ну.  Но  теперь мы потребуем за свое  отступление  высочайшую цену.  Этой
ценой  будет  мир,  постоянный  мир,  по мирному  договору,  основанному  на
оговоренных и надежных границах. Война была  недолгая, но жестокая. По  всей
стране шли военные похороны, и нередко хоронили ребят, чьи  отцы или старшие
братья пали в Войне  за Независимость  или какой-нибудь стычке, которыми нас
так  часто мучили.  Мы сделаем все, чтобы не подвергаться снова этому ужасу.
Мы   не  будем   больше   слушать  льстивых   похвал   израильскому  народу.
Замечательный народ! Каждые десять  лет выигрывают войну!  И опять выиграли!
Изумительно! А  теперь пусть  возвращаются  на свое  место,  чтобы сирийские
стрелки могли стрелять с Голанских высот по киббуцам, а иорданские легионеры
-  с  башен  Старого  города,  и  чтобы  Газа  опять  превратилась в  гнездо
террористов, а Синай - в плацдарм для насеровских дивизий.
   - Есть тут кто-нибудь, - спросила я на том самом митинге в Нью-Йорке, -
кто осмелится сказать нам: идите  по домам! Начинайте готовить ваших восьми-
и девятилетних мальчиков к будущей  войне! Я уверена, что каждый  порядочный
человек скажет на это "нет" И самое главное, простите  за откровенность, то,
что "нет" говорим мы сами.
   Мы в одиночестве  сражались за свое  существование  и  безопасность,  и
большинству  из  нас уже казалось,  что  вот-вот  забрезжит новый  день, что
арабы, побитые  в войне, согласятся, наконец,  сесть за  стол  переговоров и
обсудить наши разногласия, среди которых нет и не было неразрешимых.
   То  был не  триумф, то  был  новый  подъем надежд.  И тут,  в  сознании
заслуженного  облегчения после  победы, радости, что мы живы  и сравнительно
невредимы,  надежды  на мир - весь Израиль позволил себе  каникулы,  которые
продолжались почти  все лето. Не было, пожалуй, семьи - и моя собственная не
исключение, - которая бы после Шестидневной  войны не предприняла бы поездки
по новым местам. Иностранцам это казалось чем-то вроде массового  туризма, в
действительности  это было  паломничество к  тем  местам  Святой  земли,  от
которых мы  были  оторваны в течение  двадцати  лет. Прежде всего,  конечно,
евреи стремились  в Иерусалим, ежедневно  тысячи  людей толпились  в  Старом
городе, молились  у  Стены, пробирались  через развалины бывшего  Еврейского
квартала.  Но мы ездили в Бет-Лехем,  Иерихон, Хеврон,  Газу, Шарм-эль-Шейх.
Учреждения, фабрики,  киббуцы, школы  выезжали на  экскурсии;  сотни  битком
набитых легковушек, автобусов,  грузовиков,  даже  такси пересекали страну в
северном направлении к горе  Хермон и  в южном -  к Синаю. И везде, куда  мы
приезжали  в  то  радостное, почти беззаботное  лето,  мы встречали  арабов,
живших на территориях, которыми мы отныне управляли,  улыбались им, покупали
у них  продукты, разговаривали,  разделяя  с  ними,  пусть  и не на  словах,
надежду на  то, что мир станет реальным, и стараясь сообщить им нашу радость
по поводу того, что отныне мы сможем нормально жить рядом.
   Буквально все в то время были на колесах, потому  что арабы управляемых
территорий  ездили не меньше, чем  мы.  Они  неслись  в Тель-Авив, к морю, в
зоосад, толпились у витрин Западного  Иерусалима  и  сидели  в  кафе на всех
центральных   улицах.  Большинство  переживало   те   же   волнения,  то  же
любопытство,  что и мы, и всматривались в ландшафты, которые взрослые успели
позабыть, а  дети никогда не  видели.  Все  это сегодня  похоже на сказку. Я
вовсе не хочу этим сказать, будто арабы пять раз в день поворачивались лицом
к Мекке, дабы возблагодарить за то, что  их разбили, или что не было евреев,
предпочитавших  сидеть  дома,  а  не  участвовать  в  непристойном,  как  им
казалось, праздновании мира в то время, когда раны войны еще не  затянулись.
Но каждый, кто побывал  в Израиле  летом 1967 года,  может подтвердить,  что
настоящая эйфория охватила  евреев и  даже  передалась арабам. У людей  было
чувство, словно им отменили  смертный  приговор -  и,  в сущности, так оно и
было.
   Если бы надо было выбирать самый эффектный момент для иллюстрации общей
атмосферы  тех  дней,  то  я  выбрала  бы  разрушение бетонной  баррикады  и
проволочных  заграждений,  с  самого 1948  года разделявших Иерусалим на две
части. Эти отвратительные баррикады больше,  чем что-нибудь, символизировали
ненормальность  нашей жизни, и когда бульдозер срыл их  прочь и Иерусалим за
одну ночь  опять  стал единым  городом -  это и было знаком и символом,  что
наступила новая эра. Человек,  впервые в жизни приехавший в Иерусалим именно
тогда,  сказал мне:  "Город словно светился изнутри", - и я поняла,  что  он
имеет в  виду. И  внукам  я говорила: "Скоро  солдаты  разойдутся  по домам,
наступит мир, мы сможем ездить в Иорданию и Египет и все будет хорошо". Я  в
это верила - но так не случилось.
   В  августе  1967   года  на  Хартумской   конференции  в  верхах  арабы
рассмотрели  положение  вещей и пришли к совершенно противоположному выводу.
Они произнесли  свои  три знаменитые  "нет":  нет - миру с  Израилем,  нет -
признанию  Израиля,  нет  -  переговорам.  Нет,  нет,  нет!  Израиль  должен
полностью и безоговорочно покинуть территории, занятые в Шестидневной войне;
террористы, приглашенные на конференцию, сделали  от себя еще одно  полезное
добавление: "Израиль должен  быть разрушен -  даже  в  границах 1967  года".
Таков был ответ на  призыв израильского правительства: давайте встретимся не
как победители и побежденные, но как равные, чтобы обсудить мир - без всяких
предварительных  условий. Неважно, кто начал войну  и кто  ее  выиграл. Но у
арабов ничего не изменилось, и все так называемые плоды победы пошли прахом,
не успев созреть, и  увяла мечта о немедленном мире. Но если арабы ничему не
научились,  то кое-чему научились мы. Мы не собирались повторять  маршировки
1956  года   Дискутировать,   обсуждать,  искать   компромисс,   уступать  -
пожалуйста. Но не  отходить к линии 4 июня 1967 года Эта любезность была нам
не по средствам, и мы не могли себе ее позволить даже ради того, чтобы Насер
сохранил  лицо и Сирия  не  так страдала  от того,  что ей  не  удалось  нас
уничтожить.  Очень  жаль,  что  арабы, проиграв ими самими затеянную  войну,
чувствовали себя до того  посрамленными,  что даже  не могли  заставить себя
разговаривать с нами, но, с другой стороны, и от нас  не нужно было ожидать,
что  мы  их  вознаградим  за  попытку  сбросить нас  в море. Мы были  горько
разочарованы,  но ответ мог быть только один: Израиль не уйдет с завоеванных
территорий до тех пор, пока арабские государства  раз  и навсегда не положат
конец конфликту. Мы решили - и, поверьте, нелегкое это  было решение,  - что
останемся на линии прекращения огня, несмотря ни на какое  давление, чего бы
нам это ни  стоило в смысле общественного мнения, затрат  энергии и денежных
затрат.  Мы решили ждать, пока  арабы примирятся с  фактом, что единственной
альтернативой войне является мир, а единственным путем к миру - переговоры.
   В то же время арабы, живущие на контролируемых нами территориях - около
1000000, из них более 600000 - на Западном  берегу Иордана, около 365000 - в
Синае  и  Газе, друзы-феллахи,  которые  решили оставаться  на  Голане после
отступления сирийской армии,  - будут жить так же, как  жили до Шестидневной
войны. Не велико удовольствие жить под управлением  военной администрации, и
никому из  арабов на территориях  не  нравилось,  что там ходят  израильские
патрули,  но  армия  старалась  не  слишком  бросаться  в  глаза,  а военная
администрация  -  в  значительной  степени   благодаря  Даяну  -   почти  не
вмешивалась в каждодневную  жизнь. Сохранялись местные законы, сохранялись и
местные  руководители.  Мосты  через  Иордан  были открыты, арабы  Западного
берега продолжали по-прежнему  торговать с арабскими  государствами, учиться
там, посещать своих родственников,  их родственники тоже могли посещать их -
и  приходили тысячами. Конечно, все  это было временно, ни  один  нормальный
израильтянин  не  считал,  что  все  территории  останутся  под  управлением
Израиля. Конечно, Иерусалим останется единым, но можно прийти к соглашению о
мусульманском контроле над мусульманскими святыми местами. Между Иорданией и
Израилем должны быть проведены новые границы, маловероятно, что Голан  будет
целиком возвращен Сирии и весь Синай сразу  - Египту, Газа тоже являет собой
нелегкую проблему.  Но, пока  все  это не  было  обсуждено  с  единственными
людьми, кого это касалось,  то есть с нашими соседями,  нечего было намечать
будущую  карту Ближнего  Востока, и даже  обсуждать  между собой, кому какие
территории возвращать. Не  по почте же их возвращать! Мы приготовились ждать
ответа на наши повторные призывы к переговорам.
   В это время  Совет Безопасности принял резолюцию - знаменитую резолюцию
242,  предложенную  англичанами,  намечавшую  рамки  мирного  урегулирования
"арабо-израильских разногласий" и назначившую специального представителя для
наблюдения  за  "мирным  и  приемлемым" урегулированием  - д-ра  Гуннара  В.
Ярринга.  Об  этой резолюции  242  столько  писалось  и  говорилось, ее  так
коверкали и  арабы, и русские, что, пожалуй, я тут  ее  приведу,  тем более,
что, она не длинная:

   Резолюция 242
   от 22 ноября 1967 года

   Совет Безопасности,

   выражая свое продолжающееся беспокойство по поводу серьезного положения
на Ближнем Востоке,
   подчеркивая  недопустимость  приобретения  территории  путем   войны  и
необходимость добиваться справедливого  и  прочного мира, при котором каждое
государство в данном районе может жить в безопасности,
   подчеркивая далее, что все государства - члены Организации Объединенных
Наций,  принимая  Устав  Организации   Объединенных  Наций,  взяли  на  себя
обязательство действовать в соответствии со статьей 2 Устава,
   1. Утверждает,  что выполнение принципов  Устава  требует  установления
справедливого и прочного мира  на Ближнем Востоке,  который должен  включать
применение обоих нижеследующих принципов:

   I) вывод израильских вооруженных сил с терри  торий, оккупированных  во
время недавнего конфликта,
   II)  прекращение  всех  претензий  или  состояний  войны  и  уважение и
признание   суверенитета,   территориальной   целостности   и   политической
независимости  каждого  государства в данном районе и их права жить в мире в
безопасных  и  признанных  границах, не  подвергаясь  угрозам  силой  или ее
применению,

   2 Утверждает далее необходимость

   а) обеспечения  свободы судоходства  по  международным водным  путям  в
данном районе,

   b) достижения справедливого урегулирования проблемы беженцев,

   c)   обеспечения  территориальной  неприкосновенности  и   политической
независимости каждого государства  в данном районе с помощью мер, включающих
установление демилитаризованных зон.

   Следует отметить, что  в ней не говорится, что Израиль должен отступить
со  всех или с таких-то территорий. Но в ней говорится, что каждая страна  в
регионе имеет право мирно жить в "безопасных и признанных границах", и в ней
говорится о конце  состояния  войны. Далее, там  не говорится о палестинском
государстве,  а говорится о проблеме беженцев. Но не  только  резолюция  242
была  неверно  истолкована  -  неверно  истолкована  была  и  наша  позиция.
Известный  израильский сатирик Эфраим  Кишон  и  карикатурист Дош  выпустили
после  Шестидневной  войны книгу  под  названием "Просим  прощения,  что  мы
победили". Звучало это горько,  но для израильских читателей вполне понятно.
Собственно  говоря, это название выражало довольно точно наше самочувствие в
начале 1968  года  - если хочешь улучшить  представление мира об Израиле, то
забудь про мирный договор. По-видимому, наша вина была в том, что мы снова и
снова говорили арабам:  "Давайте приступим  к переговорам".  Предполагалось,
что нам  скажут:  "Вот вам новая карта, подпишитесь вот тут" -  и  мы так  и
сделаем. А вместо этого мы призываем к переговорам!
   По каким-то таинственным причинам это превратило нас в злодеев. Хоть вы
меня  режьте,  не могу  понять,  почему Вилли Брандт,  признавший границу по
Одеру-Нейсе,  поскольку  пришло   время  исправить  зло,   которое  Германия
причинила  Польше  во   время  Второй  мировой  войны,  получил  (и   вполне
заслуженно)   Нобелевскую  премию   и  был  всюду  прославлен   как  великий
государственный  деятель и  поборник  мира,  а Эшкол,  и,  впоследствии,  я,
желавшие  точно  такого  же  урегулирования  границ  между  Израилем  и  его
соседями,  были заклеймены как экспансионисты.  И не только это: наши друзья
все время осведомлялись,  не  тревожит ли  нас,  что Израиль  превращается в
милитаристскую  страну  (тогда  только  и  слышалось:  "маленькая  Спарта"),
которая поддерживает закон и порядок на контролируемых территориях с помощью
"грубой силы" - оккупационных войск.  И эпитет "непреклонная" прирос ко  мне
навсегда. Но ни  Эшкол,  ни я,  ни  подавляющее  большинство  израильтян  не
скрывали, что мы не  хотим прекрасного, либерального, антимилитаристского  и
умершего  еврейского  государства,  или   такого  "урегулирования",  которое
принесет нам лавры умных-разумных  людей - и поставит нашу жизнь под угрозу.
Доктор  Вейцман  говаривал,  что  стал   президентом  государства,  где  все
президенты,  Израиль  -  это живая демократия,  и  голубей  там  столько же,
сколько ястребов, но я еще  не  встречала израильтянина, который  считал бы,
что ради  того,  чтобы  внушать симпатию, нам надо  навсегда превратиться  в
глиняных голубков.
   Я была занята объединением рабочих партий  всю зиму 1967-1968 годов. И,
конечно, Эшкол всегда находил у меня поддержку при каждом  очередном кризисе
- то  на контролируемых  территориях усиливалась  деятельность  Эль-Фаттах и
прочих  маленьких  террористических  групп,  объявивших  себя  единственными
истинными представителями арабского  народа; то  в  очередной  раз  делались
попытки  использовать резолюцию 242,  чтобы  заставить Израиль  отступить со
всех контролируемых территорий в неприемлемое для нас время  и  неприемлемым
образом. В январе 1968  года была создана израильская  Лейбористская партия,
объединившая Мапай, Ахдут ха-Авода  и  Рафи,  а в феврале  я была избрана ее
генеральным секретарем. Это было только частичное объединение: в  таком виде
это была скорее  федерация трех партий, и лишь в следующем году было создано
более широкое объединение - Маарах, как его называют на иврите, - куда вошла
и Мапам. Но хотя узы были не слишком тесными, все-таки отныне все три партии
находились под одной политической крышей, чего я и  хотела добиться. Теперь,
добившись  этого,  я могла снова уйти в отставку - что  я и  сделала  в июле
месяце.
   Мне  было  семьдесят  лет. Семьдесят - это  не грех,  конечно,  но и не
шутка. Я опять болела в 1967 году и, как  вы понимаете, Шестидневная война и
формирование Маараха не слишком согласовывались с  врачебными предписаниями.
Я чувствовала, что  мне действительно необходим покой и отдых, и  тут  никто
уже не мог меня отговорить. Я поехала В  Штаты  по делам израильского займа,
навестила в Коннектикуте  Менахема, Айю и  детей: Айя  получила стипендию  в
университете,  Менахем   преподавал  игру  на  виолончели.  Я  даже  провела
несколько недель в Швейцарии - это были первые  настоящие  каникулы  в  моей
жизни, и когда я вернулась домой, я  почувствовала себя как будто только что
родилась.
   Однако положение  дома  не  слишком улучшилось. Несмотря на прекращение
огня,  на Суэцком канале шло  нечто вроде войны. Египтяне, зная, что русские
уже поставили им новые пушки, танки и самолеты вместо тех, что были потеряны
в  Шестидневной  войне, расхрабрились  и  то  и  дело  устраивали  настоящую
бомбовую завесу. "Придет время - мы нанесем удар!" - гремел Насер и повторял
так называемые "принципы  египетской политики":  ни переговоров, ни мира, ни
признания Израиля. Весной 1969 года он начал "войну на истощение".
   Тем,  кто  наблюдал   все  это  издалека,  постоянный  обстрел  позиций
израильской армии на канале казался, вероятно, просто одним из "инцидентов",
которые  происходят  на Ближнем  Востоке с незапамятных времен; ну, еще одно
доказательство  невозможности  сосуществования  между  арабами  и   евреями;
по-видимому, никто за границей не относился серьезно к постоянному нарушению
Египтом договора  о  прекращении  огня. Но  мы относились  вполне  серьезно,
потому  что знали, что  эти нарушения  обещают  в будущем,  и  потому начали
строить  оборонительную линию -  линию Бар-Лева - чтобы защищать наши войска
по обоим берегам канала.
   В  это  же  время  арабские  террористические  организации,  которым не
удалось спровоцировать  серьезные антиизраильские действия на контролируемых
территориях  -  если не  считать  спонтанного,  хоть и выражавшего  глубокие
чувства марша протеста в Хевроне или забастовки в Дженине, - решил перейти к
террористическим  действиям за тысячи миль от  Израиля. Разумеется,  для них
это  было куда безопаснее, и куда эффективнее тоже,  да  и выбор мишеней был
широкий, в том числе гражданская авиация и ни в чем не повинные пассажиры на
чужих  аэродромах. К тому  же  террористы  в  то  время вовсе не  собирались
ограничиться  одними  евреями.  Саудовская  Аравия  следила  за  тем,  чтобы
Эль-Фаттах  не  нуждался  в  деньгах;  Насер  снова  послал  ей  официальное
благословение ("Эль-Фаттах,  -  сказал он,  -  выполняет  важнейшую  задачу,
пуская кровь врагу");  король Хуссейн опять  блеснул искусством канатоходца.
Но, как и  в Шестидневную войну и  тут просчитался,  с энтузиазмом поддержав
террористов,  которые скоро начали отчаянную борьбу с  ним за  господство  в
Иордании и стали для него много опаснее, чем  для нас. Когда в 1970 году ему
пришлось  худо  от  палестинских  террористических  организаций  и  он,  как
затравленный, стал озираться  по сторонам  в поисках  помощи,  мне  пришло в
голову,  что он похож на человека, убившего отца  и  мать, который просит  о
милосердии на основании того, что он сирота.
   На севере  мира не  было  тоже. Южный Ливан  постепенно  превращался  в
игровую  площадку  для  террористов. Города, поселки  и  фермы Израиля  даже
школьные  автобусы  с  детьми  постоянно   подвергались  обстрелу  из  мест,
получивших  название  "Фаттахландии", а  ливанское  правительство  проливало
крокодиловы слезы,  заявляя, что ничего  не может сделать с террористами и с
тем, что Ливан стал базой для их операций и местом их тренировки.
   Но  мы решили оборонять линию прекращения огня, не обращая  внимания ни
на  Насера, ни  на Фаттах,  более того  мы решили продолжать  поиски путей к
миру, хотя и не радовало сердце это занятие. Мы привыкли не терять надежды в
любой  обстановке, в  основном  благодаря тому,  что  наши молодые люди ради
будущего  Израиля соглашались  неделями  сидеть  на Хермоне,  в  Синае  и  в
Иорданской долине, удерживая  линию  прекращения огня, что не  доставляло им
удовольствия.  Надо  понять, какие  жертвы  они  приносили.  Это была  армия
резервистов - фермеров, официантов, студентов, владельцев химчисток, врачей,
шоферов  и  так  далее  -  мало было  среди  них  профессиональных  военных,
получающих  приличную зарплату за  свою военную  службу. Эти  люди пошли  по
призыву,  великолепно  исполнили свой  долг и  теперь  больше всего на свете
хотели вернуться домой. У них были свои дела и свои обязанности и, право же,
никогда  еще  свет не видел  такой  грустной  армии победителей,  ибо война,
которую они выиграли, так никогда и не кончилась. Резервисты возвращались по
домам на  несколько  недель  или  месяцев,  а потом их призывали снова.  Они
ворчали, бурчали, но принимали  необходимость стоять  на  линии  прекращения
огня, пока не будет достигнут постоянный мир.
   26 февраля 1969 года  мой дорогой друг Леви Эшкол,  с которым я столько
лет  проработала  и  которого  так