-
не просил 2-й части "Корпуса", что странно.)
От письма Личко, переданного Борей в мо„ убежище этой зимы, я взвился в
солотчинской берлоге. Но конечно не поехал с партизаном встречаться, да
никогда я не допускал лишних движений прочь от работы, однако написал ему
ответ, полный проклятий и запрета, - он разрушал мой план не прикасаться к
движению "Корпуса", через какую-то неведомую цепочку взваливал всю
ответственность на меня.
Борис рассказывал потом - Личко изумился: "Но ведь какие деньги пропадают,
какие деньги!" (Тогда я подумал: душа коммунистического партизана уже
обзолочена. А что? такие превращения происходят запросто. Сейчас думаю: да
нет! провокация ГБ от начала до конца. Не на интервью и пропускали его в
Рязань - а за рукописью, чтобы я сам дал на Запад? И чтбо уж так часто
свободно ездил Личко в Москву? И что ж они 2-й части "Корпуса" от меня не
добивались, для полноты? сами имели? Им только и надо было, чтоб начальный
коготок увяз: сам дал.)
На том Личко тогда и уехал из Москвы. Я думал: послушался. Начинался 1968
год, "чешская весна", - самое бы время и печатать мою книгу в Чехословакии.
Нет! - партизан в„л свои безумные (или очень умные) переговоры. И вот в
марте 1968 в пражском ресторане (самое безопасное место от ГБ?..) Личко
встретился с предприимчивым лордом и в присутствии свидетелей, англичанина и
англичанки, выдавая себя за моего полномочного представителя, подписал
договор с издательством "Бодли Хэд" о продаже ему всего "Ракового корпуса",
обеих частей, а заодно - и пьесы "Олень и шалашовка", и на не„ простяг! При
том торопились или были нахмеле - упустили распространить "договор" на все
языки мира, не только на английский. Уже уехав в Англию, лорд сообразил, или
указали ему в издательстве, и он письменно потребовал от Личко расширения -
и Личко великодушно "расширил" простой добавочной запиской.
А вс„-таки, "Бодли Хэду" верней бы получить мою собственную подпись! И -
опять погнал Личко в Москву, к Можаеву. И всучивал ему - через границу
привезенный! - договор, чтоб я подписал. И Борис - того договора
благоразумно и в руки не взявши - вынужден был гнать ко мне в Рождество. И в
мо„ ранневесеннее одиночество на Истье свалился с такой новостью:
оказывается, Личко договор уже подписал от моего имени!*
Ах, мелкая душ„нка! Ах, канальство! Вс„ во мне помрачилось. Только-только
перед этим я так хорошо отладил вс„ с "Корпусом", он ш„л - а я никак не
участвовал, за него не отвечал, - а теперь окажется: я передал его на Запад
сам? да не передал, а продал? Что делать с этим балбесом, ошалевшим от
запаха денег? Борька! Подави его, гада! Запрети категорически, провались он
с его деньгами! Не хочу я с ним ехать даже встречаться!
Так срывался мой замысел, что именно "Раковый" я пускал по воле волн.
Безотказный мой друг воротился в Москву, встретился с Личко - и велел ему
тут же, в ресторанной уборной близ Новодевичьего, изорвать привезенный
договор в клочки: "Попад„шься на границе - арестуют". И Личко - изорвал?
Наверно нет, разве пообещал.
Прошло недели три - и вдруг приносят мне вырезку из "Монд": между
"Мондадори" и "Бодли Хэдом" происходит публичный спор о копирайте на
"Раковый корпус". "Мондадори" - шут с ним, он меня не касается, значит, из
самиздата взял, - но "Бодли Хэд"? ведь через Личко запутает меня! Из-за этой
низости Личко я и должен был особым письмом в "Монд"-"Униту"-"Литгазету"
заявить, что: никто из западных издателей не получал от меня доверенности
печатать повесть. И поэтому ничью публикацию без моего разрешения не признаю
законной и ни за кем - издательских прав.
Я это - с тв„рдой чистой совестью заявлял, это именно так и было. В начале
апреля радовался появившимся отрывкам из "Корпуса" в литературном приложении
к лондонской "Таймс", их передавали по Би-би-си: поплыли, в добрый путь! И
не додумался, лопух, что это с экземпляра, который Личко уже продал, - это
публикация, анонсная к книге.
Публичное мо„ заявление, напечатанное в "Монде", потом даже и в "Литгазете"
(теперь поверили мне и гебешники), было ясно, тв„рдо - и как бы его криво
толковать? Ведь знали: я не сделал ни одного вынужденного заявления под
давлением властей - как же было не поверить и этому? Однако солидное
английское издательство не посчиталось с прямыми словами автора и нашло
сговорчивого адвоката - а тот быстро, в начале мая, уже и отпустил "Бодли
Хэду" грех: можно с заявлением автора не считаться и печатать. Хуже: "Бодли
Хэд", в противоречие мне, публично заявил, что их издание - авторизованное
(то есть, как минимум, разреш„нное автором). То есть значит: Солженицын
вр„т, он сам нам дал. Тем они - подсовывали советскому КГБ прямое основание
меня обвинить, советской прессе - меня травить, - и только ради коммерческой
выгоды, оттягать мировые права на рукопись от своего соперника "Мондадори".
("Мондадори" в Италии и "Дайел" в Штатах тоже в это время печатали "Корпус"
со случайной рукописи, но не плели позорной небылицы, что у них от меня
полномочия, не имея своих коммивояж„ров со своим спектаклем.)
А изображ„нное перед Можаевым раскаяние Личко было коротким. Воротясь из
Москвы в Чехословакию, старый коммунист написал Беттелу, что Солженицын,
конечно, не мог дать письменного документа (на границе захватят! - но зачем
же было ездить ко мне с договором? нет, тут явно ГБ! ), однако "одобряет все
поступки" Личко, лучше знающего европейские условия, и если сам Солженицын
будет перед Союзом советских писателей публично отрекаться, то на Западе -
не обращать внимания, публиковать и 2-ю часть "Корпуса" и "Олень-шалашовку",
- таковы, мол, инструкции автора. (Объяснить его корыстью? - так ничего ему
по договору не перепадало, как я уже в Цюрихе узнал. Вообразить его моим
самым преданным другом, который лучше меня о моих книгах хлопочет? - с чего
бы?)
А издательству и лорду-посреднику больше ничего и не нужно. И Беттел с
Бургом бешено, в несколько месяцев, прогнали перевод обеих частей "Корпуса".
(Но, к моему удивлению, все потом говорили: перевод совсем не плох.)
Что за персона был этот Личко (в сталинские годы - зав. отделом прессы при
ЦК Чехословакии! ), яснеет из его письма Беттелу от 1 июня 1968: "Дорогой
Николай! У нас в Чехословакии, особенно в Словакии, особенно сложное
положение. Мне лично трудно, даже труднее, чем умеете представить себе..." -
и это в разгар "чехословацкой весны"!.. Но вс„ же Личко тем грозным августом
1968 приехал в Лондон и присягнул на Библии (от коммуниста для строгих
англичан это было уже верным доказательством), что имеет на вс„ полномочия.
Заодно продавалась-покупалась и пьеса.
Да уж печатали бы как книжные пираты. Нет, они хотели одолеть соперников за
сч„т безопасности автора.
О Личко ни разгадки, ни дальнейшей развязки не знаю.
Ещ„ в каком-то году Беттел приезжал в Москву и через того же Можаева
добивался со мной видеться. Я тогда - и имя его слышал первый раз, ничего о
н„м не знал, и конечно отказался. (А он потом заявил в Англии: именно эта
поездка и убедила его, что он действовал в интересах автора.)
Узнал я эту историю только в Цюрихе, в конце 1974, и написал Беттелу гневное
письмо. Он не снизош„л мне отвечать - ведь все его липовые договоры с тех
пор, ещ„ до моей высылки, законно утверждены моим адвокатом Хеебом, чего ему
беспокоиться? А у меня не было сил разбираться с ним (да все мысли мои были
уже - в ленинских главах).
Там у них возник небольшой, но очень предприимчивый клубок: Беттел - шил
юридический чехол для "Ракового корпуса", Беттел с Бургом его переводили,
Бург с Файфером взялись писать мою биографию, это мог быть ходкий товар; с
ними тесно сдружился Зильберберг, снабжавший их информацией (слухами) о моей
частной жизни, рядом же был и Майкл Скеммел, тоже затевавший мою биографию и
самовольно печатавший куски моей лагерной поэмы, заимствуя из самиздатской
статьи Теуша, - вся эта компания жаждала взраститься на мо„м имени. Файфер,
явясь в Москву, взял Веронику Туркину "на арапа": дескать, у него уже вс„
собрано для биографии Солженицына (именно-то и не знал ничего реально),
нужны только ещ„ небольшие детали. И обязательно - встреча со мной. Я -
встретиться отказался и предупредил его через Веронику, что публикацию
сейчас моей биографии (иной, чем только литературной) рассматриваю как
помощь гебистскому сыску, - но он не унялся, продолжал ляпать мою "жизнь", и
мне пришлось публично осадить его.
А Беттел, годами позже, описал в своей книге английские предательские выдачи
советских граждан назад в СССР в 1945-46. Сколько-то извл„к из тайных
английских документов и сделал дело полезное. Весной 1976 в Англии он
направил ко мне венгерского режисс„ра Роберта Ваша искать защиту против
лорда Идена и его окружения, преграждавших показ фильма об этих выдачах. Я
написал требуемое письмо, и Беттел проч„л его в Палате Лордов. Фильм
отстояли*.
В том же марте 1967 сделал я и сам непоправимый шаг. Приехала в Москву Ольга
Карлайл, и убедила меня Ева, что вот самый лучший случай дать над„жное
движение "Кругу": вывозить пл„нку уже не надо, Ольга возьм„т у отца в
Женеве, а сама энергична, замужем за американским писателем, вращается в
издательском мире, - вс„ стекается удобно. Будет издание спокойное,
достойное, и перевод без конкурентной спешки.
Ну, двигать так двигать. Встретились у Евы. Небольшая, подвижное чернявое
личико, без следов серь„зной мысли, настороженное - как у зверька какого. Да
мне ли разбираться! - встреча с иностранцем, редкость для меня! А тут и
настойчивая рекомендация Евы. Пошли разговаривать не под потолками - я
проводил Ольгу Вадимовну в сторону е„ гостиницы, по ночной Домниковке.
Залитые электричеством, но явно не следимые, мы походили, уславливаясь.
Очень она была американка, во всех манерах и стиле, русский язык самый
посредственный. Но действительно все обстоятельства складывались, что
лучшего пути не придумать, да главное - доверие было к семье: Андреевы, и
сам Вадим Леонидович такой благородный. Ольга совсем ещ„ и не понимала, что
за размах и успех будет у книги, которую я ей предлагаю (Евтушенко в е„
глазах был куда важнее меня), а я настолько был захвачен лишь над„жностью,
секретностью, внезапностью публикации, что и не затревожился: а собственно,
кто же и как будет переводить, - хотя понимал же эту проблему даже с юности.
У Ольги русский язык никуда, муж вовсе не знает. Но она уверила: есть у не„
друзья, Томас Уитни и Гаррисон Солсбери, жили долго в Москве, хорошо знают
русский, они помогут, вчетвером и сделают: Генри Карлайл - стилист. Ну что
ж, тогда как будто хорошо. Назвала издательство, "Харпер энд Роу", - а для
меня безразлично. Изматывающая наша борьба в СССР совсем не давала вдуматься
и внять, какой там путь книг на Западе, - лишь бы взрывались ударами по
коммунизму.
Через несколько дней Ольга, видимо, разузнала обо мне больше, сообразила и
стала через Еву спрашивать, не поручу ли я ей и "Раковый корпус", не дам ли
фотопл„нку с текстом, она повез„т! Но я отказал, только во всяком случае не
из недоверия, а уж как решил: путь "Ракового корпуса" - произвольный, по
волнам.
Прошло полгода - в сентябре Ольга Карлайл снова приехала в Советский Союз, и
Ева свела нас на квартире у "Царевны" (Наталии Владимировны Кинд). Для
прикрытия встречи собрана была компания, Ольга села в центре, посреди
комнаты; держала она нога за ногу, по американской привычке высоко, на
выстав, поражали никем в Союзе не виданные е„ какие-то особенные белые чулки
с плет„ными стрелками; как будто жили у не„ в разговоре не руки, а ноги,
будто она выражала себя не мимикой лица, не жестами рук, а этими ногами в
белых стрелках. Мы с Ольгой вышли на балкон и поговорили минут двадцать, ещ„
опасаясь, чтобы не слышали нас с верхнего или нижнего балкона. Это был 11-й
этаж, збаливь огней Юго-Запада Москвы простиралась перед нами, огненный мир
высоких домов, неразличимо - наш или американский, два мира сошлись.
Меня рвали впер„д крылья борьбы - и я ждал за минувшие полгода уже больших
результатов, уже почти накануне печатания! С удивлением услышал я, что "так
быстро дела не делаются". Это у американцев не делаются?! у кого же тогда?
Оказывается, она в Штатах не решилась заключить контракт с издательством без
полной от меня гарантии, что "Круг" не появится самопроизвольно. Да как же я
такую гарантию могу дать, если "Круг" уже ходит в самиздате? Сам я - никому,
кроме вас, не дам, тв„рдо. А вот не надо было вам полгода зря терять,
обидно.
По сути она ничего нового мне не сказала в сравнении с мартом, только то
было видно, что теперь осознала весомость "Круга" и "Корпуса". Тем более
энергично я убеждал - толкать! скорей! Я не мог понять: а почему ж они эти
полгода даже не переводили? (Это уже Ева мне потом объяснила, опять: "так
дела не делаются", на Западе никто не станет начинать работу без аванса, без
финансовой прочной основы. Как странно было слышать это нашим ушам,
привыкшим к бескорыстному и даже головоотчаянному стуку самиздатских пишущих
машинок. Эти на каждом шагу "сколько?" - не прилеплялись, не переплетались с
нашим привычным.)
Сейчас, когда я это пишу, спустя 10 лет от тех встреч, опубликована книга О.
Карлайл с оправданиями, искажениями и многими измышленными припл„тами. Но
кое-что она помогает увидеть с их стороны.
Для не„ эта наша вторая встреча была - всего лишь подтверждение полномочий,
ведь она будет делать серь„зный коммерческий шаг: вступать в договор без
письменной доверенности на руках. Она теперь напоминает, и верно, что я
горячо говорил: "Не надо экономить! Не надо думать о деньгах! Тратьте
деньги, чтобы только дело двигалось! Мне надо, чтобы бомба взорвалась!"
Пишет: "Он не выслушивал объяснений". Тоже допускаю: мой порыв был - к
печатанию! полвека уже загоняют нашу литературу в подпол, дохнуть никому
нельзя, дайте распрямиться! и какие там могут быть встречные обстоятельства?
Так и не узнаю я никогда: а что ж она собиралась в тот вечер объяснять? что
она вмешает в это дело ненужного корыстолюбивого адвоката? что ее муж должен
получить звание и оплату литературного агента за распространение "Круга",
как если б никакое издательство брать его не хотело и надо было всучивать?
Если б она мне такое и сказала - действительно б я изумился, ничего б не
понял. Мне - печатать "Круг" надо было скорей! - для того и вся встреча.
Прошло три месяца - в декабре через Еву известие: Ольга опять едет (они
перезванивались). Да что такое? вс„ свидания вместо дела. Но тут ей отказали
в визе. (После предыдущей поездки в СССР, вместе с Артуром Миллером и его
женой, она напечатала что-то диссидентское, критическое против власти - ей и
закрыли путь в Союз. Ныне она кривит, что ей закрыли путь из-за меня.) Тогда
она доверила весь секрет своему другу детства Степану Татищеву в Париже
(самовольное расширение, но оно не оказалось вредным, напротив, Степан ещ„
много и многим поможет). Татищев приехал вместо не„. Снова риск, снова
встреча, опять у Царевны.
У Степана и язык русский хороший. И прямодушное лицо, и глубинная
взволнованность Россией. Уединяемся с ним - и что же? Карлайлы получили
тревожный слух, будто этой осенью в Италии кто-то предлагал "Круг" от меня.
- Да сколько же можно одно и то же повторять! Да ведь я уже дважды поручил -
ей, именно ей, ей! Да ведь мы все здесь только и держимся на слове и
доверии! Конечно, "Круг" есть и в КГБ, и в самиздате уже, - именно поэтому
мы и должны спешить с печатаньем!! - Нет, на той стороне неуверенность. Они
предпочитали бы письменную доверенность на ведение дел! - О, туполобые! -
захватят на границе такую доверенность и до всякого "Круга" голову мою
срубят с плеч! Ну, как их там убедить? Да пусть поймут: никогда я не отменю
своего слова! никто меня не остановит в печатании! если уж объявятся
конкуренты и будут обгонять - ну, тогда я признаю вас открыто. Но пока
конфликта нет, необходимости нет, - не надо, поберегите же и меня!
А разобраться - так очень сходная ситуация с "Бодли Хэдом". Как те
добивались моей прямой подписи, так и эти. Решительная разница только для
меня: что там я не хотел поручать, плыв„т как плыв„т, а здесь - именно
доверил, настаивал и торопил. А издательства одинаковы: воля писателя, как
он там бь„тся в советских тисках, весьма мало интересует их. Им нужна только
гарантия коммерческого успеха: что никто не обгонит их в печатании, что на
случай суда у них есть юридический документ. Наши простецкие мозги - не были
приспособлены понять их.
Ольга же, на прошлом свидании узнав от меня о существовании "Архипелага",
теперь через посланца запрашивает: а можно ли считать и "Архипелаг"
обеспеченным для их группы и для избранного издательства?.. (Господи,
головой не могу объять, почему сам "Круг" не насыщает западное
издательство?) Хорошо, швыряю я и "Архипелаг" подмостью для "Круга": ладно,
усильте сво„ положение перед "Харпером", сообщите ему, что ещ„ будет и
другая большая книга, только ни за что не называйте е„!
Нет, Карлайлы и тут не решаются, пока не вовлекут в дело пружину
американской жизни, адвоката, некоего Антони Курто. Мне никогда не пришлось
его видеть, но вот как Карлайл описывает его теперь в книге: вызывает образы
с Уолл-стрита, мир частных фондов, капиталовложений; никогда не занимался
ничем, близким литературе; плотный, преуспевающий, радостный, стремление к
успеху, подозрение к контрагентам и клиентам, сам весь новый и портфель
блестящий, автомобиль огромный. И вот в эти доверенные сочувственные нежные
руки вкладывает внучка русского писателя судьбу другого русского писателя,
придавленного. Не удивительно, если Курто вполне безразлична и литературная
и политическая суть дела, а усматривает он только: что находится в
беспомощном движении какая-то материальная ценность, и можно хорошо на ней
заработать.
В феврале 1968 он помогает О. Карлайл подписать договор с издательством
"Харпер". В тот год я вообще не знал, не думал, что существует какой- то там
договор, но через много лет в Цюрихе мне пришлось его прочесть. Боже мой!
Это не был договор на взрывную книгу писателя, схватившегося насмерть с
душегубным режимом, да на виду у всего мира, - но договор-диктат мощного
издательства робкому автору-дебютанту, уже с первого шага виновному. Договор
налагал на автора цепь ответственностей за все возможные неустойки, судебные
споры с другими издательствами об авторских правах, все опасности, все
помехи: компенсировать им вс„, что может произойти от свободного движения
"Круга", - должен буду я, и я, и я. Тут, на Востоке, я отвечаю за книгу
головой - а на Западе я уже впер„д задолжал за не„ штрафами или долговой
ямой. Издательство детально гарантировало себя с денежной стороны:
тр„хлетним замораживанием всех авторских гонораров; после тр„х лет - правом
в любой момент остановить их выплату; односторонней обязанностью автора
оплачивать любой судебный процесс, и так далее, и так далее, до мелкой
оплаты всякого моего изменения в первоначальном тексте. Только об одном
никто не вспомнил и не вн„с в договор ни строчки: о качестве перевода, об
ответственности издательства за качество книги. И без колебания О. Карлайл
вывела свою подпись. А директор издательства Кэз Кэнфильд только потому и
согласился даже на такой договор, что при этом устно Карлайл ему пообещала
ещ„ и вырванное у меня согласие об "Архипелаге", который под советской
давящей глыбой нам ещ„ предстояло докончить и перепечатать. ("Как же вы
могли заключить такой колониальный договор?" - спросил я недавно
представителей издательства. Отвечают: зачем, мол, теперь детали вспоминать?
- суда ведь не возникло. С первоприродной откровенностью: надо ж было и
роман не упустить, и финансово обезопаситься. - Так же, как и "Бодли Хэд"!)
И вот только когда, за год оседлав договор, супруги Карлайлы сочли возможным
потратить сво„ время на "Круг". Верней, попался здесь на пути
самоотверженный и честный человек - Томас Уитни. Карлайлы дали ему
переводить в сентябре 1967. Уитни не беспокоился о договоре, о
вознаграждении (был состоятелен),