возврата.
Дружески мы с ним сошлись (с удивлением я обнаруживал, как быстро
восстанавливается мой немецкий). Бродил я и специально по ленинским местам,
где он заседал в трактирчиках, как ликвидированный теперь "Кегель-клуб", и
сколько раз проходил по Шпигельгассе, где Ленин квартировал, и по Бельвю к
озеру. А другие цюрихские впечатления наваливались на меня мимоходом,
случайно, - но затем, с опозданием и в несколько месяцев, я догадывался, что
это же прямо ид„т в ленинские главы - как ярчайшая картина масленичного
карнавала, или могила Бюхнера на Цюрихберге, или богатая всадница на
прогулке там же.
Цюрихберг - лесистая овальная гора над Цюрихом, разумеется тщательно
сохраняемая в чистоте, и тоже не первый век, место, куда Ленин с Крупской не
раз забирались растянуться на траве, - начиналась своим подъ„мом совсем близ
моего дома, двести метров пройти до фуникул„ра - милого открытого
трамвайчика, круто-круто его втаскивал канат наверх, когда противоположный
вагончик спускался. (Такое это было занятное зрелище, что я положил себе:
вот приедут наши, повезу Ермошку показывать, ведь ему четв„ртый год, он уже
изрядно смышл„н, вот удивится-то! Но поразительная жизнь: и приехали, и
прожили там два года - так и не наш„л я момента в кружной жизни, свозил всех
ребятишек кто-то вместо меня, может быть фрау Видмер, жена штадтпрезидента,
мы очень с ними обоими сдружились: Зигмунд своими духовными свойствами и
политическим пониманием стоял много выше сегодняшнего среднего западного
человека, а фрау Элизабет была тепла, сердечно добра, проста, и привязалась
к нашим ребятишкам, брала их то в зоопарк, то ещ„ куда, свои дети у не„ уже
были близки к женитьбе.) Квартира-то наша была сильно достигаема шумам
близких улиц, особенно от нынешнего завывания санитарных автобусов, тут
рядом кантональный госпиталь, - а поднимешься на Цюрихберг, минуешь
последние дачи богачей - дальше такой лесной покой, и совсем мало гуляющих в
будний день, я там отдышивался, раздумывал, закипали планы литературные,
публицистические. (Не забуду встречи с пожилым швейцарцем, он тоже ш„л один.
Это было вскоре после моего приезда. Он изумился, повернул ко мне, обеими
руками взял меня под локти, смотрел на меня с любовью, смотрел, и сл„зы у
него полились, сперва и говорить не мог. Надо знать сдержанных, ж„стко
замкнутых швейцарцев, чтоб удивиться: и что повернул без повода, и за руки
взял, и плакал.)
Наконец, день прил„та наших прозначился: 29 марта. Солнечный, т„плый день,
конечно и Хееб со мной. Опять было большое скопление прессы на аэродроме. К
самол„ту приставили лесенку, меня впустили. Вош„л, как в темноту, первым
столкнулся с Митькой, обвешанным ручными сумками за всех, потом Аля передала
мне Ермошку и Игната, они таращились, Ермошка меня узнал, а
полуторагодовалый Игнат просто покорился судьбе, я пон„с их как два пенька,
Аля - корзину с шестимесячным Ст„пкой. (Тогдашняя фотография стала из моих
любимых.) За Алей шла бабушка. Чемоданов они привезли десяток, но это было,
конечно, не главное, Аля успела шепнуть, что вс„ существенное не тут, пойд„т
иначе. А на Шереметьевском аэродроме гебисты долго держали их багаж:
фотографировали все третьестепенные бумажки, и, как потом оказалось,
размагнитили и все наши аудиопл„нки, сколько интересных записей накопилось у
нас за три года.
Покатили на Штапферштрассе, кортеж за нами, там толпа фотографов вывалила.
Наша калитка уже запиралась - они, человек тридцать, кинулись в открытую
калитку наших милых соседей, молодой пары, Гиги и Беаты Штехелин (их дома не
было), и, ближе к нашему низкому заборчику - зверски теснясь и отталкивая
друг друга, вмиг истоптали большую, излелеянную хозяевами цветочную клумбу.
И это - европейцы? (Навредили б так русские, все бы: "во! во! русские только
так и могут".) Я закричал на них, пытаясь очнуть. Бесполезно. И - не
отступил никто с клумбы, так и уничтожили е„. Я изумлялся, до чего они
надоедны, они изумлялись, до чего я горд. Измученных малышей мы спешили
укладывать - они требовали, чтобы вся семья теперь вышла позировать на
балкон. Невозможно, да на аэродроме уж нащ„лкали без числа, я - отказал. Так
и ещ„, ещ„ утверживалась моя ссора с западной прессой - и надолго впер„д.
Зато: в одном самол„те с нашими прилетел из Москвы корреспондент Ассошиэйтед
Пресс Роджер Леддингтон. Аля тут же объяснила мне, что он - из самых
самоотверженных спасателей архива, много ун„с в карманах. Как же было
избежать дать ему хоть маленькое интервью? А вопрос вс„ тот же: посещу ли я
Соедин„нные Штаты? Америка продолжает ждать.
Между тем - приглашали меня и две подкомиссии американской Палаты
Представителей, дать им показания. Взамен себя слал я им подробное письмо* с
ответом: чтбо я не полагаю разрядкой международной напряж„нности: угодливые
умолчания; сакраментальную веру в устные обещания правителей, никогда их не
выполнявших; односторонние уступки; позднюю перетолковку договоров;
заключение ничем не гарантированных перемирий; равнодушие к зверствам
противной стороны. А под разрядкой истинной понимаю "такое несомненно
контролируемое обезоруживание всех средств насилия и войны... которое делало
бы каждый этап разрядки практически необратимым". Письмо мо„ было
опубликовано в материалах Палаты Представителей, прорвалось отчасти в
газеты, например, "Вашингтон пост". Примечание газеты было: "Мы сделали
письмо Солженицына доступным американским обозревателям по советским делам,
они охарактеризовали его взгляды как упрощ„нные". А желательный уровень
сложности был: продолжать верить улыбкам и уступать односторонне...
Ещ„ и сенатор Мондейл (будущий вице-президент) добивался приехать ко мне в
Цюрих - но не мог я всего вместить, уклонился.
А тут пришло письмо известного сенатора Джексона, сильно запоздавшее в пути
(не по почте, он перемудрил с оказией). [9] И опять - приглашение, и опять -
благодарю и отказываюсь. [10]
А тем временем вс„ притекали же и копились тысячи писем не столь известных
людей, отвечать на них - да даже читать их - не было никаких сил. А на
Западе привыкли, чтобы каждое учреждение и каждое лицо отвечало на каждое
письмо: держи какую хочешь большую контору, пусть отвечают за тебя секретари
- но отвечайте. Уже на меня обижались многие и в Швейцарии. Супруги Видмеры
посоветовали мне отозваться через Швейцарское телеграфное агентство. Так я и
сделал. [11]
Тут - не хватало ответа, который уже выспрашивали у меня швейцарские
корреспонденты, который хотели слышать и все тут: по каким именно причинам я
избрал Швейцарию для своего жительства? И неловко было бы объяснить, как это
получилось само собой. А говорить, что я давно пишу Ленина в Цюрихе, -
преждевременно. И изо всех аргументов оставалось - традиционное
сочувственное представление в России о Швейцарии да поразительная история,
рассказанная Герценом в "Былом и думах" о силе той демократии, где община
сильней президента.
Приезд детей поднимает сразу много вопросов. Митю - надо устроить в школу.
Кстати, школа совсем рядом, на Штапферштрассе, - и школьники, видя из окон,
как донимают нас корреспонденты, уже провели манифестацию с плакатами:
"Оставьте Солженицына в покое!" Иду, подаю заявление. (Вослед начинают мне
течь бумаги с методическими указаниями, советами.) Митя по уровню
оказывается выше, чем школа ожидала, быстро схватывает и язык, ему
становится легко, и он, по своему динамичному характеру, зорко использует
также и либеральные щели в е„ распорядке, меня вызывают в школу объясняться.
А малыши? ведь они круглосуточно требуют Алю, им вс„ тут непривычно, смена
резкба; вот старшие растеребили пух из подушки по всему полу, младший
плачет. Да у матери опережающая тревога: как детям в океане чужих языков не
упустить свой, русский? ежедневно помногу читает им, целый чемодан привезла
детских книг. Так Аля - полностью отдастся им, уже не будет сил не только
для нашей работы, не только для ответов на д„ргающий мир - но ни для какого
домового устройства? а оно неперечислимо: неизвестный мир, неизвестные в н„м
предметы, неизвестные цены и нет языка! К счастью, приходит помощь в виде
пожилой эмигрантки, живущей в Цюрихе, Ксении Фрис, она наставляет Алю по
всем бытовым проблемам, и находит - чудо какое: в сердце Швейцарии одинокую
простонародную, с самобытным русским языком русскую бабушку, закинутую
судьбой сюда из Маньчжурии, когда в 1945 - 46 годах наша тамошняя
(сибирская) эмиграция бежала от пришедших красных. И эта Екатерина Павловна,
"баба Катя", в своей суровости проникается сердечной теплотой к нашим
малышам, как если б вся е„ одинокая жизнь и была предназначением дождаться
вот этих крошек и холить их, и обучать простейшим навыкам жизни. А была бы
нянька - иностранка (и все шансы были за то)?
Правда, жила она далеко за городом, у нас бывала только до полудня, но и то
какая выручка. Остальное время малыши были с бабушкой и мамой. А продукты
покупать? Тут уже Митя выручал, округу быстро освоив. На женщинах наших -
вс„ хозяйство, да если б только! Ведь если самим сейчас не вычитать набор
выходящего 2-го тома "Архипелага" (а через несколько месяцев и "Тел„нка"),
то книги выйдут с изрядными опечатками: у "Имки" нет средств держать
корректора. Да уже и Митя много помогает маме: он бойко читает с подлинника
вслух, со всеми запятыми, Аля правит по в„рстке. И вот - вс„ это вместе,
перевари.
А малыши нуждаются не только в уходе, но и в зорком глазе. Ведь всего лишь
год назад присылали нам гебисты угрожающие письма, стилизованные под
уголовников, что расправятся с детьми, - и почему бы это была шутка? В числе
доблестей чекистов Дзержинский не перечислял шутливости. Однако живя у
Ростроповича в запретной зоне Барвихе, я на лыжах гонял часами по лесу - и
знал, что никто меня не посмеет тронуть: ляжет несомненно на них. А здесь,
за границей, уже из полиции двух стран предупредили меня, что у
международных террористов - я на списке, да мне и так было ясно, Советы же и
обучали и снабжали их. И теперь при любом похищении реб„нка ГБ и вовсе руки
умоет: это - не наша страна, разбирайтесь сами. Пока беда не случилась - все
скажут: пустые страхи, паранойя. А если случится (в ХХ ли веке не берут
заложников?) - тогда только "ах! ах!". Правда, прогулки детей в город - или
с фрау Видмер, или с дружной русской эмигрантской семь„й Банкулов, живущих
под Цюрихом (нам посчастливилось познакомиться с ними через храм о.
Александра Каргона), - прогулки начинаются не сразу, но и наш крохотный
дворик, где дети вс„ время, и мы устроили им разные забавы-горки, игровую
площадку, - дворик-то просматривается с тр„х сторон, и реш„тчатый заборчик
всего по грудь, его перескочить ничего не стоит.
И перескакивали несколько раз. Какой-то фанатичный молодой человек сел на
ступеньках нашего дома и объявил, что - никуда не уйд„т, что я - Иисус
Христос, а он отныне будет проповедовать вместе со мной. И просидел на
крыльце чуть не сутки, ни на чьи уговоры не поддаваясь, пока позвали
полицейских, не пош„л и с ними, и они его мягко и бережно ("права
человека"!) вынесли на руках и отвезли подалее. - А то взяли нас в осаду
несколько молодчиков, довольно бандитского вида, привезли и на руках
держали, носили какое-то несчастное уродливое существо, взрослого карлика,
сына из богатейшей латиноамериканской семьи: он желал встречи со мной, чтобы
начать совместно писать книгу! - То, по недосмотру, была у нас не заперта и
калитка и дверь - тотчас ворвалась в дом какая-то наглая советская баба и,
не скрывая враждебности, развязно нам выговаривала. - То другая женщина,
тоже с русским языком, настойчиво вызывала к калитке, не хотела бросить
письмо просто в почтовый ящик; взяли - рукописное письмо, от кого же? от
скандально знаменитого Виктора Луи. Он, простой советский человек, лежит в
цюрихском госпитале, размышляет о смысле жизни; считает, что неприятности
между нами теперь уже позади - и что же? раскаивается, как разыгрывал мою
слепую т„тю? как закладывал мою голову под советский топор? - о нет, пишет о
своих собственных лагерных страданиях в прошлом, и чтоб я очистил его от
обвинений, что он продал "Раковый корпус" на Запад; а теперь он не против бы
встретиться со мной после выписки из госпиталя! - А сколькие приезжали и
стояли за заборчиком по грудь (вс„ в том же отвор„нном дворике соседа Гиги),
и настойчиво звали меня. Среди них и очень, видать, искренние люди - и явно
же подозрительные провокаторы, какие-то подставные фальшивые лица со
смутными историями.
А ещ„ же приезжали посетители, с письменным заранее моим согласием или без,
которых я приглашал беседовать в дом. Тут был и казачий вождь В. Глазков (я
не сразу разобрался, что он сепаратист-казакиец: "Казакия" - отдельная от
России страна). То, по созвучию, немецкий филолог Вольфганг Казак, сидевший
в СССР в лагерях военнопленных, с тех пор вовлекшийся и в русский язык,
затем и в русскую литературу. То - неугомонная Патриция Блейк, из ведущих
американских журналисток, три года назад швырнувшая в мир, к нашему ужасу,
подслушанную ею тайну, что есть такой "Архипелаг ГУЛАГ" и уже переводится на
английский! Теперь она желала писать мою биографию. - И американские
слависты. И та самая графиня Олсуфьева из Рима, о которой когда-то на
Поварской сладко повествовали мне в Союзе писателей, - а теперь она приехала
доказывать мне отзывами итальянских профессоров, что е„ за три месяца
сделанный итальянский перевод "Архипелага" - превосходного качества. (А
оказался - совсем плох.) И приезжали тщеславные эмигрантские пары, чтобы
только отметиться, что были у меня. А бывали - и самые славные старики, и с
важными свидетельствами о прошлом, и надо бы плотно заняться ими, да нет
времени.
Приезжал В. В. Орехов, редактор многолетнего (с 20-х годов) белогвардейского
"Часового" (бессменная вахта, пока не дожд„мся падения большевиков). В его
письмах перед тем странные какие-то встречались нам„ки на нашу с ним никогда
не бывшую переписку. Уж я думал - не тронулся ли он немного? Нисколько,
приехал, уже за 70, с ясной головой и несклонимым духом, участник
гражданской войны, капитан русской императорской армии. И показал мне... 2-3
письма моих! моим безусловно почерком, замечательно подделанные, и с моими
выражениями (из других реальных писем), да не ленились лишний раз Бога
призвать, и с большой буквы, - а никогда мною не писанные! Подивился я
работе кагебистского отдела. А плели они эту переписку с 1972 года. Сперва я
будто запрашивал у Орехова материалы по Первой мировой войне, и он мне слал
их - куда же? а в Москву, на указанный адрес, заказными письмами с обратными
уведомлениями - и уведомления возвращались к нему аккуратно, с "моей"
подписью. Изумление? Да столько ли чекисты дурили! Затем, видимо для
правдоподобности, "я" предложил ему сменить адрес - писать через Прагу,
через какого-то профессора Несвадбу. Тот подтверждал получение писем
Орехова. А в конце 1973, когда уже завертели полную "конспирацию", передали
Орехову приглашение "от меня" встретиться нам в Праге, уже не для
исторических материалов, а для выработки общего понимания и тактики. И
Орехов абсолютно верил и лишь чуть-чуть почему-то не поехал - да тут меня
выслали. Так - не состоялась ещ„ одна готовимая на меня петля: Орехова бы
там схватили - и вот уже доказанная моя связь с белогвардейским заговором.
Это был у ГБ, очевидно, запасной против меня вариант (да ещ„ один ли?).
Тут как раз брал интервью "Тайм", я дал им и эту публикацию, факсимиле
"моего" почерка, поймал КГБ на подделке. [12] И урок: не надо такие случаи
пропускать: эта публикация ещ„ сослужит защитную службу в будущем. Урок: что
борьба с ГБ никогда не утихает, пока оно раст„т на Земле чумною коростой, -
и никогда нельзя позволить себе сложить руки.
Да ещ„ ж было одно место в Цюрихе - импозантная контора Хееба. Посещал я е„
раз-два в неделю, с деловитостью подшивали какие-то бумаги фрау Хееб,
пожилая хрупкая дама, и юная секретарша, а неизменно важный Хееб в сво„м
кабинете сидел за огромным письменным столом, тут и толстые своды
швейцарских законов, - да и мне предлагал немало бумаг на главных языках
Европы, а то и побочных, я сидел-потел, но все они были как-то не к делу:
пустейшие поздравления, пустейшие приглашения, куда я ни за что не поеду,
просьбы, просьбы о встрече, при„ме, - да я и облегч„н был, что вс„ пустое,
не надо ещ„ на это время тратить. (И само собой - книги, книги в подарок,
есть и вовсе лишние, куда их? только на наш чердак.) А если деньги мне
нужны? - Хееб выписывал чек, он ведь распоряжался всем. И так не приходило
мне даже в голову, что когда-то надо сесть, расспросить о делах - каких там
ещ„?
А вот и дело: говорит Хееб, надо мне ехать для судебного свидетельства. С
чего это? Оказывается: лондонский издатель Флегон (тот самый, испортивший
когда-то своим пиратским изданием "Круг" по-русски и проигравший суд за
пиратское же английское издание "Августа", хороший друг Виктора Луи) -
теперь так же пиратски издал первый том "Архипелага", "ИМКА-пресс" судится с
ним, но раз я теперь на Западе - требуется и мо„ присоединение. Боже, как не
хочется, как не до этого душе, только и рвущейся - начать бы писать. Но надо
- так надо, в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Едем, в цюрихский
английский консулат. Какой-то чин садится со мной беседовать - теперь,
конечно, по-английски, и давай перестраивай мозговые извилины с немецкого,
Боже, как мучительно. Ну, кой-как мо„ мнение изложено, издания Флегона я не
разрешал и протестую, теперь - приноси присягу на Библии. Приношу. (Стоило
бы из-за чего другого! И безбожник Флегон в Лондоне охотно присягает.)
Проходит недели две - получаю из Лондона телеграмму от Флегона, что он
такого-то числа явится для вручения мне судебного иска. Я и внимания не
придал. Но в назначенный день - т„плый весенний день, появляется на
Штапферштрассе некий подвижный человечек в ч„рной шляпе и в ч„рном же
плаще-накидке, демонстративно длинном и с широким запбахом, как ходили в
Англии прошлого века может быть стряпчие, напоминает большую летучую мышь.
На каменном столбике нашей калитки что-то наклеивает, возвращается на другую
сторону улицы и стоит там. Выбежал Митя, вернулся, сообщает мне, что это, на
английском языке, крупноразмерными, увеличенными буквами, вызов меня в
Высший Суд Великобритании и с какой-то важной печатью. Первое наше движение
- пусть Митя сорв„т прочь, да и вс„. Но какой-то инстинкт почему-то
подсказал мне - не срывать, ч„рт с ним, пусть висит. Прохожие
останавливались, смотрели, удивлялись, шли дальше. Так и провисел до
темноты. А Флегон-то, оказалось, все эти часы дежурил с фотоаппаратом -
сфотографировать, как мы срываем, это и будет документально означать, что я
- принял повестку в английский суд, и теперь подпадаю под него. (Потом я
узнал, что иски эти не разрешено посылать по почте, а только лично вручать.
Но вс„ равно, английские газеты уже печатали: издатель "Архипелага" подал на
своего автора - стало быть, недобросовестного - в суд. Подарок для ГБ. В
каком-то скороспелом дерьме хотели меня измазать.)
Нет, решительно не хватало нам с Алей времени для простого раздумья.
И в один из чудесных апрельских дней пов„з я е„ фуникул„ром этим самым на
Цюрихберг, уселись мы в лесу на скамье, с видом на Цюрих далеко внизу, и
стали отходить.
Не специально искали главную мысль или деловое решение, а просто отходили.
Да к тому же - по-православному Страстная неделя шла, мы уже хаживали и в
наш подвальный храмик, настроение очищенное.
Посидели часок - и поняли. Ведь была ж у меня уже года три назад идея, на
том я тогда завещание построил (которое Б„лль заверял): 4/5 ото всех моих
гонораров отдать на общественные нужды, только пятую часть оставить для
семьи. А в январе, вот только что, в разгар травли, я объявил публично, что
гонорары "Архипелага" все отдаю в пользу зэков. Доход от "Архипелага" не
считаю своим - он принадлежит самой России, а раньше всех - политзэкам,
нашему брату. Так вот - и пора, не откладывать! Помощь нужна не когда