лижайшее  время. Задача AVH с
помощью советских "советников и инструкторов" выяснить подробности  заговора
и добыть у преступников признания в их постыдной деятельности.
     В ночь  на 18 мая Тибор  Соньи  и  первые члены группы возвращенцев  из
Швейцарии были арестованы. Допросы по делу Райка начались.

ГЛАВА 5 ПОДГОТОВКА ОБРАЗЦОВОГО ПРОЦЕССА

     Берия и Ракоши арестом  Соньи начали подготовку  процесса Райка. В ночь
на 18 мая 1949 г. Соньи был вытащен из постели, брошен  со связанными руками
в автомобиль  и  доставлен  доверенными агентами на секретную виллу  МВД  на
Розовом Холме к Габору Петеру. Около  начальника  AVH сидели его заместитель
полковник Эрне Сюч и генерал-лейтенант Белкин со своим переводчиком.
     Эта  команда только внешне выглядела  смешанной  венгерско-русской, ибо
Петер еще в венгерском  подпольном движении  был завербован советской тайной
полицией, а Сюч в эмиграции находился в Москве, где и закончил школу НКВД.
     МВД  установило не  только  схему  концепции чистки  в  Венгрии,  но  и
контролировало весь ход процесса: "советники указывали офицерам AVH кого они
должны  пытать  и какие  признания  они  должны  выбить,  допрашивали  через
переводчика основных заключенных, вносили в переведенные протоколы  допросов
изменения, дополнения,  подчеркивания.  Они  составляли  обвинительные акты,
репетировали  вместе  с основными  обвиняемыми и  "свидетелями"  их роли  на
процессе,  дирижировали и наблюдали за  инсценировкой открытых слушаний. Они
определяли кого приговорить к смерти, а кого к длительным срокам заключения.
С  начала  и до  конца МВД был учителем,  а  AVH,  Ракоши и товарищи  только
учениками и ассистентами.
     Соньи  был  хорошим выбором,  благодарным началом для AVH. Его связи  в
военные годы с Ноэлем Фильдом делали его подозрительным не только  в  глазах
следователей. Он сам начал в себе сомневаться, когда приказали доставить  из
соседней  комнаты  Фильда,  арестованного  за  неделю до  этого  в  Праге  и
доставленного в Будапешт и американец признался в наличии контактов с Аленом
Даллесом,  уполномоченным  секретной  службы  УСС  в  Швейцарии. Если  Фильд
работал  на  главного американского шпиона,  то  из этого можно было сделать
вывод,  что  и его, Соньи,  могли как-нибудь  использовать...  Соньи был уже
сломан,  когда  его  начали  бить резиновой дубинкой по подошвам, для  того,
чтобы  выбить  из него  признание в связи  с  Даллесом,  с  которым он лично
никогда не встречался[ 25]. Причем бить его начали не  для  того,
чтобы получить  признание,  для этого еще придет  время, а для  того,  чтобы
наглядно  ему  продемонстрировать, что  он  больше  не  член ЦК и  начальник
управления кадров, а подлый преступник, изменник и шпион, отданный на гнев и
милость венгерской и советской служб безопасности.
     Соньи был идеальным началом еще и  потому, что он мог быть  использован
как  первая  петля  в гигантской  сети, которую еще предстояло сплести.  Его
заставили написать длинный список с именами и характеристиками 14 человек из
его  швейцарской группы,  а также с  именами всех товарищей,  которые  после
войны  вернулись  с Запада  и  были  распределены через  управление кадров в
партийный и  государственный аппарат. Подобный  список был  уже готов: имена
венгерских коммунистов,  получавших во время войны поддержку от Фильда и его
организации. Список  подписал Михал  Фаркаш, как приказ об арест и в течение
следующих  недель  подвалы штаб-квартиры  AVH  на улице Андраши  заполнились
"западниками",  которых   на   допросах   писали  бесконечные  биографии   и
признавались в том, что  являются  "членами банды  Соньи". Их связи во время
пребывания на Западе стали "шпионскими контактами" с американской разведкой,
французским Deuxieme Bureau или британской  Intelligence Service. "Шпионский
материал" поставляла их  область работы.  Фамилии  их друзей, сотрудников  и
начальников, названные на  первых дoпросaх, просевались сквозь сито комиссии
безопасности   и   если   они   подходили   под  ту   или   иную   категорию
"подозрительных",  следовал  приказ  об  аресте.  После этого  вся процедура
повторялась заново. Так, поначалу еще неопределенный "Заговор для  свержения
народной демократии" постепенно принимал все более четкие контуры.
     Постоянно расширяя концентрические круги, вытянутые  из Соньи и Фильда,
AVH преследовало только одну цель:  обвинить  Райка. Через неделю ежедневных
побоев  Соньи  уже принял логику,  что  косвенная  "связь"  с Даллесом через
Фильда  политически  дoлжна  рассматриваться  как  непосредственный контакт.
Когда  26  мая  его  привели  на очную ставку  с  Белой Сасом (Bela  Szasz),
вернувшимся  из Аргентины,  это был  уже  внутренне  сломанный человек, хотя
внешне он выглядел почти нетронутым  (см.  Szasz,  1986 s.  22ff). Семь дней
спустя это  был  уже  обломок  человека:  впалый  старческий  череп,  глаза,
бегающие в  страхе,  ноги,  которые  едва могли носить его  скрюченное тело.
Начались серьезные пытки, для того, чтобы заставить его "разоблачить" Райка,
как американского шпиона и главу "титоистского" заговора.
     Вынудить Соньи признать, что  его контакты с Фильдом являются шпионской
связью было  сравнительно просто. Однако в отношении Райка дело было гораздо
сложнее: лично  они были едва знакомы. AVH схватилось за  единственную точку
соприкосновения:   Соньи  был  начальником  управления  кадров  ЦК,  которое
направляло друзей и соратников Райка на руководящие  посты. Однако, несмотря
на все физические пытки, несмотря на арест его жены Аннушки, находившейся на
последних  месяцах беременности, Соньи до  конца отказывался "признаться"  в
том, что по заданию Фильда завербовал Райка на службу американской разведке.
     Эта  стойкость оказалась  не  только бесплодной,  но и  довольно  скоро
ненужной, ибо уже чeрeз двенадцать дней после Соньи был  арестован сам Райк.
Здесь   AVH  помогло  не  так  извращенно  выраженное  чувство  долга,   ибо
психические и  физические пытки смогли  вынудить Райка обвинить  себя в том,
что он был  шпиком фашисткой полиции, шпионом Deuxiem Bureau и  американской
разведки  и  наконец  доверенным человеком  Тито,  который хотел  с  помощью
военного путча захватить власть, убить вождей  коммунистов  Ракоши, Гере,  и
Фаркаша и ввести в Венгрии капитализм.
     Одновременно   с   допросами   Райка,  проводимыми  русскими  Белкиным,
Лихачевым и  Макаровым,  начальником  AVH  Петером и его заместителем Сючем,
начали  пытать генерала Дьердя  Пальффи  и советника югославского посольства
Лазара  Бранкова. Цель была задана в Москве  и  Будапеште  еще перед началом
арестов. Пальффи отвели  роль агента югославской  разведки и  орудия Райка в
подготовке   военного   путча.  Бранков,   который  до   своего  ареста  был
контролируемым  AVH пропагандистом  в  антититовской  кампании,  должен  был
подписать  протокол, что  он является венгерской рукой югославского министра
внутренних дел Ранковича, который  передавал задания Райку и его контролером
в заговоре.  Также в  соответствии с заданной схемой Райк, Палльфи и Бранков
должны  были  предстать  не  преступниками  одиночками,  но главарями широко
разветвленной банды заговорщиков.
     Для того, что бы разместить  всех арестованных: испанских  ветеранов  и
подпольщиков,   высоких   чиновников   из   министерства   внутренних   дел,
министерства   обороны   и  полиции,   офицеров   армии   и   контрразведки,
руководителей  организации  югославского  меньшинства,   государственных   и
партийных  функционеров,  которые  до  конфликта  с  Коминформом  занимались
югославским  вопросом,  понадобилось срочно строить новые подземные камеры -
одиночки. Здесь приведем только две отдельных судьбы:
     Иштвана  Штолта  заманили  в  Советскую  оккупационную  зону  Германии,
арестовали и  переправили  в Венгрию.  В  Будапештском  университете  он был
другом и товарищем Райка, но позднее из-за "уклона" его исключили  из партии
и теперь он должен был подтвердить "троцкизм" Райка. Другой старый коммунист
Йожеф Кaлчич вернулся нa Рoдину с Запада.  Он участвовал в гражданской войне
в  Испании,  после  ее окончания  бежал  в Бельгию и  там во  время немецкой
оккупации  стал  легендарным  героем движения  сопротивления.  Ракоши  лично
обратился к  руководству бельгийской партии с просьбой помочь вернуть его на
Родину: там преданные товарищи нужнее. После возвращения Калчич получил  чин
полковника и высокий  пост  в  министерстве внутренних  дел. Через несколько
месяцев он оказался в подвале AVH.
     Аресты  этих  "райкистов"   получили  собственную  динамику,   а  потом
"признания", выдавленные под пытками, обвиняли не только их сокамерников, но
и тех коммунистов, которые еще  оставались на свободе и  аресты которых были
запланированы  AVH.  Вопреки  программе в  протоколах  совершенно неожиданно
всплывали новые имена, которые приходилось вносить в списки на ликвидацию. В
отличие  от  заранее  расписанных ролей  Соньи, Райка,  Палльфи  и  Бранкова
функции  этой  почти  необозримой  массы  заключенных,  количество которых к
середине июля превысило 300 были еще неопределенны.
     Так же  пока  было не ясно,  какое  место  в  общей  концепции заговора
отвести "группе троцкистов" вокруг левого социалиста  Пала Юстаса или  члена
ЦК  Андраша  Салаи,  отвечавшего  за связи с  югославской  партией.  Поэтому
пришлось сначала сконцентрировать допросы  на биографии заключенных.  Только
потом   начиналась   "политизация":   резиновыми  дубинками  и   прикладами,
бессонницей,  холодом  и  голодом,  рафинированными  методами  физических  и
психических пыток заключенные превращались в шпиков полиции Хорти; служебные
и  личные связи с Райком, Соньи, Палльфи или Бранковым,  а также официальные
контакты  с  некогда  дружественной  Югославией  превратились  в  участие  в
заговоре и шпионаж  в  пользу  Тито  и  империалистов;  каждый  политический
поступок в их прошлом фальсифицировался в преступление.
     Кровавый и жестокий процесс превращения коммунистов, преданных партии в
изменников с обширным набором грехов, длился  разное  время в зависимости от
характера  и стойкости жертвы. Однако почти все сдались. Немногие исключения
не слишком огорчали режиссеров: таких просто не доводили до суда, а не долго
думая  изолировали   в  одном  из   многих   лагерей  для   интернированных,
подведомственных  AVH.  Палачи из пыточных  команд  получили  строгий приказ
заботиться  о  том,  чтобы  подследственные  оставались  живыми.  Но  были и
неудачи: много заключенных  было  забито до  смерти или умерло от сердечного
приступа до того, как можно было  представить  перед  открытым или одним  из
многочисленных тайных слушаний. Так например, Андраш Хаваш, поэт и писатель,
культурный атташе  венгерского  посольства в Париже был вызван на Родину для
доклада и арестован. От пыток  он сошел с  ума  и  его  бросили в  одиночную
камеру.  Расстроенная  душа  Хаваша  доставляла   немало   развлечения   его
охранникам, которые любили пинать его, пока однажды не запинали до смерти.
     Вторая  и последняя  фазы началась только в середине  августа 1949 г. К
этому  времени AVH уже располагало  по меньшей мере "частичными признаниями"
заключенных, предназначенных для большого процесса. Почему они признавались,
ясно из мемуаров выживших. Здесь мы не будем подробно  анализировать технику
выжимания признаний. Пытки  от собственных товарищей разрушали не  только их
тела, но и  души.  Они  чувствовали  себя виновными,  поскольку так  сказала
партия,  а  партия  всегда  была  права.  Они должны  были  по  крайней мере
отказаться от приказа коммунистической бдительности, т.к.  они не знали всех
названных  партией преступников  и  шпионов. Тому, кто начинал  признаваться
остановки уже не было. Извращенная "логика" допрашивавших, садистские  пытки
приводили ко  все более резким, еще более "политизированным" формулировкам в
протоколах допросов, пока жертвы, забытые партией, изолированные от внешнего
мира, превращенные в безвольных марионеток не начинали обвинять себя и своих
сокамерников.
     В  середине  августа  в  подвалах  AVH  наступила пауза. Все  протоколы
переводились  на  русский  язык,  проверялись  смешанной  группой  советских
советников и AVH, вырабатывались новые направления допросов  для того, чтобы
привести  полученные  признания  в  соответствие  с общим  планом  процесса.
Протоколы  служили  основанием для принятия решения кого  вывести на главный
процесс, а кого судить в многочисленных тайных процессах. Теперь  задача AVH
состояла в том, чтобы из отдельных, слабо связанных друг с другом и зачастую
противоречивых мозаичных камней протоколов допросов построить общую картину.
     Новая фаза потребовала  новых методов. Пытки  сделали свое дело. Теперь
отношение допрашивавших к  своим жертвам покоилось не на терроре и  насилии,
нo  на  лицемерной  и лживой "общности интересов": мы  знаем, что Вы хороший
коммунист, партия нуждается в Вашей помощи  для  того, что разоблачить своих
врагов. Речь идет  не  о Вас, а о международном  коммунистическом  движении.
Угрозы  палачей  чередовались  с  обещаниями:  как  только Вы  сформулируете
протокол требуемым нами образом, партия сумеет оценить Ваше содействие и уже
вскоре   после   вынесения   формального   приговора  обеспечит  Вам   новое
существование.
     Самой  важной  задачей  этой фазы было убедить  Ласло  Райка  "лояльно"
сотрудничать  с  режиссерами сфабрикованного  процесса. Ракоши  доверил  это
задание новому  министру внутренних дел  Яношу Кадару, старому другу  Райка.
Кадар  разговаривал  с  Райком  с  глаза   на  глаз  в  одной  из  комнат  в
штаб-квартире  AVH.   Он  предложил  своему   бывшему  товарищу   прекратить
сопротивление  и оказать партии услугу признанием, которое показало бы всему
миру,   что   Тито  является   агентом  империализма   и   хочет   свергнуть
социалистический строй в Венгрии. Товарищ  Ракоши и Политбюро,  так  говорил
Кадар, точно знают, что Райк  не виновен  и требуют от него принести  партии
эту последнюю  жертву. Здесь  речь  идет только  о  политической,  моральной
жертве:  жизнь  ему будет  сохранена.  Хотя  его и  придется  приговорить  к
смертной казни, для того, чтобы придать убедительность этому признанию, этот
приговор не будет приведен в  исполнение.  Он  просто  исчезнет, скроется со
своей женой и  сыном на  вилле в Советском  Союзе, а  позднее  снова  станет
уважаемым членом партии, но уже под другим именем.
     Возможно Кадар и  поверил в эту сказку,  рассказанную Ракоши, но то что
Райк действительно надеялся таким образом спасти свою жизнь, сомнительно. Во
всяком  случае  он  пообещал  Кадару,  как  последнее  доказательство  своей
фанатической преданности партии, взять на себя роль шпика фашистской полиции
и титоистского убийцы и заговорщика. (Разговор  Райк -  Кадар был записан на
пленку.   Ракоши  распорядился  проиграть  его  в  1956   г.,  незадолго  до
венгерского  восстания  на   заседании  ЦК  для  того,  чтобы  разделить   с
руководством партии вину за процесс Райка.[26] )
     Подобная  тактика использовалась  и  в отношении других заключенных, но
теперь Белкиным и его советскими  коллегами, Габором Петером и  сотрудниками
AVH. Пытки  внезапно  прекратились,  кормить  стали  лучше  а палачи  начали
заверять своих жертв в том, что партия знает правду и взывать к их партийной
совести и  убеждать  помочь  разоблачить Тито. Каждому  давалось  одинаковое
обещание: политический процесс  без казни,  но  с  вынесением  приговора,  а
впоследствии возможность новой  свободной жизни. Примером служил Кaрл Радек,
кoторый  в Московском процессе 1937 г. зa свое  добровольное  сотрудничество
получил мягкую кару: всего 10 лет, которые он якобы отбывал в деревне где-то
на Урале. Возможно, жертвы в Будапеште были  бы настроены более скептически,
если  бы  они знали,  что "уральская деревня" на  самом деле  была  штрафным
лагерем в Сибири, в котором Радека через два  года после вынесения приговора
забили до  смерти. Полковник полиции Бела Коронди, например, бывший командир
группы  партизан,  действовавшей  против  немцев  получил на  процессе  роль
организатора по приказу Пальффи особого подразделения полиции для  поддержки
планируемого военного путча.  За несколько недель до расстрела он  рассказал
одному  из своих  сокамерников, что Габор Петер  обещал ему пять - шесть лет
заключения в спокойном трудовом лагере.
     Жертвы поверили  обещаниям.  Всего несколько месяцев  назад их  жестоко
пытали  и  теперь  они  ухватились  за  внезапно предоставленную возможность
доказать свою  преданность  партии  и  приняли  предложенный  им моральный и
психический  выход из преисподней: если  партия  может  превратить  честного
коммуниста в отвратительного преступника,  она  же может  вернуть им  жизнь.
Прежние  протоколы  уже заклеймили  их  отбросами  общества. Их  судьба была
решена, а их жизни, так или иначе, были в руках партии.
     Очень много было споров о том, насколько сами следователи были убеждены
в виновности своих жертв и обоснованности "выжатых" признаний. Для советских
режиссеров  и их венгерских ассистентов,  вопрос  юридической виновности или
невиновности  своих  жертв,   естественно,   не  имел   никакого   значения.
Учитывалась только их полезность, как политического пропагандистского оружия
против Запада и Тито. Беседа Кадара с Райком наглядное подтверждение этому.
     Иначе   обстояло  дело  с  двумя  группами  сотрудников  AVH,   которые
допрашивали основную массу арестованных.  Сначала  они целиком  и  полностью
поверили заявлению Петера о раскрытии подготовки заговора, и что  они должны
всеми  средствами выбить  его подробности из закоренелых  и  хитрых  врагов.
Однако, чем больше они общались со своими подследственными, чем лучше они их
узнавали,  тем   более   противоречивыми   и  непонятными   были  директивы,
приходившие от советских "советников"  и  венгерского начальства: оставить в
покое признавшихся преступников, внезапно  забыть  признания в  соучастии  и
придать новое направление протоколам  тем  больше появлялось сомнений в вине
допрашиваемых.  Некоторые  офицеры  AVH  уже  после  первой  недели допросов
обратились  с  заявлением  дать  им другие  задания;  некоторые даже  решили
покинуть  AVH. А полковник, допрашивавший Райка. даже совершил самоубийство,
т.к. он  не  смог совместить материалы  следствия  со  своим сознанием  (см.
Кoрacsi 1979, с. 39). Самое позднее к началу второй фазы допросов даже самые
тупые следователи  уже  не могли больше верить в сотканную  ими самими ткань
лжи.   Они  превратились  из   элитных  коммунистов  и  "кулаков   диктатуры
пролетариата"  в  циничный  реквизит лживого,  но для их  карьеры  полезного
спектакля.  Возвышенная  гордая  задача разоблачения  преступников сменилась
постыдной  ролью  загонщиков невиновных  жертв в  возможно  хорошем душевном
состоянии на открытое слушание и оттуда на виселицу.
     Подвальные  камеры  превратились  в  санаторий,  в  котором  охранники,
выполнявшие функции санитаров, три раза  в день подавали изысканные блюда  с
превосходной кухни AVH, раздавали сигареты и книги, местные обитатели смогли
написать письма  своим  семьям (вообще  первые  признаки жизни). По  вечерам
охрана,  для того, чтобы не тревожить сон  обитателей  камер, одевала мягкие
тапочки.  Врачи   ежедневно   проверяли  состояние  их  здоровье,  раздавали
медикаменты и витамины, залечивали  раны и  приводили в порядок кожу и кости
исхудавших пациентов. для того, чтобы можно определить: вернулись к ним силы
или еще нет.  В  светлых  кабинетах верхних  этажей в течение дня  жертвы  и
дружелюбно настроенные  палачи  за  кофе  и  булочками дружно  согласовывали
заключительные протоколы.
     В последних  числах  августа каждому из  обвиняемых в большом  процессе
были выданы  его показания, вопросы председателя народного суда  и ответы на