се. Ну, лезьте на койки и заткнитесь. Я хочу спать.
   - Что верно, то верно! - отозвался Парсонс. - Убить он нас,  пожалуй,
не убьет. Но уж житья нам теперь тоже не будет на этой шхуне!
   А я все это время с тревогой думал о своем собственном незавидном по-
ложении. Что произойдет, когда они заметят меня? Мне-то не пробиться на-
верх, как Волку Ларсену. И в эту минуту Лэтимер крикнул с палубы:
   - Хэмп! Капитан зовет!
   - Его здесь нет! - отозвался Парсонс.
   - Нет, я здесь! - крикнул я, спрыгивая с  койки  и  стараясь  придать
своему голосу твердость.
   Матросы ошеломленно уставились на меня. Я читал на  их  лицах  страх.
Страх и злобу, порождаемую страхом.
   - Иду! - крикнул я Лэтимеру.
   - Нет, врешь! - заорал Келли, становясь между мной и трапом и пытаясь
схватить меня за горло. - Ах ты, подлая гадина! Я тебе заткну глотку!
   - Пусти его! - приказал Лич.
   - Черта с два! - последовал сердитый ответ.
   Лич, сидевший на краю койки, даже не шевельнулся.
   - Пусти его, говорю я! - повторил он, но на этот раз голос его  проз-
вучал решительно и жестко.
   Ирландец колебался. Я шагнул к нему, и он отступил в  сторону.  Дойдя
до трапа, я повернулся и обвел глазами круг свирепых и озлобленных  лиц,
глядевших на меня из полумрака. Внезапно глубокое сочувствие пробудилось
во мне. Я вспомнил слова кока. Как бог должен ненавидеть их, если  обре-
кает на такие муки!
   - Будьте покойны, я ничего не видел и не слышал, - негромко  произнес
я.
   - Говорю вам, он не выдаст, - услышал я, поднимаясь по  трапу,  голос
Лича. - Он любит капитана не больше, чем мы с вами.
   Я нашел Волка Ларсена в его каюте. Обнаженный, весь в крови, он  ждал
меня и приветствовал обычной иронической усмешкой:
   - Приступайте к работе, доктор!  По-видимому,  в  этом  плавании  вам
предстоит обширная практика. Не знаю, как "Призрак" обошелся бы без вас.
Будь я способен на столь благородные чувства, я бы сказал, что его хозя-
ин глубоко вам признателен.
   Я уже был хорошо знаком с нашей нехитрой судовой аптечкой и, пока ки-
пятилась на печке вода, стал приготовлять все нужное для перевязок. Лар-
сен тем временем, смеясь и болтая, расхаживал по  каюте  и  хладнокровно
рассматривал свои раны. Я впервые увидел его обнаженным и  был  поражен.
Культ тела никогда не был моей слабостью, но я обладал все же  достаточ-
ным художественным чутьем, чтобы оценить великолепие этого тела.
   Должен признаться, что я  был  зачарован  совершенством  этих  линий,
этой, я бы сказал, свирепой красотой. Я видел матросов на  баке.  Многие
из них поражали своими могучими мускулами, но у всех имелся  какойнибудь
недостаток: одна часть тела была слишком сильно развита, другая  слишком
слабо, или же какоенибудь искривление нарушало симметрию: у  одних  были
слишком длинные ноги, у других - слишком короткие; одних портила  излиш-
няя жилистость. Других - костлявость. Только Уфти-Уфти отличался  безуп-
речным сложением, однако в красоте его было что-то женственное.
   Но Волк Ларсен являлся воплощением мужественности и сложен был  почти
как бог. Когда он ходил или поднимал руки, мощные мускулы напрягались  и
играли под атласной кожей. Я забыл сказать, что бронзовым  загаром  были
покрыты только его лицо и шея. Кожа у него была белой,  как  у  женщины,
что напомнило мне о его скандинавском происхождении. Когда он поднял ру-
ку, чтобы пощупать рану на голове, бицепсы, как живые, заходили под этим
белым покровом. Эти самые бицепсы на моих глазах наносили столько страш-
ных ударов и не так давно чуть не отправили меня на тот свет. Я  не  мог
оторвать от Ларсена глаз и стоял, как пригвожденный к месту. Бинт  выпал
у меня из рук и, разматываясь, покатился по полу.
   Капитан заметил, что я смотрю на него.
   - Бог хорошо слепил вас, - сказал я.
   - Вы находите? - отозвался он. - Я сам так считаю и  часто  думаю,  к
чему это?
   - Предназначение... - начал было я.
   - Приспособленность! - прервал он меня. - Все в этом теле  приспособ-
лено для дела. Эти мускулы созданы для  того,  чтобы  хватать  и  рвать,
уничтожать все живое, что станет на моем пути. Но подумали ли вы о  дру-
гих живых существах? У них тоже как-никак есть мускулы, также предназна-
ченные для того, чтобы хватать, рвать, уничтожать. И когда они становят-
ся на моем жизненном пути, я хватаю лучше их, рву лучше, уничтожаю  луч-
ше. В чем же тут предназначение? Приспособленность - больше ничего.
   - Это некрасиво, - возразил я.
   - Вы хотите сказать, что жизнь некрасива? - улыбнулся он. - Однако вы
говорите, что я неплохо сложен. А теперь поглядите.
   Он широко расставил ноги, будто прирос  к  полу,  вцепившись  в  него
пальцами, как когтями. Узлы, клубки, бугры мускулов забегали под кожей.
   - Пощупайте! - приказал он.
   Мускулы были тверды, как сталь, и я заметил, что все тело у него  по-
добралось и напряглось. Мускулы мягко округлились на бедрах,  на  спине,
вдоль плеч. Он слегка приподнял руки, мышцы сократились,  пальцы  согну-
лись, напоминая когти. Даже глаза изменили выражение - в  них  появились
настороженность, расчет и хищный огонек.
   - Устойчивость, равновесие, - сказал он и, вмиг расслабив мышцы, при-
нял более спокойную позу. - Ноги для того, чтобы упираться  в  землю,  а
руки, зубы и ногти, чтобы бороться и убивать, стараясь не  быть  убитым.
Предназначение? Приспособленность - самое верное слово.
   Я не спорил. Предо мной был организм хищника, первобытного хищника, и
это произвело на меня столь сильное впечатление, как если  бы  я  увидел
машины огромного броненосца или трансатлантического парохода.
   Вспоминая жестокую схватку в кубрике, я дивился тому, как это Ларсену
удалось так легко отделаться.
   Могу не без гордости сказать, что перевязку я,  кажется,  сделал  ему
неплохо. Впрочем, серьезных повреждений было немного, остальное - просто
кровоподтеки и ссадины. Первый полученный им удар, тот, от  которого  он
упал за борт, рассек ему кожу на голове. Эту рану - длиной  в  несколько
дюймов - я, по его указаниям, промыл и зашил, предварительно выбрив вок-
руг нее волосы. Помимо этого, одна икра у него  была  разодрана,  словно
его искусал бульдог. Ларсен объяснил мне, что какой-то матрос вцепился в
нее зубами еще в начале схватки, да так и висел на ней.  Лишь  на  верху
трапа Ларсену удалось стряхнуть его с себя.
   - Кстати, Хэмп, я заметил, что вы толковый малый, - сказал Волк  Лар-
сен, когда я кончил перевязки. - Как вы знаете, я остался без помощника.
Отныне вы будете стоять на вахте, получать семьдесят пять долларов в ме-
сяц, и всем будет приказано называть вас "мистер Ван-Вейден".
   - Но я же ничего не смыслю в навигации, - изумился я.
   - Этого и не требуется.
   - И я вовсе не стремлюсь к такому высокому весту, - продолжал я  про-
тестовать. - Жизнь моя и в вчерешнем моем скромном положении  достаточно
подвержена всяким превратностям, к тому же у меня  нет  никакого  опыта.
Посредственность, знаете ли, тоже имеет свои преимущества.
   Но он только улыбнулся, словно вопрос уже был решен.
   - Да не хочу я быть помощником на этом дьявольском корабле! - с  воз-
мущением вскричал я.
   Его лицо сразу стало жестким, глаза холодно блеснули.  Он  подошел  к
двери каюты и сказал:
   - Ну, мистер Ван-Вейден, доброй ночи!
   - Доброй ночи, мистер Ларсен, - чуть слышно пробормотал я.
 
 
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
 
   Не могу сказать, чтобы положение помощника было мне хоть  сколько-ни-
будь приятно, хотя я и избавился от мытья посуды. Я не знал  самых  эле-
ментарных обязанностей штурмана, и мне пришлось бы туго, не будь матросы
расположены ко мне. Я ничего не смыслил в оснастке судна и  не  понимал,
как надо ставить паруса. Но матросы старались подучить меня, и  особенно
хорошим учителем оказался Луис. Столкновений с моими подчиненными у меня
не было.
   Другое дело - охотники. Все они были более или менее знакомы с  морем
и смотрели на мое назначение, как на шутку. Мне и  самому  было  смешно,
что я, сухопутная крыса, исполнял  обязанности  помощника,  однако  быть
посмешищем в глазах других мне вовсе не хотелось.  Я  не  жаловался,  но
Волк Ларсен сам требовал по отношению ко мне соблюдения самого  строгого
морского этикета, чего никогда не удостаивался  бедный  Иогансен.  Ценою
неоднократных стычек и угроз он привел недовольных охотников к повинове-
нию. От носа до кормы меня титуловали "мистер Ван-Вейден",  и  только  в
неофициальных беседах Волк Ларсен называл меня Хэмпом.
   Это было забавно. Иной раз, пока мы обедали, ветер менял  направление
на несколько румбов, и когда я вставал  из-за  стола,  капитан  говорил:
"Мистер ВанВейден, будьте добры лечь на левый галс". Я выходил на  палу-
бу, подзывал Луиса и спрашивал у него, что нужно делать. Через несколько
минут, усвоив его указания и уяснив себе сущность маневра, я начинал от-
давать распоряжения. Помнится, однажды Волк Ларсен  появился  на  палубе
как раз в ту минуту, когда я отдавал команду. Он остановился с сигарой в
зубах и принялся спокойно наблюдать за выполнением маневра.  Затем  под-
нялся ко мне на ют.
   - Хэмп, - сказал он. - Виноват, мистер Ван-Вейден.
   Поздравляю вас! Сдается мне, что отцовские ноги вам теперь больше  не
понадобятся. Вы, кажется, уже научились  стоять  на  своих  собственных.
Немного практики в такелажных работах и с парусами, небольшой шторм, и к
концу плавания вы сумеете наняться на любую каботажную шхуну.
   В этот период моего плавания на "Призраке" - после смерти Иогансена и
вплоть до прибытия к месту охоты - я чувствовал себя не  так  уж  плохо.
Волк Ларсен был ко мне не слишком строг, матросы мне помогали, и  я  был
избавлен от неприятного общества Томаса Магриджа. Должен признаться, что
мало-помалу я начал даже втайне гордиться собой. Как ни фантастично было
мое положение - я, сухопутная крыса, вдруг занял второе по  рангу  место
на судне! - Однако справлялся я с делом неплохо. И я был доволен собой и
даже полюбил плавное покачивание под ногами палубы  "Призрака",  который
все так же держал курс от тропиков на северо-запад, к тому островку, где
нам предстояло пополнить запас пресной воды.
   Но это было лишь время сравнительного благополучия.  Такие  же  муки,
какие я испытал вначале, ждали Меня и впереди. А для  команды,  особенно
для матросов, "Призрак" по-прежнему оставался ужасным,  сатанинским  ко-
раблем. Никто не знал на нем ни минуты покоя.  Волк  Ларсен  не  простил
матросам покушения на его жизнь и трепки, которую они задали ему в  куб-
рике. И днем и ночью он всячески старался отравить им существование.
   Он хорошо понимал психологическое значение  мелочей  и  умел  мелкими
придирками доводить матросов до Исступления. Я видел, как он поднял Гар-
рисона с койки, как тот убрал валявшуюся не на месте малярную кисть.  Но
и этого ему показалось мало, и он разбудил еще всех подвахтенных и велел
им пойти за Гаррисоном и поглядеть, как он будет это  делать.  Это  был,
конечно, пустяк, но его изобретательный ум придумывал их тысячи, и легко
можно себе представить, какое настроение царило на баке.
   Понятно, что команда роптала, и  отдельные  столкновения  повторялись
снова  и  снова.  Капитан  продолжал  избивать  матросов,  и   ежедневно
двое-трое из них врачевали, как могли, нанесенные им увечья.  Однако  на
решительное выступление они не отваживались, так как, в кубрике у  охот-
ников и в кают-компании хранился большой запас оружия. Больше всего дос-
тавалось от Волка Ларсена Личу  и  Джонсону:  на  них  он  вымещал  свою
дьявольскую злобу, и глубокая тоска, которую я читал в глазах  Джонсона,
заставляла сжиматься мое сердце.
   Лич относился к своему положению иначе. Он был затравлен, но не  сда-
вался. Он весь горел неукротимой яростью, не оставлявшей места для скор-
би. На его губах застыла злобная усмешка, и при виде Волка Ларсена с них
всякий раз - как видно, бессознательно - срывалось угрожающее  ворчание.
Он следил глазами за капитаном, как зверь  следит  из  клетки  за  своим
стражем, и злоба, клокотавшая в его груди, рвалась наружу сквозь стисну-
тые зубы.
   Помню, как однажды на палубе я средь бела дня тронул  его  за  плечо,
собираясь отдать какое-то приказание. Он стоял ко мне спиной,  и,  когда
моя рука коснулась его, отпрянул с диким возгласом. Он  принял  меня  за
ненавистного ему человека.
   Лич и Джонсон убили бы Волка Ларсена при первой  возможности,  только
она им никогда не представлялась, - Волк Ларсен был слишком хитер. К то-
му же у них не было сподручного оружия. На одни кулаки им никак не  при-
ходилось рассчитывать. Время от времени капитан показывал свою силу  Ли-
чу, и тот всегда давал сдачи и кидался на него, как дикая кошка,  пуская
в ход и зубы, и ногти, и кулаки, но в конце концов всякий раз  падал  на
палубу без сил и часто даже без сознания. И все же он никогда не старал-
ся избежать схватки. Дьявол, сидевший в нем, бросал вызов дьяволу в Вол-
ке Ларсене. Стоило им только столкнуться на палубе, и поднималась драка.
Мне случалось видеть, как Лич кидался на Волка Ларсена без всякого  пре-
дупреждения или внешнего повода. Однажды от метнул  в  капитана  тяжелый
кортик и промахнулся всего на какой-нибудь дюйм, а еще как-то уронил  на
него с салинга стальную свайку. Не простая это была задача -  попасть  в
цель при качке, с высоты семидесяти пяти футов, но  острие  инструмента,
просвистав в воздухе, мелькнуло почти у самой головы Волка Ларсена, ког-
да тот показался из люка, и вонзилось на целых два дюйма в толстые доски
палубы. В другой раз Лич пробрался в кубрик охотников, завладел  чьим-то
заряженным дробовиком и уже хотел выскочить с ним на палубу, но тут  его
перехватил и обезоружил Керфут.
   Я часто задавал себе вопрос, почему Волк Ларсен не убьет  Лича  и  не
положит этому конец. Но он только смеялся и, казалось, наслаждался опас-
ностью. В этой игре была  для  него  особая  прелесть;  быть  может,  он
чувствовал себя в роли укротителя диких зверей.
   - Жизнь получает особую остроту, - объяснял он мне, - когда висит  на
волоске. Человек по природе игрок, а жизнь - самая крупная  его  ставка.
Чем больше риск, тем острее ощущение. Зачем мне отказывать себе  в  удо-
вольствии доводить Лича до белого каления? Этим я ему же оказываю  услу-
гу. Мы оба испытываем весьма сильные ощущения. Его жизнь богаче,  чем  у
любого матроса на баке, хотя он этого и не сознает. Он  имеет  то,  чего
нет у них, - цель, поглощающую его: он стремится убить меня и не  теряет
надежды, что это ему удастся. Право, Хэмп, он живет  полной,  насыщенной
жизнью. Я сомневаюсь, чтобы когда-либо его жизнь протекала так напряжен-
но и остро, и порой искренне завидую ему,  когда  вижу  его  на  вершине
страсти и исступления.
   - Но ведь это низость! Низость! - воскликнул я. - Все преимущества на
вашей стороне.
   - Кто из нас двоих, вы или я, более низок?  -  нахмурившись,  спросил
он. - Попадая в неприятное положение, вы вступаете в компромисс с  вашей
совестью. Если бы вы действительно были на высоте и оставались верны се-
бе, вы должны были бы объединиться с Личем и Джонсоном. Но  вы  боитесь,
боитесь! Вы хотите жить. Жизнь в вас кричит, что она хочет жить, чего бы
это ни стоило. Вы влачите презренное существование, изменяете вашим иде-
алам, грешите против своей жалкой морали и, если есть ад,  прямым  путем
ведете туда свою душу. Я выбрал себе более достойную роль. Я  не  грешу,
так как остаюсь верен велениям жизни во мне. Я по крайней мере не посту-
паю против совести, чего вы не можете сказать о себе.
   В том, что он говорил, была неприятная правда. Быть может, я и в  са-
мом деле праздновал труса. Чем больше я размышлял  об  этом,  тем  яснее
сознавал, что мой долг перед самим собой - сделать  то,  к  чему  Ларсен
подстрекает меня, то есть примкнуть к Джонсону и Личу и  вместе  с  ними
постараться убить его. В этом, мне кажется, сказалось наследие моих  су-
ровых предков пуритан, оправдывавших даже убийство, если оно совершается
для благой цели. Я не мог отделаться от этих мыслей. Освободить  мир  от
такого чудовища казалось мне актом высшей морали. Человечество станет от
этого только лучше и счастливее, а жизнь чище и приятнее.
   Я раздумывал об этом, ворочаясь на своей койке в долгие бессонные но-
чи, и снова и снова перебирал в уме все события. Во время  ночных  вахт,
когда Волк Ларсен был внизу, я беседовал с Джонсоном и  Личем.  Оба  они
потеряли всякую надежду: Джонсон - по мрачному складу своего  характера,
а Лич - потому, что истощил силы в тщетной борьбе. Однажды  он  взволно-
ванно схватил мою руку и сказал:
   - Вы честный человек, мистер Ван-Вейден! Но оставайтесь на своем мес-
те и помалкивайте. Наша песенка спета, я знаю. И все-таки в трудную  ми-
нуту вы, может, сумеете помочь нам.
   На следующий день, когда на траверзе у нас с наветренной стороны  вы-
рос остров Уэнрайт, Волк Ларсен изрек пророческие слова. Он  только  что
поколотил Джонсона, а заодно и Лича, который пришел товарищу на подмогу.
   - Лич, - сказал он, - ты знаешь, что я когда-нибудь убью тебя?
   Матрос в ответ только зарычал.
   - А тебе, Джонсон, так в конце концов осточертеет жизнь, что  ты  сам
бросишься за борт, не ожидая, чтобы я тебя прикончил. Помяни мое слово!
   - Это - внушение, - добавил он, обращаясь ко мне. - Держу пари на ва-
ше месячное жалованье, что он так и сделает.
   Я питал надежду, что его жертвы найдут случай бежать, когда мы  будем
наполнять водой бочонки, но Волк Ларсен хорошо выбрал место, где бросить
якорь. "Призрак" лег в дрейф в полумиле за  линией  прибоя,  окаймлявшей
пустынный берег. Здесь открывалось глубокое ущелье, окруженное отвесными
скалами вулканического происхождения, по которым невозможно  было  вска-
рабкаться наверх. И здесь, под непосредственным наблюдением самого капи-
тана, съехавшего на берег, Лич и Джонсон наполняли пресной водой бочонки
и скатывали их к берегу. Удрать на шлюпке у них не было никакой  возмож-
ности.
   Но Гаррисон и Келли сделали такую попытку. На их  обязанности  лежало
курсировать на своей шлюпке между шхуной и берегом, перевозя каждый  раз
по одному бочонку. Перед самым обедом, двинувшись с  пустым  бочонком  к
берегу, они внезапно изменили курс и отклонились влево,  стремясь  обог-
нуть мыс, далеко выступавший в море и отделявший их от свободы. Там,  за
белыми пенистыми бурунами, раскинулись живописные деревушки японских ко-
лонистов и приветливые долины, уходящие в глубь острова. Если бы  матро-
сам удалось скрыться туда. Волк Ларсен был бы им уже не страшен.
   Однако Гендерсон и Смок все утро бродили по палубе: и теперь я понял,
с какой целью. Достав винтовки, они неторопливо открыли огонь по  бегле-
цам. Это была хладнокровная демонстрация меткой стрельбы. Сначала их пу-
ли, не нанося вреда, шлепались в воду по обеим сторонам шлюпки. Но  мат-
росы продолжали грести изо всех сил, и тогда пули  начали  ложиться  все
ближе и ближе.
   - Смотрите, сейчас я прострелю правое весло Келли, -  сказал  Смок  и
прицелился более тщательно.
   Я увидел в бинокль, как лопасть весла разлетелась в  щепы.  Гендерсон
проделал то же самое с правым веслом Гаррисона. Шлюпку завертело на мес-
те. Два остальных весла быстро подверглись той же участи. Матросы  пыта-
лись грести обломками, но и те были выбиты у них  из  рук.  Тогда  Келли
оторвал доску от дна шлюпки и начал было грести этой доской, но  тут  же
выронил ее, вскрикнув от боли: пуля расщепила доску, и заноза  вонзилась
ему в руку. Тогда беглецы покорились своей доле, и шлюпку носило по вол-
нам, пока вторая шлюпка, посланная Волком Ларсеном, не взяла ее на  бук-
сир и не доставила беглецов на борт.
   К вечеру мы снялись с якоря. Теперь нам предстояло целых три или  че-
тыре месяца охотиться на котиков. Мрачная перспектива,  и  я  с  тяжелым
сердцем занимался своим делом. На "Призраке" царило похоронное  настрое-
ние. Волк Ларсен валялся на койке: у него опять был один из