Джек Лондон
   Морской волк
 
 
   Изд. "Правда", 1984 г.
   OCR Палек, 1998 г.
 
 
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
 
   Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я  сваливаю  всю
вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл-Вэлли,  под  сенью  горы
Тамальпайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось  отдохнуть  и
почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра. С наступлением лета он предпо-
читал изнывать от жары и пыли в городе и работать не  покладая  рук.  Не
будь у меня привычки навещать его каждую субботу и оставаться  до  поне-
дельника, мне не пришлось бы пересекать бухту Сан-Франциско в это памят-
ное январское утро.
   Нельзя сказать, чтобы "Мартинес", на котором я плыл,  был  ненадежным
судном; этот новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на
переправе между Саусалито и Сан-Франциско. Опасность  таилась  в  густом
тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не смысля в мореходстве, и не  до-
гадывался об этом. Хорошо помню, как спокойно и весело расположился я на
носу парохода, на верхней палубе, под самой рулевой рубкой, и таинствен-
ность нависшей над морем туманной пелены мало-помалу завладела моим  во-
ображением. Дул свежий бриз, и некоторое время я был  один  среди  сырой
мглы - впрочем, и не совсем один, так как я  смутно  ощущал  присутствие
рулевого и еще кого-то, по-видимому, капитана, в  застекленной  рубке  у
меня над головой.
   Помнится, я размышлял о том, как хорошо,  что  существует  разделение
труда и я не обязан изучать туманы, ветры, приливы и всю морскую  науку,
если хочу навестить друга, живущего по ту сторону  залива.  Хорошо,  что
существуют специалисты - рулевой и капитан, думал  я,  и  их  профессио-
нальные знания служат тысячам людей, осведомленным о море и мореплавании
не больше моего. Зато я не трачу своей  энергии  на  изучение  множества
предметов, а могу сосредоточить ее на  некоторых  специальных  вопросах,
например - на роли Эдгара По в истории  американской  литературы,  чему,
кстати сказать, была посвящена моя статья, напечатанная в последнем  но-
мере "Атлантика". Поднявшись на пароход и заглянув в  салон,  я  не  без
удовлетворения отметил, что номер "Атлантика" в руках у какого-то дород-
ного джентльмена раскрыт как раз на моей статье. В этом  опять  сказыва-
лись выгоды разделения труда: специальные знания рулевого и капитана да-
вали дородному джентльмену возможность - в то время как его благополучно
переправляют на пароходе из Саусалито в Сан-Франциско -  ознакомиться  с
плодами моих специальных знаний о По.
   У меня за спиной хлопнула дверь салона, и какой-то краснолицый  чело-
век затопал по палубе, прервав мои размышления. А  я  только  что  успел
мысленно наметить тему моей будущей статьи, которую решил назвать "Необ-
ходимость свободы. Слово в защиту художника". Краснолицый бросил  взгляд
на рулевую рубку, посмотрел на окружавший нас туман, проковылял  взад  и
вперед по палубе - очевидно, у него были протезы - и  остановился  возле
меня, широко расставив ноги; на лице его было написано блаженство. Я  не
ошибся, предположив, что он провел всю свою жизнь на море.
   - От такой мерзкой погоды недолго и поседеть! - проворчал он, кивая в
сторону рулевой рубки.
   - Разве это создает какие-то особые трудности? - отозвался я. -  Ведь
задача проста, как дважды два - четыре.  Компас  указывает  направление,
расстояние и скорость также известны.  Остается  простой  арифметический
подсчет.
   - Особые трудности! - фыркнул собеседник. - Просто, как дважды два  -
четыре! Арифметический подсчет.
   Слегка откинувшись назад, он смерил меня взглядом.
   - А что вы скажете об отливе, который  рвется  в  Золотые  Ворота?  -
спросил или, вернее, пролаял он. - Какова скорость течения? А как  отно-
сит? А это что - прислушайтесь-ка! Колокол? Мы лезем прямо на буй с  ко-
локолом! Видите - меняем курс.
   Из тумана доносился заунывный звон, и я увидел,  как  рулевой  быстро
завертел штурвал. Колокол звучал теперь не впереди, а сбоку. Слышен  был
хриплый гудок нашего парохода, и время от времени  на  него  откликались
другие гудки.
   - Какой-то еще пароходишко! - заметил краснолицый, кивая вправо,  от-
куда доносились гудки. - А это! Слышите? Просто гудят  в  рожок.  Верно,
какая-нибудь шаланда. Эй, вы, там, на шаланде, не зевайте! Ну, я  так  и
знал. Сейчас кто-то хлебнет лиха!
   Невидимый пароход давал гудок за гудком, и рожок  вторил  ему,  каза-
лось, в страшном смятении.
   - Вот теперь они обменялись любезностями  и  стараются  разойтись,  -
продолжал краснолицый, когда тревожные гудки стихли.
   Он разъяснял мне, о чем кричат друг другу сирены и рожки,  а  щеки  у
него горели и глаза сверкали.
   - Слева пароходная сирена, а вон там, слышите, какой хрипун,  -  это,
должно быть, паровая шхуна; она ползет от входа в бухту навстречу  отли-
ву.
   Пронзительный свисток  неистовствовал  как  одержимый  где-то  совсем
близко впереди. На "Мартинесе" ему ответили ударами гонга. Колеса нашего
парохода остановились, их пульсирующие удары по воде  замерли,  а  затем
возобновились. Пронзительный свисток, напоминавший  стрекотание  сверчка
среди рева диких зверей, долетал теперь из тумана,  откуда-то  сбоку,  и
звучал все слабее и слабее. Я вопросительно посмотрел на своего  спутни-
ка.
   - Какой-то отчаянный катерок, - пояснил он. - Прямо стоило  бы  пото-
пить его! От них бывает много бед, а кому они нужны?  Какой-нибудь  осел
заберется на этакую посудину и носится по морю, сам не  зная  зачем,  да
свистит как полоумный. А все должны сторониться, потому что, видите  ли,
он идет и сам-то уж никак посторониться не  умеет!  Прет  вперед,  а  вы
смотрите в оба! Обязанность уступать дорогу! Элементарная вежливость! Да
они об этом никакого представления не имеют.
   Этот необъяснимый гнев немало меня  позабавил;  пока  мой  собеседник
возмущенно ковылял взад и вперед, я снова поддался романтическому  обая-
нию тумана. Да, в этом тумане, несомненно, была своя  романтика.  Словно
серый, исполненный таинственности призрак, навис он над крошечным земным
шаром, кружащимся в мировом пространстве. А люди, эти искорки или пылин-
ки, гонимые ненасытной жаждой деятельности, мчались на своих  деревянных
и стальных конях сквозь самое сердце тайны, ощупью прокладывая себе путь
в Незримом, и шумели, и кричали самонадеянно, в то время как их души за-
мирали от неуверенности и страха!
   Голос моего спутника вернул меня к действительности и заставил усмех-
нуться. Разве я сам не блуждаю ощупью, думая, что мчусь уверенно  сквозь
тайну?
   - Эге! Кто-то идет нам навстречу, - сказал  краснолицый.  -  Слышите,
слышите? Идет быстро и прямо на нас. Должно быть, он нас еще не  слышит.
Ветер относит.
   Свежий бриз дул нам в лицо, и я отчетливо различил гудок сбоку и нем-
ного впереди.
   - Тоже пассажирский? - спросил я.
   Краснолицый кивнул.
   - Да, иначе он не летел бы так, сломя голову.  Наши  там  забеспокои-
лись! - хмыкнул он.
   Я посмотрел вверх. Капитан высунулся по грудь из рулевой рубки и нап-
ряженно вглядывался в  туман,  словно  стараясь  силой  воли  проникнуть
сквозь него. Лицо его выражало тревогу. И на лице моего спутника,  кото-
рый проковылял к поручням и пристально смотрел в сторону незримой  опас-
ности, тоже была написана тревога.
   Все произошло с непостижимой быстротой. Туман раздался в стороны, как
разрезанный ножом, и перед нами возник нос парохода, тащивший  за  собой
клочья тумана, словно Левиафан - морские водоросли. Я разглядел  рулевую
рубку и белобородого старика, высунувшегося из нее. Он был одет в  синюю
форму, очень ловко сидевшую на нем, и, я помню, меня поразило,  с  каким
хладнокровием он держался. Его спокойствие при этих обстоятельствах  ка-
залось страшным. Он подчинился судьбе, шел ей навстречу и с полным само-
обладанием ждал удара. Холодно и как бы задумчиво  смотрел  он  на  нас,
словно прикидывая, где должно произойти столкновение, и не обратил ника-
кого внимания на яростный крик нашего рулевого: "Отличились!"
   Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что восклицание рулевого и не  тре-
бовало ответа.
   - Цепляйтесь за что-нибудь и держитесь крепче, - сказал мне красноли-
цый.
   Весь его задор слетел с  него,  и  он,  казалось,  заразился  тем  же
сверхъестественным спокойствием.
   - Ну, сейчас женщины поднимут визг! - сердито, почти злобно проворчал
он, словно ему уже приходилось когда-то все это испытывать.
   Суда столкнулись прежде, чем я  успел  воспользоваться  его  советом.
Должно быть, встречный пароход ударил нас в середину борта, но это прои-
зошло вне поля моего зрения, и я ничего не видел. "Мартинес" сильно нак-
ренился, послышался треск ломающейся обшивки. Я упал  плашмя  на  мокрую
палубу и не успел еще подняться на ноги, как услышал  крик  женщин.  Это
был неописуемый, душераздирающий вопль, и тут меня объял ужас. Я  вспом-
нил, что спасательные пояса хранятся в салоне, кинулся туда, но у дверей
столкнулся с толпой обезумевших пассажиров, которая отбросила  меня  на-
зад. Не помню, что затем произошло, - в памяти моей  сохранилось  только
воспоминание о том, как я стаскивал спасательные пояса с полок над голо-
вой, а Краснолицый человек надевал их на бившихся в истерике женщин. Это
я помню отчетливо, и вся картина стоит у меня перед глазами. Как  сейчас
вижу я зазубренные Края пробоины в стене салона и вползавший в  это  от-
верстие клубящийся серый туман; пустые мягкие диваны с разбросанными  на
них пакетами, саквояжами, зонтами и пледами, оставленными во время  вне-
запного бегства; полного джентльмена, не так давно мирно  читавшего  мою
статью, а теперь напялившего на себя пробковый пояс и с монотонной  нас-
тойчивостью вопрошавшего меня (журнал с моей статьей все еще был у  него
в руке), есть ли опасность; краснолицего человека, который бодрю ковылял
на своих искусственных ногах и надевал пояса на всех,  кто  появлялся  в
каюте... Помню дикий визг женщин.
   Да, этот визг женщин больше всего действовал мне на нервы. По-видимо-
му, страдал от него и краснолицый, ибо еще одна картина  навсегда  оста-
лась у меня в памяти: плотный  джентльмен  засовывает  журнал  в  карман
пальто и с любопытством озирается кругом; сбившиеся в  кучу  женщины,  с
бледными, искаженными страхом лицами, пронзительно  кричат,  словно  хор
погибших душ, а краснолицый человек, теперь уже совсем багровый от  гне-
ва, стоит в позе громовержца, потрясая над головой кулаками, и орет:
   - Замолчите! Да замолчите же! Помню, как, глядя на это, я  вдруг  по-
чувствовал, что меня душит смех, и понял, что я впадаю в истерику;  ведь
предо мною были женщины, такие же, как моя мать или сестры,  -  женщины,
охваченные страхом смерти и не желавшие умирать. Их крики напомнили  мне
визг свиней под ножом мясника, и это потрясло меня. Эти женщины, способ-
ные на самые высокие чувства, на самую нежную привязанность, вопили, ра-
зинув рты. Они хотели жить, но были беспомощны, как крысы в  крысоловке,
и визжали, не помня себя.
   Это было ужасно, и я опрометью бросился на палубу. Почувствовав  дур-
ноту, я опустился на скамью. Смутно видел я метавшихся людей, слышал  их
крики, - кто-то пытался спустить шлюпки... Все происходило так, как опи-
сывается в книгах. Тали заедало. Все было неисправно. Одну шлюпку  спус-
тили, забыв вставить пробки: когда женщины и дети сели в нее, она напол-
нилась водой и перевернулась. Другую шлюпку удалось спустить только  од-
ним концом: другим она повисла на талях, и ее бросили. А парохода, кото-
рый был причиной бедствия, и след простыл, но кругом говорили,  что  он,
несомненно, вышлет нам спасательные шлюпки.
   Я спустился на нижнюю  палубу.  "Мартинес"  быстро  погружался,  вода
подступала к краю борта. Многие пассажиры стали прыгать за борт. Другие,
уже барахтаясь в воде, кричали, чтобы их подняли обратно на палубу. Ник-
то не слушал их. Все покрыл общий крик: "Тонем!"  Поддавшись  охватившей
всех панике, я вместе с другими бросился за борт. Я не отдавал себе  от-
чета в том, что делаю, но, очутившись в воде,  мгновенно  понял,  почему
люди кругом молили, чтобы их подняли обратно на пароход. Вода  была  хо-
лодная, нестерпимо холодная. Когда я погрузился в нее, меня обожгло, как
огнем. Холод проникал до костей; казалось, смерть уже заключает  меня  в
свои ледяные объятия. Я захлебнулся от неожиданности и  страха  и  успел
набрать в легкие воды прежде, чем спасательный пояс снова поднял меня на
поверхность. Во рту у меня было солоно от морской воды, и я задыхался от
ощущения чего-то едкого, проникшего мне в горло и в легкие.
   Но особенно ужасен был холод. Мне казалось, что я этого  не  выдержу,
что минуты мои сочтены. Вокруг меня в воде барахтались люди. Они  что-то
кричали друг другу. Я слышал также плеск весел. Очевидно, потопивший нас
пароход выслал за нами шлюпки. Время шло, и меня изумляло, что я все еще
жив. Но мои ноги уже утратили чувствительность, и онемение распространя-
лось дальше, подступало к самому сердцу. Мелкие сердитые волны с  пенис-
тыми хребтами перекатывались через меня; я захлебывался и задыхался.
   Шум и крики становились все глуше; последний отчаянный вопль  донесся
до меня издали, и я понял, что "Мартинес" пошел ко дну. Потом -  сколько
прошло времени, не знаю, - я очнулся, и ужас снова овладел мной.  Я  был
один. Я не слышал больше голосов, криков о помощи - только шум волн, ко-
торому туман придавал какую-то таинственную, вибрирующую гулкость. Пани-
ка, охватывающая человека, когда он в толпе и разделяет общую участь, не
так ужасна, как страх, переживаемый в одиночестве. Куда несли меня  вол-
ны? Краснолицый говорил, что отлив уходит через Золотые Ворота.  Неужели
меня унесет в открытое море? А ведь мой спасательный пояс  может  разва-
литься в любую минуту! Я слышал, что эти пояса делают иногда из  картона
и тростника, и тогда, намокнув, они быстро теряют плавучесть. А я совсем
не умел плавать. Я был один, и меня несло неведомо куда, среди  извечной
серой безбрежности. Признаюсь, мной овладело безумие, и  я  кричал,  как
кричали женщины, и бил по воде окоченевшими руками.
   Не знаю, как долго это тянулось. Потом я впал в забытье, и  вспоминаю
об этом только, как о тревожном мучительном сне. Когда я очнулся,  каза-
лось, прошли века. Почти над самой головой я увидел выступавший из тума-
на нос судна и три треугольных паруса, заходящие один за другой и напол-
ненные ветром. Вода пенилась и клокотала там, где ее разрезал нос кораб-
ля, а я был как раз на его пути. Я хотел крикнуть, но у меня не  хватило
сил. Нос судна скользнул вниз, едва не задев меня, и волна  перекатилась
над моей головой. Затем мимо меня начал скользить  длинный  черный  борт
судна - так близко, что я мог бы коснуться его рукой. Я  сделал  попытку
ухватиться за него, я готов был впиться в дерево ногтями,  но  руки  мои
были тяжелы и безжизненны. Я снова попытался крикнуть, но голос  изменил
мне.
   Промелькнула мимо корма, нырнув в пучину между волнами, и  я  мельком
увидел человека у штурвала и еще одного, спокойно  курившего  сигару.  Я
видел дымок, поднимавшийся от его сигары, когда он медленно повернул го-
лову и скользнул взглядом по воде в мою сторону. Это был случайный, рас-
сеянный взгляд, случайный поворот головы, одно из тех движений,  которые
люди делают машинально, когда они ничем не заняты, - просто  из  потреб-
ности в движении.
   Но для меня в этом взгляде была жизнь или смерть. Я видел, как  туман
уже снова поглощает судно. Я видел спину рулевого и голову того,  друго-
го, когда он медленно, очень медленно обернулся и его  взгляд  скользнул
по воде. Это был отсутствующий взгляд человека, погруженного в думу, и я
с ужасом подумал, что он все равно не заметит меня, даже если я попаду в
поле его зрения. Но вот его взгляд упал на меня, и его глаза встретились
с моими глазами. Он увидел меня. Прыгнув к штурвалу, он оттолкнул  руле-
вого и сам быстро завертел колесо, выкрикивая в то же время какую-то ко-
манду. Судно начало отклоняться в сторону и почти в тот же миг  скрылось
в тумане.
   Я почувствовал, что снова впадаю в беспамятство, и напряг  все  силы,
чтобы не поддаться пустоте и мраку, стремившимся поглотить меня.  Вскоре
я услышал быстро приближавшийся плеск весел и чей-то голос.  Потом,  уже
совсем близко, раздался сердитый окрик:
   - Какого черта вы не откликаетесь?
   "Это мне кричат", - подумал я и тут же провалился в пустоту и мрак.
 
 
   ГЛАВА ВТОРАЯ
 
   Мне показалось, что какая-то сила  качает  и  несет  меня  в  мировом
пространстве, подчинив мощному ритму.  Мерцающие  искорки  вспыхивали  и
пролетали мимо. Я догадывался, что это звезды и огненные кометы,  сопро-
вождающие мой полет среди светил. Когда в своем качании я  снова  достиг
вершины амплитуды и уже готов был пуститься в обратный путь, где-то уда-
рил и загудел громадный гонг. Неисчислимо долго, целые столетия,  безмя-
тежно канувшие в вечность, наслаждался я своим исполинским полетом.
   Но сон мой начал меняться, а я уже понимал, что  это  сон.  Амплитуда
моего полета становилась все короче и короче.  Меня  начало  бросать  из
стороны в сторону с раздражающей быстротой.  Я  едва  успевал  перевести
дух: с такой стремительностью мчался я  в  небесном  пространстве.  Гонг
грохотал все чаще и яростнее. Я ждал каждого  его  удара  с  невыразимым
ужасом. Потом мне показалось, что меня тащат по хрустящему, белому, рас-
каленному солнцем песку. Это причиняло мне невыносимые  муки.  Мою  кожу
опалял огонь. Гонг гудел, как похоронный колокол. Сверкающие точки  мча-
лись мимо нескончаемым потоком, словно вся звездная  система  провалива-
лась в пустоту. Я вздохнул, с трудом перевел дыхание и открыл глаза. Два
человека, стоя на коленях, хлопотали надо мной. То, что  качало  меня  в
мощном ритме и несло куда-то, оказалось качкой судна на волнах океана, а
вместо ужасного гонга я увидел  висевшую  на  стене  сковороду,  которая
бренчала и дребезжала при каждом наклоне судна. Хрустящий, опалявший ме-
ня огнем песок превратился в жесткие ладони какого-то  человека,  расти-
равшего мою обнаженную грудь. Я застонал от  боли,  приподнял  голову  и
посмотрел на свое красное, воспаленное тело, покрытое капельками  крови,
проступившими сквозь расцарапанную кожу.
   - Хватит, Ионсон, - сказал второй. - Не видишь, что ли, совсем содрал
с джентльмена кожу!
   Тот, кого назвали Ионсоном, - человек могучего скандинавского типа, -
перестал растирать меня и неуклюже поднялся на ноги. У второго - судя по
выговору, типичного кокни [1] - были мелкие, почти женственные черты ли-
ца; внешность его позволяла предположить, что он с молоком матери впитал
в себя перезвон лондонских церковных  колоколов.  Грязный  полотняный  д
колпак на голове и грубый засаленный передник на узких бедрах изобличали
в нем кока того чрезвычайно грязного камбуза, в котором я находился.
   - Ну, как вы себя чувствуете, сэр? - спросил он с угодливой  улыбкой,
которая является наследием многих поколений, привыкших получать на чай.
   Вместо ответа я с усилием приподнялся и сел, а затем с помощью Ионсо-
на встал на ноги. Дребезжание сковороды ужасно действовало мне на  нервы
Я не мог собраться с мыслями. Ухватившись, чтобы не упасть, за  деревян-
ную переборку, оказавшуюся настолько сальной и грязной, что  я  невольно
стиснул зубы от отвращения, я потянулся к несносной  посудине,  висевшей
над топившейся плитой, снял ее с гвоздя и швырнул в ящик с углем.
   Кок ухмыльнулся при таком проявлении нервозности. Он сунул мне в руку
дымящуюся кружку с какой-то бурдой и сказал:
   - Хлебните-ка, это пойдет вам на пользу! В кружке было отвратительное
пойло - корабельный кофе, - но оно все же согрело и оживило меня.  Прих-
лебывая этот напиток, я  рассматривал  свою  разодранную,  окровавленную
грудь, а затем обратился к скандинаву.
   - Благодарю вас, мистер Ионсон, - сказал я. - Но не кажется  ли  вам,
что вы применил