образом подстерегавшая нас опасность уменьшилась. А кто
может сказать, как развивались бы в этом случае события?

        "Глава четырнадцатая"
        "ИДЕН В МИНИСТЕРСТВЕ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ."
        "ЕГО ОТСТАВКА"
     Министр   иностранных   дел  занимает  в   британском  кабинете  особое
положение. Он находится на высоком и ответственном посту, и к нему относятся
с явным уважением, но обычно, если не  весь кабинет,  то по крайней мере его
главные члены внимательно следят  за тем, как он ведет  дела. Он обязан  обо
всем информировать  их. Как  правило, он  знакомит  своих  коллег  со  всеми
деловыми телеграммами,  отправляемыми  и получаемыми  им,  с докладами наших
посольств  за  границей,  показывает  им  записи своих бесед  с иностранными
послами и другими высокопоставленными лицами. Так, по крайней мере, обстояло
дело, когда  я был членом кабинета. Такое тщательное наблюдение,  конечно, в
первую очередь осуществляет премьер-министр, который лично или через кабинет
несет  ответственность  за контроль  и имеет  право  контроля основной линии
внешней политики. От него во всяком случае не должно быть никаких  секретов.
Ни один  министр иностранных дел не может выполнять свои задачи, если  он не
пользуется постоянной поддержкой своего шефа. Для того чтобы все шло гладко,
необходимо не только согласие между ними по основным принципам,  но и полное
единство взглядов и даже  в известной мере  сходство  темпераментов. Это тем
более  важно,  если  премьер-министр  сам  уделяет  особое  внимание внешней
политике.
     Иден был министром иностранных дел Болдуина, стремление которого к миру
и спокойной  жизни  было  всем  хорошо  известно.  Он не принимал  активного
участия в руководстве внешней политикой. Чемберлен же стремился осуществлять
деспотический контроль за деятельностью многих министерств. У него были свои
определенные  взгляды  на  вопросы внешней  политики,  и с самого  начала он
утвердил  свое  бесспорное  право  обсуждать внешнеполитические  проблемы  с
иностранными  послами. Занятие им  поста  премьер-министра означало  поэтому
небольшое, но существенное изменение в положении министра иностранных дел.
     К  этому добавилось глубокое, хотя вначале и скрытое, различие в точках
зрения и настроениях. Премьер-министр хотел поддерживать хорошие отношения с
обоими   европейскими  диктаторами   и  считал,  что  лучший  метод  --  это
умиротворение  и попытки избегать всего, что могло  бы оскорбить их. Иден же
прославился  в  Женеве,  сплотив   европейские  страны   против   одного  из
диктаторов. Получив свободу  рук, он, вполне  вероятно,  довел бы санкции до
грани  войны, а  быть  может, и дальше. Он  был верным  сторонником  союза с
Францией.  Он  только  что  настаивал  на "переговорах штабов". Он стремился
установить  более  тесные   отношения  с  Советской  Россией.  Он   сознавал
опасность, которую представлял  собой Гитлер,  и страшился ее. Его тревожила
слабость наших  вооружений  и воздействие этого фактора на внешнюю политику.
Можно сказать, что у нас с ним по существу не было  серьезных расхождений во
взглядах; правда, он был у власти. Поэтому мне с самого начала казалось, что
между   этими  двумя  ведущими   членами   кабинета,  несомненно,  возникнут
расхождения по мере того, как международная обстановка будет становиться все
более напряженной.
     Начиная с лета 1937 года  и до конца этого года расхождения в методах и
целях  между  премьер-министром  и  его   министром  иностранных   дел   все
усиливались.  События, приведшие  к отставке  Идена  в  феврале  1938  года,
развивались логическим путем.
     Прежде  всего разногласия возникли  в  вопросе  о  наших  отношениях  с
Германией и Италией.  Чемберлен намерен был добиваться благосклонности обоих
диктаторов.  В июле  1937  года он пригласил  на  Даунинг-стрит итальянского
посла графа Гранди. Беседа проходила с  ведома  Идена, но  в его отсутствие.
Чемберлен говорил о своем желании добиться улучшения отношений между Англией
и  Италией. Граф Гранди  высказал  предположение, что первым шагом  могло бы
явиться личное письменное обращение премьер-министра  к Муссолини. Чемберлен
тут же, во время беседы, сел и написал такое письмо.  Он отправил письмо, не
показав  его  министру   иностранных  дел,  находившемуся   в  то  время   в
министерстве  иностранных дел, на расстоянии всего  лишь  нескольких  ярдов.
Письмо не  дало никаких  ощутимых результатов,  и наши  отношения  с Италией
ввиду усилившейся итальянской интервенции в Испании все ухудшались.
     Чемберлен  был   проникнут  сознанием  своей   особой  личной   миссии,
состоявшей, по его мнению, в том, чтобы  достигнуть дружеского соглашения  с
диктаторами  Италии и  Германии, и считал, что он  сумеет  этого добиться. В
качестве  предварительного   шага  к  общему  урегулированию  разногласий  с
Муссолини он готов  был  признать захват Италией Абиссинии. Гитлеру он готов
был предложить уступки в вопросе о колониях. В то же время он не был склонен
уделить сколько-нибудь значительное  внимание проблеме укрепления английских
вооруженных  сил или необходимости  тесного сотрудничества с Францией как  в
военно-штабной,  так и  в политической областях.  Иден же был  убежден,  что
какое  бы то ни было соглашение  с Италией возможно  лишь как  часть  общего
урегулирования средиземноморских проблем, которое затрагивало бы и Испанию и
было  бы  достигнуто  в тесном взаимопонимании  с Францией.  Признание  нами
позиции Италии в Абиссинии было  бы  важным козырем  в  наших переговорах  с
Италией  о  таком  урегулировании.  Министр  иностранных  дел   считал,  что
неправильно было бы отказываться от этого козыря на предварительной стадии и
в то же время проявлять слишком большое желание начать переговоры.
     Осенью 1937 года эти разногласия  приобрели большую остроту.  Чемберлен
считал, что министерство иностранных  дел мешает ему  в его попытках  начать
переговоры с Германией и Италией, а Иден был того мнения, что его  начальник
проявляет чрезмерную  поспешность в  своем подходе к диктаторам, особенно  в
условиях, когда английские вооруженные силы  так слабы. Таким образом, между
ними   существовали   глубокие   расхождения   как   практического,  так   и
психологического порядка.
     Несмотря на  мои разногласия с правительством,  я  очень симпатизировал
министру  иностранных  дел.  Он  казался  мне  самым  решительным  и  смелым
человеком в  правительстве,  и  хотя  как  личный  секретарь, а позднее  как
заместитель  министра  иностранных  дел он вынужден  был приноравливаться ко
многим вещам,  которые  я  критиковал и  которые я все еще  осуждаю,  я  был
убежден, что  мыслит он правильно и понимает  суть дела. Со своей стороны он
считал  себя обязанным приглашать меня на приемы  в министерстве иностранных
дел, и мы свободно общались с ним.
     Осенью  1937  года, идя несколько  разными путями, мы с Иденом пришли к
одинаковому мнению  о  том,  что  нельзя  допускать активного  вмешательства
держав оси в гражданскую войну в Испании. Я  всегда поддерживал его в палате
общин, когда он действовал решительно,  хотя эти действия и были чрезвычайно
ограничены  по  своему  характеру.  Я  знал,  как трудно ему  иметь  дело  с
некоторыми  из  его  старших  коллег по  кабинету и  с его  непосредственным
начальником. Я знал, что он действовал бы смелее, если бы не был  связан  по
рукам и ногам. В конце августа мы часто виделись с ним в Каннах, и однажды я
пригласил его и Ллойд Джорджа на завтрак в ресторан, находившийся на полпути
между Каннами и Ниццей. Мы говорили на самые разнообразные темы: о  борьбе в
Испании, о постоянном вероломстве Муссолини и о его интервенции в Испании --
и в конце затронули, конечно, вопрос о неуклонно растущей мощи  Германии.  Я
полагал,  что  мы  все придерживались в  общем  одинакового  мнения. Министр
иностранных  дел, естественно, был  весьма сдержан во всем, что касалось его
отношений  с  его  начальником  и  коллегами,   и  эта  деликатная  тема  не
затрагивалась. Он держался исключительно корректно, но все же я  был уверен,
что он не чувствует себя счастливым на своем высоком посту.
     Вскоре на Средиземном  море возник кризис, с которым он твердо  и умело
справился, и  в результате  этот 'кризис  был  разрешен  так, что это делало
честь  нашей  политике. Ряд  торговых  судов  был  потоплен так  называемыми
испанскими подводными лодками. Не было ни малейшего сомнения, что лодки были
не  испанские,  а  итальянские. Это  были  явно  пиратские действия,  и  они
побудили к активности  всех  знавших  о них.  10 сентября в  Нионе собралась
конференция  средиземноморских  держав.  На   конференцию   поехал   министр
иностранных  дел в  сопровождении  Ванситтарта и  начальника военно-морского
штаба Чэтфилда.

     Черчилль -- Идену 9 сентября 1937 года
     "В  своем  последнем  письме  Вы указывали,  что  были  бы весьма  рады
повидать  перед  отъездом  из  Женевы  Ллойд  Джорджа  и  меня.  Сегодня  мы
встретились, и я осмелюсь изложить Вам наше мнение.
     Настал  момент  призвать  Италию  выполнить  свой  международный  долг.
Необходимо положить конец пиратским действиям подводных лодок на Средиземном
море и потоплению судов многих стран, когда ставится под угрозу жизнь членов
команд   этих  судов.  Для   этого  все   средиземноморские  державы  должны
договориться о том, чтобы держать свои подводные лодки вдали от определенных
торговых  путей. На  этих торговых путях  французские  и английские  военные
корабли  должны  вести  поиски  подводных лодок,  и  обнаруженную с  помощью
гидролокатора подводную лодку необходимо преследовать и  топить как  пирата.
Италию следует самым вежливым  образом  просить принять в этом участие. Если
же она не пожелает, ей нужно заявить: "Вот что мы собираемся предпринять".
     Прошу Вас, используйте это письмо частным образом или публично,  как Вы
сочтете это полезным в интересах Англии и дела мира.
     P. S. Я прочел  это письмо Ллойд  Джорджу, который  выразил свое полное
согласие с ним".
     Конференция в Нионе  была непродолжительной и увенчалась  успехом. Было
решено  создать  англо-французские патрули  по  борьбе с подводными лодками.
Задачи этих патрулей не оставляли сомнения  в том, какая судьба будет  ждать
любую  обнаруженную  подводную лодку. Италия неохотно согласилась  с этим, и
преступные действия сразу же прекратились.
     Нионская  конференция,  хотя   это  был  лишь  изолированный  инцидент,
показывает, какое сильное влияние на настроения и  политику диктаторов могли
бы совместно  оказать  Англия и  Франция,  если бы они  твердо выразили свою
готовность применить  силу.  Нельзя  категорически  утверждать, что подобная
политика  на  данной стадии  предотвратила  бы  войну.  Она вполне могла  бы
отсрочить  ее. Известно, что, в то  время как "умиротворение"  во  всех  его
формах   лишь  поощряло  агрессию  и  усиливало  власть  диктаторов  над  их
собственными  народами, всякий признак позитивного контрнаступления западных
демократий немедленно ослаблял напряжение.  Так обстояло дело на  протяжении
всего 1937 года. Затем обстановка и условия изменились.
     В начале  октября 1937 года я был  приглашен в министерство иностранных
дел на обед в честь премьера Югославии Стоядиновича.
     После обеда, когда все мы встали  из-за стола и я беседовал с Иденом, к
нам  подошел  лорд  Галифакс.  Он весело сообщил,  что Геринг  пригласил его
посетить  Германию, чтобы  поохотиться, и он надеялся,  что  ему,  очевидно,
удастся  встретиться  с  Гитлером.  Он  сказал,   что   говорил  об  этом  с
премьер-министром, который  полагал,  что это будет очень  хорошим  делом, а
поэтому  он принял приглашение. Мне показалось, что  Иден был  удивлен и что
ему  это  не  понравилось. Но  в  общем  все  сошло  благополучно.  Галифакс
отправился  в  Германию  как  "магистр  по лисьей  охоте". Нацистская печать
приветствовала его как "лорда Галалифакса". "Галали!" -- таков был охотничий
клич  на  континенте. После  спортивных  развлечений  он  действительно  был
приглашен в  Берхтесгаден  и  имел неофициальную беседу с Гитлером,  который
держался  с  ним  запросто.  Беседа  шла  не  слишком  хорошо.  Трудно  себе
представить двух людей,  менее способных понять друг друга. С одной стороны,
йоркширский  аристократ, клерикал, ярый миролюбец, воспитанный в  обстановке
радушного благожелательства, которым была отмечена  вся жизнь старой Англии,
хорошо  проявивший  себя  на  войне  как  офицер.  С  другой  --  злой  дух,
поднявшийся  из  нищеты,  пламенеющий  при  мысли  о  поражении,   сжигаемый
ненавистью  и  обуреваемый жаждой  мщения, преисполненный намерения  сделать
германскую расу  хозяином  Европы,  а  быть  может,  и  всего  мира.  Беседа
оказалась лишь пустой болтовней и оставила чувство недоумения 1.
     1 Беседа не оказалась "пустой болтовней". В ходе этой беседы
(19.11.37.)  Галифакс  отметил  заслуги Гитлера в "уничтожении  коммунизма",
сказал,  что  Германия  по праву  может считаться  "бастионом  Запада против
большевизма", дал понять Гитлеру, что Англия готова предоставить ему свободу
действий в Центральной и Восточной Европе, в частности  в отношении Австрии,
Чехословакии и  Данцига.  Он, правда,  сделал оговорку, что  Германия должна
осуществлять экспансию, не прибегая к вооруженной силе.

     Здесь  уместно упомянуть  о том,  что  Риббентроп дважды приглашал меня
посетить Гитлера. Задолго до этого, еще будучи заместителем министра колоний
и  майором  Оксфордширского  территориального  кавалерийского  полка,   я  в
качестве гостя кайзера  присутствовал на германских маневрах в 1907 и в 1909
годах. Но теперь было иное дело. Возник смертельный спор, и я принимал в нем
участие. Я охотно  встретился бы  с Гитлером, если бы  был уполномочен на то
Англией. Но, отправившись туда  как частное лицо, я поставил бы себя и  свою
страну в  невыгодное положение. Если бы я согласился с пригласившим  меня  в
гости диктатором, я ввел бы  его в заблуждение. Если  бы  я не согласился  с
ним, он  был бы оскорблен и меня обвинили бы в том, что я испортил отношения
между  Англией  и Германией. Поэтому я  отклонил  или,  скорее, оставил  без
внимания  оба  приглашения.  Англичане,  посетившие  в  эти годы германского
фюрера,   оказались   впоследствии   в    неудобном   положении   или   были
скомпрометированы.  Но  никто не  был так сильно введен  в  заблуждение, как
Ллойд  Джордж,  восторженные  рассказы  которого  о  его  беседах с Гитлером
сегодня странно читать. Гитлер, бесспорно, обладал даром зачаровывать людей,
а сознание силы  и власти может производить непомерно сильное впечатление на
посетителя.
     В те ноябрьские дни Иден испытывал все большее  беспокойство по  поводу
медленных темпов нашего перевооружения.
     11 ноября он  встретился с премьер-министром и попытался  поделиться  с
ним  своими опасениями.  Невилл  Чемберлен  не  стал  долго  его  слушать  и
посоветовал ему  "пойти домой и принять таблетку аспирина". Возвратившись из
Берлина,  Галифакс сообщил  о своей  беседе с Гитлером. Тот заявил  ему, что
единственная нерешенная проблема в отношениях между Англией и Германией -это
вопрос о  колониях. По мнению  Галифакса, немцы  не  спешили. Перспектив  на
немедленное установление  мира не было.  Его выводы были неблагоприятными, а
настроение подавленным.
     В  феврале 1938 года  министр иностранных дел убедился  в  том,  что он
почти   полностью   изолирован  в  кабинете,   тогда   как  премьер-министр,
возражавший против его взглядов, пользуется сильной поддержкой. Целая группа
влиятельных  министров считала политику министерства иностранных дел опасной
и даже  вызывающей.  С  другой  стороны, более  молодые министры готовы были
понять точку зрения Идена.  Некоторые из них  позднее жаловались, что  он не
пожелал им довериться. Однако он не собирался создавать какую-то группировку
для борьбы со своим руководителем.  Начальники  штабов не  могли оказать ему
никакой   помощи.  Кстати,  они   занимали  осторожную  позицию  и   слишком
акцентировали  опасности  создавшегося  положения.  Они  не хотели  чересчур
сближаться с французами, опасаясь, что это вынудит нас взять на  себя  такие
обязательства, выполнить которые мы окажемся не в состоянии. Они скептически
оценивали военную мощь России после чистки,  которая там была проведена. Они
считали необходимым подходить к разрешению наших  проблем так, как если бы у
нас было  три  врага -- Германия,  Италия и Япония, которые могли напасть на
нас одновременно,  тогда как помочь нам мало  кто  мог. Мы могли  бы просить
предоставить в наше распоряжение воздушные базы во Франции, но мы были бы не
в  состоянии   послать  армию  сразу  же.   Даже  это  скромное  предложение
натолкнулось в кабинете на сильное сопротивление.
     Однако явный  разрыв произошел в  связи  с  новой  и  особой проблемой.
Вечером  11  января  1938  года  английского  посла  в   Вашингтоне  посетил
заместитель   американского  государственного  секретаря  Сэмнер  Уэллес   с
секретным и конфиденциальным письмом президента Рузвельта Чемберлену. В этом
письме  президент   выражал   глубокое  беспокойство  по   поводу  ухудшения
международного положения  и  предлагал взять  на себя инициативу  встречи  в
Вашингтоне  представителей  некоторых правительств для  обсуждения  основных
причин существующих разногласий. Однако прежде чем предпринять такой шаг, он
хотел  узнать мнение английского правительства об  этом плане, оговорив, что
ни одно другое правительство не должно быть осведомлено ни о характере этого
предложения, ни о самом его существовании. Он просил ответа на это письмо не
позднее  17  января и дал  понять, что обратится  к правительствам  Франции,
Германии и  Италии  только  в  том  случае, если  его  предложение  встретит
"сердечную  и  полную  поддержку  правительства  его  величества".  Это  был
исключительно важный и смелый шаг.
     Препровождая это  секретнейшее письмо  в  Лондон, английский  посол сэр
Рональд  Линдсей  писал,   что,  с  его   точки  зрения,  план,   выдвинутый
президентом,  представляет собой  подлинную попытку  ослабить  международное
напряжение  и что, если  правительство  его величества откажет ему  в  своей
поддержке,  это сведет  на  нет  успехи англо-американского  сотрудничества,
достигнутые  за  последние  два   года.   Самым  настоятельным  образом   он
рекомендовал английскому правительству принять это предложение. Министерство
иностранных дел получило вашингтонскую телеграмму 12 января и в тот же вечер
послало  копию  ее   премьер-министру,  находившемуся  в   своей  загородной
резиденции. На  следующее утро  он прибыл в Лондон  и по его  указаниям  был
составлен