ам  земной  рай.  Я  говорила  о  западне   нереалистических   ожиданий   и
политического фантазирования,  как  о прошлом,  так и будущем, которому и мы
были подвержены - и потому я говорила "мы", а не "они".

   "Две  опасности  подстерегают тех из нас,  которые появились в качестве
новых самостоятельных государств: во-первых, опасность засидеться в прошлом;
во-вторых,  иллюзия,  что политическая независимость немедленно разрешит все
наши проблемы.
   Что  значит "засидеться  в  прошлом"?  Естественно, многие новые  нации
сохранили неприятные,  иногда  горькие воспоминания.  Естественно, они имеют
зуб  на  своих  прежних  правителей  и  склонны  считать  свои,  сегодняшние
трудности  наследием  прошлого.  Они  видят  жестокий  парадокс в  том,  что
некоторые страны  озабочены  проблемами перепроизводства  и  излишков, в  то
время  как они  влачат нищенское существование. Глядя на  свою землю, полную
минеральных и растительных богатств - золота и бриллиантов, бокситов, железа
и меди, какао и хлопка, сахара и каучука, - они не могут не прийти к выводу,
что голодают не по Божьей воле.
   Как  могут  африканцы  восхищаться чудесами  космического века, если их
собственные народы  до сих пор  еще  неграмотны? Не может мать в африканской
деревне  радоваться  успехам  медицины  в мире,  если  ее дети  страдают  от
трахомы, малярии и туберкулеза. Все это надо понять. Вполне естественно, что
вновь  возникшие  свободные  нации  должны помнить  о  прежних страданиях  и
унижениях.  Народ не может строить свое будущее, если он забыл о прошлом. Но
жить, продолжая размышлять только о  прошлом, невозможно: всю свою  энергию,
все способности следует вложить в будущее".

   Потом я заговорила о будущем.

   "Мы, новые страны, получили  независимость в  эру величайших достижений
человечества. В  некоторых  частях света  уровень жизни  и  развития  достиг
невероятной высоты. Не следует говорить нам, чтобы мы не торопились со своим
развитием; не  нужно  рассказывать  нам, что  развитым странам  понадобились
столетия и множество  поколений, чтобы  достигнуть  теперешних высот. Мы  не
можем ждать. Мы должны развиваться быстро. Как сказал один друг  из Конакри,
недавно   посетивший  Израиль:  "Неужели  я  должен  в  эпоху  сверхзвуковых
самолетов  ходить пешком только потому, что те, кому  эти  самолеты  сегодня
принадлежат, много поколений назад ходили пешком?"
   Это относится не только к новым нациям, но и ко всему миру. Многое было
сказано и  сделано в  отношении,  я бы  сказала,  "первой  помощи"  -  стали
делиться  с  неимущими  едой, отдавать голодным свои  излишки. Хочу сказать,
однако, что  мы  не будем  по-настоящему свободны,  пока наших  детей  будут
кормить  другие. Мы будем по-настоящему свободны лишь тогда,  когда научимся
получать то, что  нам нужно для пропитания  со своей собственной  земли.  Из
Азии и Африки  доносится  крик: делитесь  с нами не  только продуктами, но и
вашим умением их производить. Самая жуткая пропасть в сегодняшнем мире лежит
между  теми, кто буквально достиг луны,  и  теми, кто  не знает, как достичь
плодородия собственной почвы, чтобы  она удовлетворяла насущные человеческие
потребности".

   Мы    не   только   создали   израильскую   программу    международного
сотрудничества   и  открыли  (это  сделал   Гистадрут  при  поддержке   АФЛ)
Афро-Азиатский   институт;   мы  приняли  участие  в  работе  многочисленных
специализированных агентств ООН, которые занимаются развивающимися странами.
Существовали  - и  существуют  -  два  рода  деятельности,  которую проводит
Израиль и которые мне особенно по душе; притом они до некоторой степени дают
ответ на тот  вопрос, который я когда-то задала в Объединенных Нациях. Летом
1960  года  под руководством  Аббы Эвена, только  что  возвратившегося после
нескольких  лет успешной  службы в качестве посла Израиля в Вашингтоне и при
Объединенных  Нациях   (в  1966  году  он  сменил  меня  на  посту  министра
иностранных   дел),   состоялась   в   Реховоте   в  прекраснейшем   кампусе
Вейцмановского  института Первая  международная конференция о  роли науки  в
развитии  новых  государств.  Целью  конференции  было  навести мосты  между
развитыми   и  развивающимися  странами,  разведав  эффективнейшие   способы
использования  науки   и   техники   в  странах,   только   что   получивших
независимость. Половина участников состояла из африканцев и  азиатов, другая
половина -  из ведущих европейских и  американских  ученых. Не  я одна - все
участники  были  растроганы  и  воодушевлены   этим  первым  в   своем  роде
замечательным сборищем.
   Что говорить,  некоторые  речи были  слишком длинны,  некоторые  ученые
доклады  - слишком трудны  для  понимания, некоторые вопросы,  да и  ответы,
прозвучали неуместно - но это был гигантский шаг к настоящему международному
сотрудничеству, который  в чем-то был даже  важнее  формального  равенства в
Организации  Объединенных Наций.  В Реховоте встретились представители  двух
культур, чтобы сообща  проложить путь, на котором одна половина человечества
всего  эффективнее  сможет   помочь  другой.   Я  не  могла  наглядеться  на
африканских государственных деятелей (многие были в национальной одежде),  с
которыми  я  так  недавно  встречалась  в  Африке,  -  на  новых   министров
образования, здравоохранения, технологии, поглощенных беседой с нобелевскими
лауреатами  и  другими  всемирно прославленными  членами научной  братии,  с
которыми они постепенно находили общий  язык. Первая реховотская конференция
положила  начало традиции. С  тех пор  в  кампусе  Вейцмановского  института
каждые два года  собираются подобные  конференции  - по здравоохранению,  по
экономике   по  образованию,  по  сельскому   хозяйству...  Каждая  из  этих
конференций дала участникам то, чего за деньги не купишь: чувство, что когда
все сказано и сделано - мир в самом деле един.
   Другой наш проект, который все так же мне дорог, как и в первые дни его
осуществления (1960 год), - это Кармелский центр. Его официальное название -
Международный  центр подготовки работников коммунального обслуживания. Здесь
женщины развивающихся  стран Азии, Африки  и Латинской Америки  готовятся  к
новому для  них роду деятельности. Уже пятнадцать лет  я наблюдаю, как сотни
женщин  в этом  центре учатся играть производительную роль в своих странах -
будь  то  руководительница детского  сада  из Непала, диетсестра из  Лесото,
работник социального  обеспечения из Кении или  учительница  из Малайи.  Для
всех этих женщин Израиль  был  как  бы живой  лабораторией, потому  что  как
сказала мне студентка из Кении, "если бы я поехала учиться этому в США, то я
выучила  бы  историю  развития,  а  в  Израиле  я  вижу,  как  это  развитие
происходит".
   Этот центр занимает особое место в моем сердце не только потому,  что я
вместе  со шведкой Ингой  Торсон и израильтянкой Миной  Бен-Цви помогала его
основать, но и  потому, что меня восхищают все эти  женщины, оставившие свои
насиженные  места в  городах и деревнях, свои семьи  и приехавшие  в далекую
чужую страну, чтобы получить специальность, которая  когда-нибудь поможет их
народу жить богаче и лучше. Есть что-то героическое - а я нечасто употребляю
это слово! - и в  усилиях, которые делают эти  женщины,  вступая на долгий и
трудный  путь самообразования во  имя лучшей жизни для  себя,  своих детей и
внуков. Помню особенно ясно поразительную женщину - судью  из Ганы; скромную
молоденькую акушерку  из Свазиленда,  пожилого врача, возглавлявшую семейное
планирование    в    Нигерии    и    преданную    делу,   дисциплинированную
диетсестру-эфиопку. Все это  были жены и  матери, и каждая стала  пионером в
своей  области,  и  каждая  надеялась,  что  африканские  женщины  займут  в
африканском  обществе  надлежащее место  как  равные  строители  будущего  -
подобное  тому,  какое,   они  видели,  занимают  в   еврейском  государстве
женщины-израильтянки.  Пожалуй, я больше не встречала таких  тружениц, таких
энтузиасток,  таких  привлекательных  созданий, как  женщины этой  группы, с
которыми я, бывало, часами беседовала  в  Хайфе.  Иногда казалось,  что  наш
жизненный  опыт совершенно  различен  -  а  в  действительности  мы боролись
примерно за одно и то же.
   Но  наше  участие в  обучении африканцев не ограничивалось  тем, что мы
делали  в Израиле. В 1963 году, когда я  впервые посетила  Восточную Африку,
пролетев  на  маленьких  самолетах  тысячемильные  расстояния  над   Кенией,
Танганьикой,  Угандой  и  Мадагаскаром,  главной  целью  моей  поездки  было
посещение школы для социальных работников, открытой сообща Кенией и Израилем
(при  поддержке  Кармелского  центра)  в  Мачакосе.  Не  раз  нам  случалось
приземляться в маленьких деревушках  - потому что там трудился,  не покладая
рук, какой-нибудь израильский советник; я проводила часок-другой с ним и его
семьей  и видела своими  глазами  любовь  и  доверие,  которые  выражали  им
африканцы,  и  восхищалась  решимостью и  увлеченностью  молодых израильтян,
добровольно живущих и работающих в таких непривычных примитивных условиях.
   Нельзя сказать, что все они  справлялись с  делом успешно и что  кругом
все шло как по  маслу.  Нередко требовались  месяцы, чтобы израильская семья
привыкла  к  климату,  к пище,  к  традиционной африканской  медлительности;
поняла,  что  кроется  под  африканской  чувствительностью  и  суеверностью,
научилась сдерживать нетерпение и заносчивость,  которые в два  счета  могли
свести на нет все добрые дела. Бывали ссоры, обиды, неосуществившиеся планы.
Но  в большинстве случаев сотрудничество приносило плоды, ибо и африканцы, и
израильтяне по-настоящему  понимали, как ценно то, что они стараются делать.
Не было для меня большей  радости, чем встречаться с африканцами, прошедшими
подготовку в  Израиле,  которые показывали  мне свои клиники, фермы и школы,
весело  давая  пояснения на иврите; и повсюду  я видела  африканских "сабр",
черных малышей, родившихся в  Израиле,  чьим первым языком был иврит. Какими
бы "крайними" ни стали потом эти дети  и что  бы они потом ни говорили,  они
никогда,  я  знаю,  не будут  в  душе  считать  своими врагами  тех,  с  кем
подружились в Беер-Шеве, Хайфе или Иерусалиме - да и меня тоже.
   Кстати,  во  время  этой  поездки  я поняла, что нам, в  Израиле,  надо
переменить  развлечения  официальных гостей. Африканцы,  как  и израильтяне,
непременно   хотели,   чтобы   гости   часов   по   двенадцать   осматривали
достопримечательности,  а  потом,  без  всякого  снисхождения, волокли их на
банкет с  речами, состоявшими из бесконечных взаимных поздравлений. Я сидела
на  этих  банкетах и в изнеможении думала,  что через несколько часов  опять
предстоит поездка  под палящим солнцем, которая завершится таким же банкетом
с  речами.  И  я поклялась себе,  что  когда  вернусь  в Израиль,  то сделаю
что-нибудь, чтобы унять наше рьяное гостеприимство; правда, не могу сказать,
чтобы мне это до конца удалось.
   В конце концов, я все-таки заболела, и поездки пришлось сократить, хотя
я была вынуждена  отменить прием у Милтона  Оботе - умного и уравновешенного
президента Уганды,  которого потом так  безжалостно убрал Иди Амин. Пожалуй,
Оботе  и  Иди  Амин  - две крайности африканской дилеммы.  Оботе  был полной
противоположностью Амину - это  был разумный, серьезный и работящий человек.
Боюсь,  что  прогресс в Уганде задержался на много лет оттого, что  к власти
пришел Иди Амин,  которого погубила  бесконтрольная  власть над  только  что
получившей независимость страной. Я не знала Иди Амина,  когда он проходил в
Израиле парашютную подготовку  (израильские "крылышки" гордо носит не только
он,  но  и  многие  другие африканские  лидеры,  например,  президент  Заира
Мобуту), но и в те времена, когда ему казалось,  что на Израиле свет сошелся
клином, его считали, мягко выражаясь, очень эксцентричным. Я в последний раз
увидела его в Иерусалиме, в бытность мою премьер-министром, и убедилась, что
он просто сумасшедший. Право же, нашу беседу мог бы поставить Чарли Чаплин.
   -  Я  пришел  к  вам, - сказал он очень серьезно,  -  потому  что  хочу
получить  от  вас  несколько  "Фантомов".  -  "Фантомов"?  Мы не  производим
"Фантомов"! - ответила я. - Мы их покупаем, когда можем, у США, - а можем мы
далеко не всегда.  Это не то,  что можно покупать  и продавать. А зачем  вам
"Фантомы"?
   - Да против Танзании! - мягко сказал он.
   Потом он  передал мне  сообщение:  "Мне  срочно нужно  десять миллионов
фунтов  стерлингов".  Но  и этого я ему  дать не могла. Он покинул  Израиль,
пылая гневом, отправился в Ливию к полковнику  Каддафи - и, в 1972 году,  за
полтора  года до Войны Судного  дня, Уганда порвала  с нами  дипломатические
отношения. Но Иди  Амин  не  Уганда, и  даже он не может остаться диктатором
навсегда - что все-таки несколько утешает.
   Вспоминая таких африканских лидеров, как кенииский  изумительный старик
Джомо Кениата и Том Мбоиа, замбийский  Кеннет Каунда поэт-президент Сенегала
Сенгор и президент  Заира Мобуту Сесе Секо,  я должна сказать,  несмотря  на
трагедию нашего разрыва, что они делают честь  своим  народам и африканскому
освободительному  движению. Мы с  ними так хорошо ладили (хоть и не на все а
не  всегда смотрели  одинаково) -  думаю  потому, что я  делала то,  к  чему
призывала,  и они это видели. В 1964 году, например, по случаю годовщины Дня
независимости  Замбии  (прежде  -   Северной  Родезии"  все  почетные  гости
отправились на водопад Виктория, находящийся частично в Замбии, частично - в
Южной Родезии  (как она  тогда  еще  называлась).  Нас  повезли к водопаду в
автобусах; на границе между  странами южнородезийская полиция имела наглость
не разрешить  черным пассажирам моего автобуса выйти, хотя все  они занимали
высокие посты и были личными гостями президента Каунды. Я  не могла поверить
своим ушам, когда услышала слова полицейского: "Только белые". Я сказала: "В
таком случае я, к сожалению, тоже не могу выйти в Южной  Родезии". Родезийцы
перепугались.  Они всячески  старались убедить меня  выйти,  но я об  этом и
слышать  не  хотела.  "Не  хочу,  чтобы меня  отделяли от  моих  друзей!"  -
повторяла я. После того наш  автобус благополучно возвратился в Лусаку,  где
президент Каунда принял меня так, словно я  была Жанна  д'Арк, а  не  просто
женщина, которая не принимает расовой дискриминации ни в каких формах.
   И  еще один  был  случай,  показавший  африканцам, что у  нас слово  не
расходится с делом - чего вообще за европейцами, по  их мнению, не водилось.
По дороге из Замбии в Израиль я должна была посетить Нигерию. Я остановилась
в  Найроби, откуда специально  зафрахтованный  самолет должен был  доставить
меня в Лагос -  иначе мне пришлось бы пролететь над арабским государством, а
может быть - и  приземлиться там. В Найроби меня ожидал наш посол в Нигерии,
очень обеспокоенный. Он сказал,  что в Лагосе меня  встретят антиизраильской
демонстрацией. Жены  всех  арабских послов объединились,  чтобы организовать
протест  против моего  визита.  Пожалуй,  поездку лучше  было  бы  отменить.
Вообще, это  не самое подходящее  время для поездки туда;  Нигерия находится
накануне выборов и большинство министров сейчас не в Лагосе. А если  со мной
что-нибудь  случится?  Я   чувствовала   глубокую  усталость  и  перспектива
подвергнуться нападению на улице самого большого африканского города мне  не
улыбалась. Но  позволить запугать себя арабским послам, которые  прячутся за
юбками своих жен, я тоже не  могла. "Навязываться нигерийскому правительству
я не  буду, - сказала  я, -  но  если  они не отменят  своего приглашения, я
приеду".
   В аэропорту я увидела огромную толпу ожидающих. "Вот оно! - подумала я.
- И  это  будет очень  неприятно!",  но это были  не вопящие  в  исступлении
демонстранты  -  это были сотни  мужчин и  женщин, которые прошли обучение в
Израиле  или у израильтян здесь  же, в Нигерии. Все они пели  "Хевейну шалом
Алейхем"   -  "Мы  несем  вам   мир!"  -  израильский  гимн   международного
сотрудничества, который я слышала миллион раз, но которым ни разу не была до
такой  степени растрогана. "Мы  чтим и приветствуем вас  как посла настоящей
доброй воли", -  как бы говорили слова гимна. Поездка в Нигерию оказалась, в
конце концов, очень успешной.
   В Азии  я проводила меньше времени, хотя и там  меня  всегда  принимали
хорошо. Но там  мне  не хватало живости,  зрелищности,  в моем представлении
всегда ассоциировавшихся с Африкой. Может быть, мешало и то, что  я никак не
могла  усвоить  сложного  дальневосточного  этикета, а может  быть, и другое
еврейское  наследие,  еврейская этика в Азии менее  известны, чем  в Африке,
куда христианство  принесло  хорошее  знакомство  с  Библией. Даже  названия
израильских городов (Галилея,  Назарет, Вифлеем) для образованного африканца
полны значения,  а Моисеев, Самуилов и Саулов я в Африке встречала не  реже,
чем  дома. Но  Азия - это нечто совсем другое.  Традиции Ветхого  Завета  ей
неизвестны,  и там  приходится объяснять, кто мы  и откуда мы  явились. Даже
такой культурный человек, как бывший президент Бирмы У Ну рассказывал нашему
послу в Рангуне Давиду Хакохену,  что ровно ничего о нас не знал до тех пор,
пока "случайно в руки ему не попалась книга" - и только тогда, уже взрослым,
прочитав эту книгу,  оказавшуюся Библией,  он узнал  о существовании евреев.
Подозреваю, что  теплоте отношений между ним и  Бен-Гурионом  способствовало
то, что и Бен-Гурион довольно поздно познакомился с буддизмом.
   Прежде  чем пуститься в описания своих поездок  по Дальнему Востоку,  я
хочу повторить то, что уже говорила единственным народом Азии, с которым мы,
увы, так и не сумели завязать отношения, были китайцы. Некоторые израильтяне
-  и  Давид Хакохен в  том  числе -  считают, что мы не приложили для  этого
достаточно  усилий.  Мне же кажется,  что мы  сделали все, что могли. В 1955
году мы послали в Китай торговую  миссию с Хакохеном во главе и, разумеется,
предложили  Китаю послать такую же миссию к нам. Китайцы даже не ответили на
наше  приглашение. В  том  же  году  (на Бандунгской  конференции)  началось
сближение Китая с  Египтом. Потом Китай яростно осудил  Синайскую  кампанию,
потом  открыто   поддержал   арабский   антиизраильский  террор.   Китайское
правительство полностью поддерживает арабскую войну против Израиля; Арафат и
его друзья постоянно получают оружие, деньги и моральную поддержку от Пекина
- причины этого мне все  еще непонятны.  Признаться, я долго питала иллюзию,
что если  бы мы могли поговорить с  китайцами,  то до них  бы дошло истинное
положение вещей.
   Когда я думаю о Китае,  две картины встают перед моими глазами. Первая,
я в ужасе держу в  руках  мину, сделанную в  далеком Китае, оборвавшую жизнь
шестилетней  девочки  из израильского  пограничного поселения.  Я  стояла  у
маленького  гроба, среди плачущих и  разгневанных родных.  "Что Китай  может
иметь против нас? -  думала я. - Ведь китайцы нас даже  не знают!"  И вторая
картина: на празднике независимости Китая мы с Эхудом Авриэлем за столом,  а
рядом  -   стол  китайской   делегации.   Обстановка  была   непринужденная,
праздничная, и я подумала:  что, если подойти  и сесть около них?  Может, мы
сможем поговорить?  Я попросила Эхуда представиться китайцам.  Он подошел  к
ним, протянул руку главе делегации  и  сказал: "Наш министр  иностранных дел
находится здесь и хотела бы встретиться с вами". Китайцы просто отвернулись.
Они даже  не  дали  себе  труда ответить: "Нет,  спасибо,  мы не хотим с ней
встречаться".
   Но израильтяне  не  любят принимать  отказ за  окончательный  ответ,  и
меньше всего это  люблю я. Не  так  давно  мой добрый  друг, тоже социалист,
итальянский  государственный  деятель Пьетро Ненни был  приглашен  в  Китай.
Перед этим он навестил меня в Иерусалиме. Мы сидели на веранде,  пили кофе и