улеглась после  того, как они капитулировали, и
их  приветствия,  а  также  изнуренный  вид и  поношенная одежда меня  очень
растрогали. Затем  мы  вошли  в здание канцелярии и довольно  долго  бродили
среди  полуразрушенных  коридоров  и залов. Потом сопровождавшие нас русские
провели  нас  в  бомбоубежище  Гитлера. Я спустился  в  самый  низ  и увидел
комнату, в  которой  покончили  с  собой Гитлер и его любовница, а когда  мы
поднялись наверх, нам  показали место, где сожгли его труп. От осведомленных
людей мы услышали самый подробный рассказ,  какой можно было  услышать в  то
время об этих финальных сценах.
     Исход,  избранный Гитлером, был гораздо более удобным для нас, чем тот,
которого я опасался. В любой  момент  в течение последних нескольких месяцев
войны он мог прилететь в Англию  и сдаться со словами: "Делайте со мной, что
хотите, но пощадите мой введенный в заблуждение народ". Я не сомневаюсь, что
он разделил бы участь нюрнбергских преступников. Моральные нормы современной
цивилизации, очевидно, предписывают победителям казнить руководителей нации,
понесшей поражение в  войне. Это, несомненно, побудит их бороться до конца в
любой будущей войне, независимо от того, сколько лишних жертв это потребует.
Расплачиваться за это будут массы народа, от которых так мало зависит начало
или окончание войн.
     18 июля я завтракал  с президентом.  Мы были одни  и  затронули  многие
темы.  Я говорил  о  печальном положении  в  Великобритании, израсходовавшей
более половины своих иностранных  капиталовложений  на  общее дело, когда мы
боролись совсем  в одиночку,  и  теперь вышедшей из войны  с большим внешним
долгом в три миллиарда  фунтов стерлингов. Этот долг накопился в  результате
закупок,  которые  делались в Индии, Египте  и других странах, в  которых не
действовал ленд-лиз, и  это заставит нас ежегодно экспортировать, ничего  не
импортируя   взамен,  для  того,  чтобы  иметь  возможность  пополнять  фонд
зарплаты. Нам придется попросить помощи для того, чтобы снова стать на ноги,
а до  тех пор, пока мы не сумеем как следует  наладить свое хозяйство, мы не
сможем оказать особенной помощи в обеспечении  всемирной безопасности или  в
осуществлении высоких целей, намеченных в Сан-Франциско.  Президент  сказал,
что  он  сделает  все,  что  в  его силах.  Но я,  конечно,  знал, с  какими
трудностями он может столкнуться в своей стране.
     Президент  затронул  вопрос  об авиации и  коммуникациях.  Ему пришлось
столкнуться  с  большими  трудностями  в  вопросах  создания  аэродромов  на
британской территории, в особенности
     в  Африке,  на  строительство  которых  американцы  затратили  огромные
средства.  Мы  должны пойти  им навстречу  в этом  отношении  и  разработать
справедливый план  общего  их  использования.  Я  заверил  его,  что если  я
по-прежнему буду нести ответственность за правительство, то  я вновь вернусь
к обсуждению этого вопроса с ним лично.
     Президент, видимо,  был вполне согласен со  мной,  если  только это все
удастся соответствующим образом представить и если это не будет  иметь явную
форму военного союза двух  стран. Он  не  сказал именно этих слов, но таково
было впечатление,  которое  я вынес.  Поощренный  этим,  я стал излагать ему
мысль,   которая  у  меня  явилась  уже  давно,  о  необходимости  сохранить
объединенный англо-американский  штаб как организацию, во  всяком  случае до
тех пор, пока мир окончательно не успокоится после великого шторма, и до тех
пор,  пока  не  будет  создана  всемирная  организация,  настолько прочная и
дееспособная, что мы смело сможем довериться ей.
     Президент ответил  на это весьма утешительно. Я видел, что передо  мной
человек  исключительного  характера   и  способностей,  взгляды  которого  в
точности  соответствовали  установившемуся   направлению  англо-американских
отношений, у которого была простая и ясная манера речи, большая  уверенность
в себе и решительность.

     * * *
     В тот же вечер 18 июля  я обедал со Сталиным. С нами были только Бирс и
Павлов. Мы приятно беседовали с половины девятого вечера до половины второго
ночи,  не  затронув  ни  одной из  наиболее  важных тем.  Майор  Бирс  затем
представил  мне  довольно  подробную запись  беседы, которую я здесь привожу
вкратце. Мой  хозяин казался  физически несколько подавленным, но его легкая
дружелюбная манера держаться  была в  высшей степени приятной. Об английских
выборах   он   сказал,   что   вся  информация,   которую  он   получал   из
коммунистических и других источников,  подтвердила его уверенность, что меня
изберут  большинством почти  в 80  процентов.  По  его мнению, лейбористская
партия должна  получить 220--230  мест. Я  не  пытался  пророчествовать,  но
сказал,  что не  уверен  в том, как голосовали  солдаты.  Сталин сказал, что
армия  предпочитает  сильное правительство и поэтому, видимо, голосовала  за
консерваторов. Было ясно, что он надеялся, что его связи со мной и Иденом не
будут прерваны.
     Он  спросил,  почему  король не  приехал  в  Берлин. Я ответил, что это
объясняется  тем, что его приезд осложнил бы проблемы безопасности. Затем он
заявил, что  ни одной стране так не  нужна монархия, как Великобритании, ибо
королевская власть служит объединяющей силой  для  всей империи, и  никто из
друзей Англии не сделает ничего, что ослабило бы уважение к монархии.
     Наша  беседа  продолжалась.  Я  сказал,  что,  согласно моей  политике,
следует приветствовать  Россию в  качестве  великой морской державы. Я хотел
бы, чтобы  русские  корабли  ходили по всем океанам мира.  Россия до сих пор
напоминала гиганта, перед которым закрыты широкие пути и которому приходится
пользоваться  узкими  выходами  через  Балтийское  и  Черное  моря. Затем  я
затронул  вопрос о  Турции и Дарданеллах. Естественно, что турки тревожатся.
Сталин  объяснил,  что  произошло  в действительности.  Турки  обратились  к
русским с предложением заключить договор  о союзе.  В ответ русские заявили,
что договор можно заключить лишь  в  том случае,  если ни одна из сторон  не
имеет никаких притязаний, а Россия хочет получить Каре и Ардаган, которые  у
нее  отобрали  в конце  прошлой  войны. Турки  ответили,  что  они не  могут
рассматривать  этот  вопрос.  Тогда  Россия  поставила вопрос  о конвенции в
Монтрэ.  Турки ответили,  что  они и этого вопроса  не  могут  обсуждать,  и
поэтому Россия заявила, что она не может обсуждать договор о союзе.
     Я  сказал, что я  лично  поддержал бы  внесение поправок в конвенцию  в
Монтрэ, исключив из нее Японию  и  дав России доступ в  Средиземное  море. Я
повторил, что  приветствовал бы  выход России в  океаны,  а это касается  не
только  Дарданелл,  но  также Кильского канала, в  отношении  которого нужно
установить такой же режим, как  и в отношении  Суэцкого  канала, и  выхода в
теплые  воды  Тихого океана. Это  не объясняется благодарностью  за что-либо
совершенное Россией, а просто такова моя твердая политика.
     Затем Сталин спросил меня о германском флоте. Он сказал,  что  какая-то
часть этого флота была бы весьма полезна России,  понесшей тяжелые потери на
море.  Он выразил  благодарность  за  суда,  которые  мы  передали ему после
капитуляции  итальянского флота, но он хотел бы  также получить и  свою долю
германских кораблей. Я не возражал 1.
     1 Эти пожелания Сталина были выполнены. Решением  Берлинской
(Потсдамской) конференции "весь  германский надводный военно-морской флот...
включая корабли,  находящиеся в постройке и в ремонте", был разделен поровну
между СССР, Англией и США.  Из подводного  флота Германии сохранялось только
30 подводных  лодок, которые  также делились поровну  между  тремя  великими
державами  и  сохранялись  "для  экспериментальных  и   технических  целей".
Остальной подводный флот Германии подлежал потоплению. Так же поровну должен
был  быть  разделен  и  германский  торговый флот,  кроме  судов  берегового
плавания, необходимых для поддержания основ мирной экономики Германии.

     Далее он заговорил о греческой агрессии на границах Болгарии и Албании.
Он сказал, что в Греции есть элементы, подстрекающие к волнениям. Я ответил,
что  положение  на  границах неопределенное  и  что  греков  очень  тревожат
Югославия и Болгария, но я  не  слыхал, чтобы там происходили сколько-нибудь
серьезные  бои.  Конференция должна ясно  заявить о  своей воле  этим  малым
державам, и ни  одной из  них нельзя разрешить нарушать границы или начинать
сражения. Им нужно об этом заявить ясно и определенно и заставить их понять,
что  всякое  изменение  границ  может  быть  произведено  только  на  мирной
конференции. В Греции должны быть проведены плебисцит и свободные  выборы, и
я  предложил,  чтобы великие  державы  послали своих  наблюдателей  в Афины.
Сталин высказал мнение, что это будет свидетельствовать о недостатке доверия
к честности греческого народа. Он считал, что о ходе выборов должны сообщать
послы великих держав.
     Затем  он спросил мое мнение  о Венгрии.  Я ответил, что я недостаточно
информирован для того,  чтобы  сообщать  свое  мнение  о  положении в данный
момент, но что я запрошу министра иностранных дел.
     Сталин сказал,  что  во  всех странах,  освобожденных  Красной  Армией,
русская   политика  состоит  в  том,  чтобы  добиваться  создания  сильного,
независимого суверенного государства. Он против советизации какой бы  то  ни
было из этих  стран.  Там  будут проведены свободные выборы, в которых будут
участвовать все партии, за исключением фашистских.
     Далее я заговорил о трудностях в Югославии, где у нас  нет материальных
притязаний, но где предусматривалось деление наших интересов поровну. Сейчас
соотношение там не  50:50, а 99:1 не  в пользу Англии. Сталин утверждал, что
соотношение  там таково: 90 процентов в пользу Англии, 10 процентов в пользу
Югославии и 0 процентов в пользу  России.  Советское правительство  часто не
знает, что собирается предпринять Тито.
     Сталин  также  заявил,  что  он  был уязвлен  американским  требованием
сменить правительства в Румынии  и Болгарии. Он  не вмешивается  в греческие
дела, и  поэтому американцы поступают несправедливо. Я сказал, что я еще  не
видел американских  предложений.  Сталин  объяснил, что в странах, где  были
эмигрантские правительства, он счел необходимым помочь в создании внутренних
правительств.  Это,  конечно,  не  касается  Румынии  и  Болгарии,  где  все
происходило мирно. Когда я спросил, почему Советское правительство наградило
короля  Михая орденом, он  сказал,  что,  по  его  мнению, король действовал
храбро и разумно во время государственного переворота.
     Я затем рассказал ему,  как беспокоят людей намерения русских. Я провел
линию  от Нордкапа  до Албании и  перечислил столицы  восточнее  этой линии,
оказавшиеся в руках русских. Создавалось впечатление, что Россия движется на
запад. Сталин  сказал, что у него нет такого намерения. Напротив, он отводит
войска с запада. В ближайшие четыре месяца будет демобилизовано и отправлено
на  родину 2  миллиона человек. Дальнейшая демобилизация будет зависеть лишь
от  транспортных возможностей.  Русские  потери  в  ходе войны  достигают  5
миллионов  человек  убитыми и  пропавшими без  вести. Немцы  мобилизовали 18
миллионов человек, не считая промышленности, а русские -- 12 миллионов.
     Я выразил  надежду, что до окончания конференции мы сможем договориться
о границах всех европейских стран, а  также о доступе  России к  морям  и  о
разделе  германского  флота.  Три  державы,   которые  соберутся  за  столом
конференции, -- это сильнейшие державы, когда-либо существовавшие в мире,  и
их задача -- сохранить всеобщий мир. Хотя поражение Германии радует нас, все
же  это великая  трагедия.  Но  немцы  похожи  на стадо  овец. Сталин  снова
вспомнил о своем  пребывании  в Германии  в  1907 году  и рассказал, как 200
немцев  не попали  на  собрание  коммунистов, потому что  на железнодорожном
вокзале  некому  было проверить  их билеты. Затем  он извинился  за  то, что
официально не  поблагодарил  Англию за  помощь  в снабжении во время  войны.
Россия приносит благодарность за это.
     В  ответ на  мои  вопросы  он  разъяснил  систему труда  в  совхозах  и
колхозах. Мы согласились, что и в России и в Англии нет  угрозы безработицы.
Он сказал, что Россия готова обсудить вопрос о торговле с Англией. Я заявил,
что самой лучшей рекламой для Советской России за границей было бы счастье и
благосостояние  ее  народа.  Сталин  говорил  о   преемственности  советской
политики.  Если с ним что-нибудь  случится, то имеются хорошие люди, готовые
стать на его место. Он думал на тридцать лет вперед.

     * * *
     17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон
и положил передо  мной клочок бумаги,  на  котором было написано:  "Младенцы
благополучно родились". Я  понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
"Это  значит, -- сказал  Стимсон. -- что опыт  в пустыне Нью-Мексико удался.
Атомная бомба создана". Хотя мы следили за этими страшными исследованиями на
основании  всех тех  отрывочных  и скудных сведений, которые нам давали, нам
заранее  не  сообщили или, во всяком случае,  я  не  знал даты окончательных
испытаний. Ни  один ученый,  обладающий чувством ответственности, не  мог бы
предсказать,  что произойдет  при  первом  атомном взрыве большого масштаба.
Были ли эти бомбы бесполезными или они оказались всесокрушающими? Теперь нам
это  было известно.  "Младенцы  благополучно  родились". Никто  еще  не  мог
определить  ближайших  военных последствий этого  открытия,  и никто еще  не
осознал его значения.
     На следующее утро самолет  доставил  полное описание этого грандиозного
события  в  человеческой  истории.  Стимсон   привез   мне  этот  доклад.  Я
рассказываю все по памяти.  Бомба, или нечто  схожее с ней, была взорвана на
вершине вышки в сто футов.  Всех людей в радиусе десяти миль удалили от нее,
а  ученые  со  своими  помощниками  укрылись  в  мощных   бетонных  убежищах
приблизительно  на  таком  же расстоянии. Взрыв  был ужасающим. Колоссальный
столб  пламени и  дыма вознесся к  внешним  пределам атмосферы  нашей бедной
планеты. В радиусе одной мили было абсолютно все разрушено. Так, значит, вот
что даст возможность быстро  закончить  вторую мировую войну,  а пожалуй,  и
многое другое.
     В связи с  этим президент пригласил меня безотлагательно побеседовать с
ним.  При нем находились  генерал  Маршалл  и адмирал  Лэги.  До  сих пор мы
мыслили себе наступление на территории собственно Японии при помощи массовых
воздушных бомбардировок  и вторжения огромных армий. Мы предвидели отчаянное
сопротивление японцев, сражающихся насмерть с самоотверженностью самураев не
только на поле боя, но и в каждом окопе, в каждом укрытии.
     Перед  моим мысленным  взором вставал остров Окинава,  где много  тысяч
японцев вместо того, чтобы  капитулировать, стали в строй и уничтожили  себя
ручными  гранатами после того, как их командиры торжественно совершили обряд
харакири. Для  того  чтобы  подавить  сопротивление японцев  и завоевать  их
страну  метр  за   метром,  нужно  было  бы  пожертвовать  миллионом  жизней
американцев и  половиной  этого числа жизней англичан или  больше,  если  мы
сможем  доставить  их  туда,  ибо мы твердо решили также  участвовать в этом
испытании.  Сейчас  вся  эта  кошмарная  перспектива  исчезла.  Вместо   нее
рисовалась прекрасная,  казалось тогда, картина окончания  всей  войны одним
или двумя сильными  ударами. Я  сразу же подумал о том, что  японский народ,
храбростью которого я всегда восхищался,  сможет усмотреть в появлении этого
почти  сверхъестественного  оружия  оправдание, которое  спасет  его честь и
освободит его от обязательства погибнуть до последнего солдата.
     Кроме того,  нам не  нужны  будут русские. Окончание  войны  с  Японией
больше не  зависело от участия  их  многочисленных армий в окончательных  и,
возможно, затяжных  боях. Нам не  нужно было просить  у них одолжений. Через
несколько дней  я  сообщил Идену: "Совершенно ясно, что Соединенные  Штаты в
настоящее время не желают  участия русских  в войне против Японии".  Поэтому
всю совокупность  европейских проблем  можно было рассматривать независимо и
на  основании широких  принципов Организации Объединенных Наций. Внезапно  у
нас  появилась  возможность  милосердного  прекращения  бойни  на Востоке  и
гораздо более  отрадные перспективы в  Европе. Я не сомневался, что такие же
мысли рождались и в голове  у моих американских друзей. Во всяком случае, не
возникало даже и речи о том, следует ли применить атомную бомбу. Возможность
предотвратить гигантскую затяжную бойню, закончить войну, даровать всем мир,
залечить  раны измученных народов, продемонстрировав  подавляющую мощь ценой
нескольких  взрывов, после  всех наших  трудов  и  опасностей казалось чудом
избавления.
     Принципиальное согласие  англичан использовать  это оружие было дано  4
июля --  до  того  как  состоялось  испытание.  Окончательное решение теперь
должен был принять президент Трумэн, в руках которого находилось это оружие.
Но я ни минуты не сомневался, каким будет это решение, и с тех пор я никогда
не сомневался, что он  был прав. Исторический факт таков  -- и о нем следует
судить в  исторической перспективе, -- что решение об использовании  атомной
бомбы  для  того, чтобы  вынудить  Японию капитулировать,  никогда  даже  не
ставилось  под  сомнение.  Между   нами  было  единодушное,  автоматическое,
безусловное   согласие,  и   я  также  никогда   не   слыхал  ни   малейшего
предположения, что нам следовало бы поступить иначе.
     Оказывается,    американские    военно-воздушные    силы    подготовили
колоссальное наступление с помощью обычных воздушных бомбардировок  японских
городов и портов. Их, конечно, можно было бы разрушить  в течение нескольких
недель или нескольких месяцев, и трудно сказать, сколько при этом погибло бы
гражданского населения.  Но теперь, применив  новое  оружие, мы смогли бы не
только разрушить города, но и спасти жизни как друзей, так и врагов.

     * * *
     Сложнее был вопрос о  том, что сказать Сталину. Президент и я больше не
считали, что  нам нужна его помощь для победы над Японией. В Тегеране и Ялте
он  дал  слово, что Советская Россия атакует  Японию, как только  германская
армия  будет  побеждена,  и  для выполнения этого обещания уже  с начала мая
началась  непрерывная   переброска  русских  войск  на  Дальний   Восток  по
Транссибирской  железной  дороге.  Мы  считали,   что  эти  войска  едва  ли
понадобятся и  поэтому теперь у Сталина нет того козыря против  американцев,
которым он так  успешно пользовался на переговорах  в Ялте. Но все же он был
замечательным  союзником  в войне против  Гитлера, и мы оба считали, что его
нужно  информировать  о  новом  великом  факте,  который  сейчас   определял
положение, не излагая ему подробностей. Как сообщить ему эту  весть? Сделать
ли  это  письменно или устно? Сделать  ли это на официальном или специальном
заседании, или в ходе наших повседневных совещаний, или  же после одного  из
таких совещаний? Президент решил выбрать последнюю возможность. "Я думаю, --
сказал он, --  что  мне следует  просто сказать ему после  одного  из  наших
заседаний, что у нас  есть совершенно новый тип бомбы,  нечто совсем из ряда
вон выходящее, способное, по нашему мнению, оказать  решающее воздействие на
волю японцев продолжать войну". Я согласился с этим планом.

     * * *
     Тем   временем  продолжалось   сокрушительное   воздушное   и   морское
наступление на Японию. Главными объектами наступления были остатки японского
флота,  ныне  рассеянного  и   укрывшегося   на  островах.  Один  за  другим
обнаруживались крупные  корабли,  и  к  концу  июля японский флот фактически
перестал существовать.
     На  территории собственно Японии царил хаос, и она