едущую роль), спасла многих из
нас и даже изменила ход событий в нашей стране. И чем дальше, тем вс„ более
будет важно сохранять и углублять взаимопонимание и сочувствие между
общественными силами наших двух стран, оказавшихся (необлегчительно для
себя) столь влиятельными для судеб всего мира. Тут будут неизбежны ошибки
дальнего зрения: издали так трудно разглядеть суть проблем и пути развития -
нам у вас, вам - у нас. Но мы всеми силами должны устранять искажения
оценок, взглядов и намерений, которые могут быть между нами внесены по
небрежности, по поспешности или злоумышленно. В документе, который я послал
Вам 3 апреля, я касаюсь отчасти и этого вопроса.
Увы, не могу воспользоваться Вашим любезным приглашением, так как не имею
возможности сейчас совершать дал„кие поездки. Но Ваша готовность
гостеприимства очень тронула меня.
Глубоко сочувствуя той неизменной принципиальности, которой Вы подчиняете
решения повседневных вопросов,
с лучшими пожеланиями, жму руку
Ваш
А. Солженицын.
[11]
В ШВЕЙЦАРСКОЕ ТЕЛЕГРАФНОЕ АГЕНТСТВО
8 апреля 1974
За два месяца, что я на Западе, я засыпан лавиною писем из разных стран
Европы, из Соедин„нных Штатов, Японии, Австралии, и лавина эта ещ„ усилилась
после приезда моей семьи. Здесь - телеграммы, письма, пакеты и подарки людей
одиночных, семейных пар, целых школьных классов, студенческих групп,
университетских преподавателей и самих университетов, уже не говорю о
письмах, предложениях и приглашениях многочисленных общественных
организаций, международных и национальных. Однако даже если б я сейчас
прекратил свою литературную работу и все другие занятия - я не успел бы
ответить своим корреспондентам ранее, как за полгода. И поэтому я прибегаю к
единственно возможному для меня ответу - через печать.
Всех писавших мне я благодарю сердечно и прошу понять и извинить меня за
физическую невозможность ответить каждому. Этим широким дружелюбием,
одобрением, поддержкой, тем более ощутимым в мо„м самом близком окружении в
Цюрихе - ото всего города, от смежных кварталов, от детей соседней школы, я
и моя семья взволнованы и растроганы самым глубоким образом.
Я не знаю, были ли изгнанники прежде меня, окруж„нные таким сочувственным
теплом на чужбине, как будто это совсем не чужбина, а самая родная страна.
Может быть, просвечивает здесь уже наступающее живое единство человечества.
Я хотел бы правильно понять свою задачу и литературным делом отблагодарить
своих бесчисленных новых друзей.
А. Солженицын.


[12]
ГОСБЕЗОПАСНОСТЬ НЕ УНИМАЕТСЯ*
Цюрих, 3 мая 1974
В 1972 году Госбезопасность затеяла переписку с руководителем "Русского
Национального Объединения" Василием Ореховым, редактором журнала "Часовой"
(Брюссель), - переписку от моего имени, то есть сочиняла письма к нему,
подделывая мой почерк. Сперва с невинными просьбами прислать материалы и
воспоминания о 1-й Мировой войне, потом и с приглашениями приехать самому
или прислать представителя "для связи" в Прагу. Поначалу эти фальшивые
письма пересылались из Праги с обратным адресом известного писателя и
психиатра Йозефа Несвадбы, затем - на конвертах появилось подставное лицо
Отакар Горский, с "домашним" адресом на учреждение (Прага, ул. Революции, 1,
где помещаются Чехословацкие аэролинии и туристические конторы), а телефоном
- из того района (ул. Подкаштани и Маяковского), где расположены советское
посольство и чешское ГБ. Как далеко зашла бы эта провокация, если бы меня не
выслали, - не знаю. Вероятно, хотели арестовать в Праге приехавшего русского
эмигранта и затем вокруг него сплести для уголовного суда мои "связи" с
эмигрантскими организациями. (Связи с Зарубежьем - любимый кон„к советской
пропаганды.)
Именно потому, что этот случай строится на графической подделке моих писем и
такой при„м может повторяться в будущем, я и прошу "Тайм" оповестить о н„м
читателей, сопроводив фотоиллюстрациями.

Подделка КГБ (слева) и моя подлинная подпись.
Разумеется, в распоряжении ГБ было много образцов моего почерка и моих
подписей, все подцензурные письма, в том числе и постоянный обратный адрес,
который они и воспроизвели в точности:





Подделка (наверху) и подлинная рука (внизу).
Сам почерк не то чтоб очень хорошо удался их графологам, но что-то схвачено,
похожесть есть, и она обманывает.

Подделка (наверху) и подлинная рука (внизу).
Любопытно, что жулики из ГБ подделывали не только почерк, но и - из разных
других моих писем, прошедших их цензуру, - вылавливали отдельные мои
выражения, фразы, синтагмы и вставляли их в свою подделку.
Вполне можно ожидать, что все эти при„мы уже и в других случаях применялись
против меня, и ещ„ будут применяться советской пропагандой в е„ нынешней
кампании подделать мо„ прошлое и дискредитировать меня.
Хотя после моей высылки объявлено, что я вообще перестал существовать,
Госбезопасность ничуть не ослабила действий против меня и моих друзей.
Бессильные уничтожить меня самого, в день моей высылки устроили себе
ведьмовский праздник - ритуальное сожжение моей одежды, в которой я был
арестован (меня выслали во вс„м кагебистском). На другой день издали
(Управление по Охране Государственных Тайн в Печати) приказ сжигать изо всех
библиотек мои немногочисленные сохранившиеся издания и даже целиком те
номера журнала "Новый мир", где печатались мои рассказы. Со дня же высылки
начались обыски у моих знакомых - в Рязани (Наталья Радугина, на обыск
пришло 14 гебистов!) и в других городах, у кого рассчитывали найти или
самиздатские мои издания, или что-либо написанное моей рукой, - и вс„ это
тоже отбиралось. У Неонилы Снесар„вой (Москва) вместо обыска инсценировали
"воровской нал„т" (любимый маскарад гебистов), изъяли вс„ относящееся ко мне
и оставили о том издевательскую записку. Начата систематическая расправа с
лицами, подозреваемыми в дружбе или хотя бы в знакомстве со мной (недавний
случай: профессора Ефима Эткинда в Ленинграде в один день выбросили из
института, из Союза писателей и отняли профессорское звание).
Уже и в Цюрихе провокаторы КГБ (советские граждане, и этого не скрывают)
звонят мне и непрошенно навещают. Те угрозы целости моих детей, которые год
назад в СССР подавались как анонимные письма мифических советских
"гангстеров", прошлой зимой - "советских патриотов", - теперь повторяются
этими посетителями, но уже как "сочувственное предупреждение" против
гангстеров западных. Мой жизненный опыт достаточно мне прояснил, что все
"гангстеры" моей жизни, и прошлые и будущие, - из одного и того же
учреждения.


[13]
В РЕДАКЦИИ ГАЗЕТ "НАША СТРАНА" И "JERUSALEM POST"
30 августа 1974
Для того, чтобы "Архипелаг ГУЛАГ" могли беспрепятственно читать самые
широкие круги и не было бы затруднений приобрести его, я установил для всех
издательств, что продажная цена книги не должна быть обычной для книг такого
объ„ма, но в 2, 3 и даже 4 раза дешевле. При этом все гонорары автора идут
на общественные цели.
Эти условия большинством издательств выполнены. Издательству "Харпер энд
Роу" в США удалось установить цену даже ниже 2 долларов. Однако
книготорговцы-перекупщики в некоторых странах сводят на нет этот замысел,
спешат нажиться на необычно низкой цене, добрать разницу в свой карман.
Сейчас мне пишут из Израиля, что Ваши книготорговцы продают два тома
русского издания "Архипелага" за 25 долларов (тогда как маломощное
издательство "ИМКА-пресс" продало им по 5-6 долларов за том)!
Я хочу публично заявить, что такая бессовестная спекуляция на этой книге
оскорбляет самую память погибших, она есть попытка нажиться на крови и
страданиях их. Я призываю израильских читателей подвергнуть этих
книготорговцев моральному осуждению и общественными методами заставить их
отказаться от постыдной наживы.
А. Солженицын.

[14]
ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА "ШПИГЕЛЬ"
6 ноября 1974
Господин Аугштайн!
В Вашем приватном возбужд„нном ответе (1.11.74) на публичное опровержение
моего адвоката (29.10.74) Вы подменяете дерзкие выражения Вашего журнала
(28.10.74) на другие, более удобные к защите.
Обсуждения (Erwдgungen) возможного трибунала по материалам 50-летних
злодейств Архипелага носят интернациональный характер и начались с
"Московского Обращения" 13 февраля 1974 года. Они могут много помочь
прояснению западного сознания. Но не об обсуждениях пишет Ваш журнал, лживо
приписывая мне:
1) что я планирую создание такого Трибунала, из "ярых противников режима", и
это - моя самобытная (ursprьnglich) идея;
2) что такой Трибунал был бы направлен против моей родины (то есть, по
аналогии, Нюрнберг - процесс против Германии, так?);
3) что от этого всего меня отговорила моя жена;
4) что я "не хочу удовлетворяться только писанием книг", но "обдумываю, как
бы прямо делать политику".
Предлагаю Вам публично отказаться от Вашей клеветы и напечатать это мо„
письмо. Это будет благоразумнее для Вас, чем защищать четыре указанных
пункта в суде.
А. Солженицын.

[15]
ОТВЕТ НА ВОПРОС ГАЗЕТЫ "КОРРЬЕРА ДЕЛЛА СЕРА"
(Корреспондент - Гвидо Тонелла)
21 февраля 1975
Речь ид„т о подготовленной КГБ публикации с использованием полученных от
моей бывшей жены моих личных писем. Публикаторы имеют возможность создать
любую тенденциозную подборку, нежелательные им письма утаить, другие
монтировать, эта техника их по отношению ко мне уже была применена.
Я до сих пор полагал, что по общечеловеческому закону никакие частные письма
никакого человека вообще не могут публиковаться при его жизни без его
согласия. Если итальянский закон, как это выяснилось из решения судьи, г-на
Де Фалько, допускает публикацию столь низкого рода - такой закон вызывает
презрение, и я не считал бы возможным апеллировать к нему.
А. Солженицын.
[16]
ПИСЬМО В. В. НАБОКОВУ
16 мая 1972
Высокоуважаемый Владимир Владимирович!
Посылаю Вам копию своего письма в Шведскую Академию с надеждой, что оно не
будет безрезультатно. Давно считаю несправедливостью, что Вам до сих пор не
присуждена Нобелевская премия. (Эту копию посылаю Вам, однако, лишь для
личного сведения: по особенности моего и Вашего положения публикация этих
писем могла бы принести лишь вред начинанию.)
Пользуюсь случаем выразить Вам и сво„ восхищение огромностью и тонкостью
Вашего таланта, несравненного даже по масштабам русской литературы, и сво„
глубокое огорчение, даже укоризну, что этот великий талант Вы не поставили
на служение нашей горькой несчастной судьбе, нашей затемн„нной и
исковерканной истории. А может быть, Вы ещ„ найд„те в себе и склонность к
этому, и силы, и время? От души хочу Вам этого пожелать. Простите, но:
переходя в английскую литературу, Вы совершили языковой подвиг, однако это
не был самый трудный из путей, которые лежали перед Вами в 30-е годы.
Совсем недавно я был в Ленинграде и заш„л в оригинальный вестибюль Вашего
милого дома по Большой Морской, 47 - главным образом, правда, с
воспоминанием о роковом земском совещании 8 ноября 1904 года на квартире
Вашего отца.
Желаю Вам ещ„ долгой творческой жизни!
А. Солженицын.
(Публикация глав будет продолжена.)
c А. Солженицын.1998г.













"Новый Мир", ј11, 1998
АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН
*
УГОДИЛО З‚РНЫШКО
ПРОМЕЖ ДВУХ ЖЕРНОВОВ
Очерки изгнания
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
(1974 - 1978)
Глава 2
ХИЩНИКИ И ЛОПУХИ
Во всей нашей в те годы борьбе как же было нам не знать, не помнить, что
Запад существует! Да каждый день мы в Советском Союзе это ощущали, и борьба
наша вызывала гулкое эхо на Западе и тем получала опору в западном
общественном мнении. А вместе с тем - реальные законы Свободного Мира нами
не ощущались. Зналось, конечно, что вся атмосфера его, как она из западного
радио вырисовывалась, другая, не наша. Но это общее понимание - даже на
иностранных корреспондентов в Москве распространялось нами ограниченно: уже
они казались обязаны разделять наш суровый воздух, и забывали мы, что Москва
для них - весьма престижное и выгодное место службы, которое легко и
потерять. Те же иностранцы, кто втягивались как наши секретные сообщники
(близкие "невидимки"), уже воспринимались нами как обданные русским
ветрожогом, такие же непременно стойкие и такие же непременно верные. (Да
вот, замечательно: такими они себя и проявляли: они переняли эту атмосферу
безнаградной жертвенности.)
Но и просто вообще знать всегда мало для человека. А начн„шь проводить через
опыт, через поведение - и наошибаешься, и наошиб„шься.
Вся эта гекатомба самоотверженности наших "невидимок", возвысившая мои книги
и выступления до зрения и слуха всего мира, так что они появлялись в полную
громкость, неостановимо для Лубянки и Старой площади, - в реальной жизни не
могла выситься легендарно-чистой, так, чтоб не тронула е„ коррозия корысти.
И коррозия эта пришла в наше дело, и несколько раз, но из мира, устроенного
по другим жизненным законам. Могла б и в пригн„тном мире прилепиться, но
удивляться надо: нет. В этом, говорят, безнад„жно испорченном обществе и
народе - тогда не втиснулись между нами корысть, предательство, осквернение.
Мы - бились насмерть, мы изнемогали под каменным истуканом Советов, с Запада
н„сся слитный шум одобрения мне, - и оттуда же тянулись ухватчивые руки, как
бы от книг моих и имени поживиться, а там пропади и книги эти, и весь наш
бой.
И без этой стороны дела осталась бы неполна картина.
Всегда правильно толковала "Ева" (Н. И. Столярова), даже впервые открыла
мне: что главная сложность не в том, как перетолкнуть рукопись через границу
СССР (мне казалось только это единственно трудным, а уж дальше - всякие руки
в свободном мире благожелательно напечатают, и книга быстро выполнит свою
цель). Не-ет, мол, перебросить в нынешнее время стало совсем не тяжело - а
трудно, важно: найти честные руки, куда рукопись попад„т, кто будет ею
распоряжаться не с потоптанием автора, не искажая его в спешке для сенсации
или прибыли.
Отправка наша до сих пор была только одна: в октябре 1964 с Вадимом
Леонидовичем Андреевым, - и с тех пор она лежала спокойно, без движения, в
Женеве. (Там был "Круг"-87, то есть сокращ„нный вариант романа, с
политически облегч„нным сюжетом, все пьесы и лагерная поэма "Дороженька".)
Весной 1967, приехав из эстонского Укрывища, освобожд„нный окончанием
"Архипелага" и готовясь ко взрыву съездовского письма (как раз начав первые
страницы "Тел„нка"), я оказался перед необходимостью и возможностью решать:
как жить моим двум романам - "Кругу" и "Корпусу". Ведь на родине, исключая
самиздат, им - стена.
Да "Раковый корпус" и множился в самиздате с июня 1966. Но, видимо, ещ„ не
быстры тогда были пути самопроникновения рукописей на Запад. И как "Иван
Денисович" туда не урвался сам за год, так, очевидно, за год не успел и
"Корпус". Но - успеет. И я решил: уж теперь пусть плыв„т как плыв„т, без
моего прикосновения, без всякой опеки и соглашений. А "Круг" - куда опаснее,
и я сам буду его печатать, сам выберу и пути, и руки, и момент взрыва (так,
чтоб и успеть к нему подготовиться). Попробую по-разному, чтбо выйдет.
А ведь начал ходить в самиздате и "Круг". Тут уже стерегись. И я, по совету
Евы, решил прямо поручить печатать его на Западе - дочери Вадима Андреева
Ольге Карлайл. Убеждала меня Ева, что это уж будет издание ответственное,
качественное, и точно по моему сигналу.
До сих пор все годы я действовал или в пределах ГУЛАГа, или в пределах СССР
- и почти безошибочно в поступках и в разгадке людей. Но тут - предстояло
касаться иного, неведомого, мира, и я стал совершать почти только одни
ошибки, долгую цепь ошибок, которая и по сегодня, через 11 лет, не
расхл„бана.
Из двух выбранных мною путей для двух романов оба оказались - хуже.
Правда, первый путь я невольно подпортил, но никак того не понимая. Весной
1967 получил в Рязань телеграмму двух словацких корреспондентов, просят
интервью. Конечно, беспрепятственный приход телеграммы подозрителен, но
бывают же и осечки, вдруг ГБ прохлопало? После японца Комото (осенью 1966) я
никаких интервью не давал, "Архипелаг" успешно окончен и запрятан, меня
удушали замалчиванием, - отчего бы голос не подать, да и корреспонденты
"восточно-демократические", как будто не криминал? Принял. Один из них,
назвавшийся Рудольфом Алчинским, стройный, загадочный, вс„ время молчал и
приятно улыбался; но никакой его роли в дальнейшем не видно - и странно,
зачем был он? соглядатаем? Старший же был - топтыжистый Павел Личко,
корреспондент словацкой "Правды", уже тогда смелой газеты ещ„ не известного
миру Дубчека. В прошлом командир партизанского против немцев отряда, человек
решительный, он в„л себя и явился мне представителем ещ„ скованной, но уже
пробужд„нной словацкой интеллигенции. В конце интервью (поданного им потом с
мещанским огрублением, с мелодрамными репликами, - научил меня, что важные
мысли надо излагать самому письменно, а не полагаться на корреспондентов)
попросил меня Личко: "А не можете вы дать нам "Раковый корпус" для
Чехословакии? Это будет нашей интеллигенции такая поддержка, мы будем
пытаться напечатать его по-словацки!" - "Уж тогда и по-чешски!" - предложил
я встречно. А для начала, в журнале, напечатать главу "Право лечить" (уж
самую безъершистую). И легко дал ему 1-ю часть "Корпуса" и в придачу "Оленя
и шалашовку": ведь в восточноевропейскую страну, как будто совсем не за
границу, не на Запад же! Я сам не заметил, что нарушаю собственное решение:
самому - "Корпуса" не давать никому. И ещ„ совсем не понимал я такой
стороны, что машинописная пачка рукописи там дороже пачки крупных
ассигнаций, - у нас ведь в самиздате вс„ ль„тся бесплатно, между энтузиазмом
и уголовным кодексом.
И вот за ошибку зрения пришлось поплатиться. (Ход событий я узнал только в
Цюрихе, в конце 1974, из переговоров с английским издательством "Бодли
Хэд".) В ноябре того 1967 возвратившийся из братиславской поездки в Лондон
лорд Николас Беттел, от других лордов отличавшийся знанием русского языка, -
от себя предложил издательству "Бодли Хэд" роман Солженицына "Раковый
корпус" на условиях: переводят он и Дэвид Бург (он же Александр Долберг,
темноватый для меня эмигрант из СССР, отпущенный, когда не отпускали ещ„
никого), а за перевод возьм„м не с издательства (как всегда), а - с автора,
половину его гонорара. Что ж, "Бодли Хэду" ещ„ выгодней. Беттел не
представил никаких полномочий от меня, лишь обещал такие от Личко, - и
старинное респектабельное английское издательство легко подписало
предложенный договор с Личко. ("Как же вы могли поверить в полномочия, без
доказательств?" - спрашиваю я их в Цюрихе в 1974. Отвечают: "А иначе мы не
получили бы романа". И - какие же могут быть преградные соображения?)
Несомненно, что Личко при встрече с Беттелом в Братиславе предложил ему
издать в Англии мою книгу. Поверил ли Беттел в полномочия Личко? Допустим,
внешних доказательств было не так мало: машинопись 1-й части - может быть,
авторская, а может быть, и не авторская; факт, что Личко получил в Рязани у
меня интервью; да два моих дружественных письма к Личко вослед интервью - по
тому поводу, что главу "Право лечить" напечатали-таки в словацкой "Правде" в
переводе супругов Личко. Да, это было - кое-что, но никак не достаточно
оснований Беттелу для уверенности, что я поручил Личко печатать "Корпус" в
Англии. Однако, очевидно, ему удобнее было поверить, и он, вероятно, легко
достроил, что если я открыто поручил Личко публикацию одной главы в
Чехословакии, то значит я тайно поручил ему и публикацию всей книги во вс„м
мире.
Тогда же, в декабре 1967, Личко кинулся опять в Москву. Он хотел получить
мо„ согласие на английское издание и уверен был в том. Но разве найти меня в
Москве? - я там и вообще не живу, да неизвестно где, и работаю всегда. Личко
бросился к Борису Можаеву, с которым знаком был, потому что и его переводили
на словацкий супруги Личко. И возбужд„нно теперь рассказал Борису и в
возбужд„нном письме открыто написал мне: что встречался с представителем
"Бодли Хэда" и уже обещал им продать "Корпус". И лишь последнего согласия
моего спрашивал, - то есть как ещ„ довеска к уже несомненному решению? (И