три меня, ничего
другого - только боль. Я кричал. Крик застревал в пластиковом  кляпе.  Я
дергался и вопил так, что глаза вылезали из орбит.  Но  не,  мог  ничего
поделать. И я перестал сопротивляться, нырнул в черную глубину.  Ко  мне
подходили, вытирали слезы со щек, смотрели на меня внимательно.  Смуглый
коренастый человек начинал все по новой, прогнув узкую  спину  над  моей
ногой. Я рвался из связывающих меня пут  так,  что  суставы  хрустели  в
плечах, а руки потеряли  чувствительность.  Я  испустил  звериный  крик,
никем не услышанный, и провалился опять в беспамятство. Когда я пришел в
себя, кляпа во рту уже не было. Нога болела так, как если бы я сунул  ее
в раскаленные угли, но теперь изменился  характер  боли,  она  сделалась
менее острой и хоть сколько-то переносимой. Я открыл глаза и увидел всех
троих.
   - Все остальные деньги, - сказал высокий. Я хватал воздух  ртом,  как
если бы только что пробежал длинную дистанцию.
   - Не знаю, о чем вы. Это.., это  какое-то  недоразумение.  Вы  можете
взять все, что у нас есть, только... Только не мучайте меня больше.  Так
больно!
   - Мы будем делать вам больно все снова и снова, - сказал  высокий,  -
мы никуда не спешим. Снова и снова, пока не получим деньги.
   Один из чернявых, тот, что обрабатывал мою ногу, проговорил вдруг:
   - Минуточку.
   Он повернул настольную лампу ко мне, поднял мое лицо за подбородок  к
свету и долгим испытующим взглядом посмотрел мне в глаза.
   - Какое сегодня число, Джеймсон? - Он говорил с акцентом, который мне
не удавалось определить.
   - Подождите-ка. Апрель? Да, апрель.
   - Что вы делали вчера?
   - Вчера? На работе был. Что же еще? - Я  пытался  сосредоточиться  на
вчерашнем дне. И ничего не мог вспомнить.
   - Когда вы в последний раз виделись с Винсентом Бискаем?
   - Когда я видел Винса? Бог ты мой, это было.., лет тринадцать  назад,
да, примерно так. Но...
   - Что - "но"?
   - Как раз у меня сейчас странное чувство... Словно  бы  я  видел  его
совсем недавно. Видел, да. Недолго. Секунду. И у него  на  мизинце  был"
перстень с красным камнем. Чушь какая-то.
   - Что это с ним? - спросил высокий неуверенно.
   - У тебя слишком тяжелая рука, друг мой, - сказал тот, что  спрашивал
меня насчет Винса. - Не думаю, чтобы он симулировал. Боюсь,  ты  устроил
ему вполне приличное сотрясение мозга. Иначе, между  прочим,  он  бы  не
выдержал такую боль, тут все проверено.
   Лицо высокого вытянулось.
   - И что же теперь?
   - А то, что теперь память будет к нему возвращаться  или  постепенно,
мало-помалу, или в какой-то момент сразу. А до того из парня  ничего  не
вытянешь.
   - Память? О чем? - спросил я. Чернявый взглянул на меня  без  всякого
выражения. Потом посмотрел на часы.
   - Сейчас три часа ночи. Суббота, четырнадцатое июня, - сказал  он.  Я
уставился на него.
   - Вы что, не в своем уме?
   - В своем.  Я  вас  не  обманываю.  Вы  многое  забыли.  Постарайтесь
вспомнить. Ваш старый приятель Винс. И деньги. Много, очень много денег.
   - Кто вы такой? Что вам от меня нужно?
   - Мы подождем, пока вы вспомните.
   - Где моя жена?
   - Ее здесь нет. Ее не было здесь около месяца.
   - Но где она? Где она, черт побери!
   - Вот чего, по-моему, никто не знает.
   Они шепотом посовещались в углу. Тот, что  терзал  мою  ногу,  теперь
ловко перевязал ее, предварительно чем-то помазав. Он и высокий вышли. Я
слышал,  как  они  спускались  по  лестнице.   Третий   какое-то   время
рассматривал меня, вытянув губы  трубочкой,  точно  свистеть  собирался.
Потом и он последовал за двумя первыми, при уходе выключив свет.
   Бискай, деньги? Где сейчас Винс, интересно? И чем  он  занимался  все
эти годы? Сегодня четырнадцатое июня? По их логике, два  месяца  пропали
неизвестно куда? Я не мог это постичь. Я старался вызвать в памяти  хоть
что-нибудь... Крохи. Когда я был маленький, совсем малыш, у нас  в  доме
жила кошка. Серая, полосатая. Звали ее Мисти.  Однажды  она  попала  под
машину, но еще несколько недель мне временами казалось, что  я  вижу  ее
краем  глаза.  Не  ее  саму,  а  некоторое  быстрое  движение.  Я  резко
оборачивался в сторону. Кошечки там не было и не могло быть,  -  ведь  я
сам видел, как отец ее похоронил, и я сам соорудил маленький,  связанный
из двух палочек крест над кошачьей могилкой.
   Вот так же обстояло теперь с моими воспоминаниями. Казалось,  вот-вот
я сумею ухватить что-то  ускользающее.  Ну  же,  еще  усилие..,  но  там
оказывалась пустота.
   Лишь одно  воспоминание  или,  скорее,  псевдовоспоминание.  Картина,
вставшая передо мной так ярко,  что  я  видел  все  подробности.  Тинкер
Велибс, нагая,  совершенно  голая,  сидит  перед  туалетным  столиком  и
причесывает свои рыжие волосы. Но это же абсурд!
   И еще. Медная сетка от насекомых, и я проделываю и расширяю отверстие
в ней. Мелькнуло странное видение - пропало.
   А может, это вранье, насчет Лоррейн? Почему это вдруг ее нет? Как это
ее может не быть  так  долго?  Куда  она  подевалась?  Нога  моя  горела
нестерпимо. Я почувствовал, как во мне вскипает ярость, холодная ярость,
рожденная из сгустка боли, унижения, бессилия. Что бы там ни случилось в
последние два месяца, эти подонки не имели права так обращаться со мной.
Поищем-ка выход из положения, - это лучше, чем пытаться из себя  извлечь
воспоминания неизвестно о чем.
   Я пошевелил левой, потом правой кистью. Кажется, достаю  пальцами  до
узла. Это не веревки. Это.., ага, они приспособили мои галстуки, нашли в
комоде. Лампа на столике была включена,  но  мне  не  удавалось  поднять
голову настолько, чтобы увидеть связанные запястья.  Я  подался  вправо,
насколько мог. Напряг плечевые мышцы. Еще, еще!  До  тех  пор,  пока  не
почувствовал, что вот-вот вывихну суставы. Теперь правый  локоть  прижат
не  так  туго.  Я  начал  двигать  правой  кистью   туда-сюда,   сколько
получалось, и ощупью добрался наконец до ребра  металлической  кроватной
рамы. Здесь оно было тупым. Нужно тянуться дальше. Через какое-то  время
я почуял, что ткань за что-то зацепилась. Это была трещинка, неровность,
что-то там, обо  что  можно  обдирать  кусок  ткани,  связывающий  меня.
Тереть,  тереть,  тереть,  точно   узник,   перепиливающий   самодельной
крохотной пилкой тюремную решетку. Изредка  я  позволял  себе  крохотную
передышку и снова принимался за дело. Послышался треск  рвущихся  нитей,
он был слаще музыки. Но ткань оказалась чертовски  крепкой,  а  рука  от
бесчисленных монотонных движений онемела по самый локоть. Неестественное
положение, в котором я пребывал так долго, отзывалось все новыми очагами
боли. Я видел, что не в силах освободиться. В отчаянии из последних  сил
я  рванул  правую  руку  и  -  чудо!  -  почувствовал  вдруг,  что   она
освободилась! Я положил ее на грудь и оставил там покоиться на  какое-то
время: надо было дать отойти мышцам. Затем зубами  я  развязал  узел  на
кисти, откинулся снова на спину и опасливо  пошевелил  пальцами.  Пальцы
двигались. Слава Богу, чувствительность к ним возвращалась!
   Я повернулся на левый бок и всего за несколько минут освободил  левую
руку. Теперь я мог сесть и помассировать онемевшие руки, ладони, пальцы.
И тут я услышал шаги на лестнице.
   На ночном столике стояла массивная хрустальная пепельница. Я взял  ее
в левую руку и лег, приняв прежнее положение. Левую руку с пепельницей я
завел под кроватную раму. В спальню поднимался кто-то один. Я  надеялся,
что он не станет включать верхний свет. Голову я повернул к двери, глаза
прикрыл, но не до конца, так что мог  видеть,  хотя  и  неясно,  контуры
предметов. Когда он вошел, я стонал.
   Он подошел к кровати и склонился надо мной. Теперь я мог достать его.
И я достал  -  попав  в  затылок.  Второй  раз  я  залепил  ему  той  же
пепельницей в лицо. Пепельница свалилась мне  на  живот.  Человек  издал
слабый стон, он шевелился.  И  я  еще  раз  взял  тяжелую  штуковину  из
хрусталя в руку, еще раз вмазал в чужую,  неизвестную  мне,  ненавистную
рожу. Этого  хватило.  Мужчина,  оказалось,  был  другой,  не  тот,  что
обрабатывал мою ногу. Обмякнув, он тяжело сполз  на  пол.  Лица  у  него
теперь не будет вовеки. Я перегнулся через край кровати  и  обыскал  его
одежду. Револьвера у него не нашлось, только маленький складной ножичек,
золотой, с клинком из стали.  С  помощью  коротенького  этого  лезвия  я
освободил от пут свои ноги  и  стал  собираться  с  силами,  прежде  чем
впервые попытаться ступить на больную ногу. Сначала я  оперся  на  левую
ступню и лишь затем попробовал встать на  правую.  Комната  покачнулась,
закружилась, и я упал на кровать. Минуту-другую собирал волю для  второй
попытки. На этот раз я устоял, хотя мне было совсем  худо  и  все  плыло
перед глазами.
   Игрушечный нож -  не  оружие.  Я  вспомнил  про  свой  девятизарядный
автоматический пистолет и удивился, как это я не подумал о нем раньше. Я
заковылял к комоду. Но в ящике оружия не оказалось. Я его  выбросил?  Но
зачем? Куда? Воспоминание было  близко,  но  метнулось,  как  испуганная
ящерица, и исчезло. Я потряс головой в  надежде  прояснить  свои  мысли.
Результатом была только сильная боль за левым ухом. Я потрогал  кончиком
пальцев место, где болело. Оно было чувствительным, как свежая  рана,  и
горячим.
   Я достал из ящика комода длинный чулок и прохромал к ванной, стараясь
не наступать на больную ногу. Включив там свет, я  увидел  Лоррейн.  Она
лежала передо мной на кафельном полу, голова ее была как-то  ненормально
вывернута набок. От страха я издал горлом странный хрип. Лоррейн в ответ
стала растворяться в воздухе и пропала. Я подумал, что теряю рассудок.
   Я открыл шкафчик и, вытащив тяжелую стеклянную банку крема для  кожи,
вложил  ее  в  чулок.  Получилось  нечто  вроде  пращи,   -   хорошенько
размахнувшись, можно было ударить неслабо.
   Оставались двое. Насколько я знаю. Высокий и тот, что меня пытал.  Но
их могло быть и больше. Я вернулся в спальню, осмотрел лежащего на полу.
Он дышал очень медленно, очень  редко.  Я  выключил  свет  и  подошел  к
телефону, стоявшему в  спальне.  Набрал  ноль.  Трубка  откликнулась.  Я
попросил связать меня с полицией.
   - Полиция, сержант Ашер.
   - Я хотел бы поговорить с лейтенантом Хейссеном.
   С удивлением прислушивался  я  к  своему  собственному  приглушенному
голосу. Кого это я вызываю? Я знавал когда-то  только  одного  Хейссена.
Пол Хейссен -  славный  был  парень,  очень  упрямый,  правда.  Отменный
баскетболист. Но это было так давно, я тогда еще учился... И он  был  на
другом курсе.
   И снова мне пришлось удивляться:  на  том  конце  провода  мои  слова
восприняли как должное и через секунду ответили: "Сегодня его не будет".
   И тут же страх пробудился во мне, глубоко внутри. Сержант  в  который
раз кричал в трубку "Алло! Алло!", но я свою трубку уже  положил.  Я  не
мог понять, что меня так сильно, так невероятно сильно испугало.
   Шаги! По лестнице поднимался следующий. Я быстро повернулся, перенеся
свой вес на больную ногу, и провалился на секунду в бездну  раскаленной,
темной боли; снопы искр вспыхнули перед глазами. Но я не  упал,  нет.  Я
даже сумел, успел вовремя  встать  за  дверью  и,  когда  огромная  тень
переступила порог, обрушил мою пращу с такой силой, какой и сам от  себя
не ожидал. Я слышал звук, с каким стекло ударилось о  череп,  и  слышал,
кажется, как череп врага раскололся. Я хотел было подхватить  падающего,
но опять наступил не на ту ногу, а незнакомец был тяжел, он  выскользнул
у меня из рук и глухо ударился в темноте об пол.
   Снизу резкий голос позвал его требовательно и испуганно. Я  стоял  на
коленях в полной тьме, неловкими руками шаря  в  его  одежде.  Он  лежал
лицом вниз. Дрожа от напряжения, я продолжал поиски. И вот  нащупал  под
курткой  металлический  предмет.  Хороша  была  эта  холодная,   тяжелая
штуковина, она точно создана была как раз для моих ладоней,  на  которых
сейчас выступил холодный пот. Не вставая с колен, я  двинулся  к  двери,
ударился обо что-то больной ногой, упал лицом вперед. Внизу  в  коридоре
горел свет. Третий вскоре появился  на  верхней  площадке.  Я  нажал  на
спусковой крючок. Был выстрел. Приглушенный.  Точно  кто-то  кашлянул  в
церкви - деликатно, прикрыв сразу рот платком.
   Человек, только что поднявшийся по лестнице, сделал еще  шаг  вперед.
Потом он поднял и вытянул носок,  нога  качнулась  назад,  почти  как  в
танцевальном па, и так это ме-едленно.  Он  сделал  еще  шажок  назад  и
теперь  коснулся  спиной  стены.  Издал  жалобный,  протяжный   возглас.
"Мама-а-а!" - кричал он. Это невозможно было вынести.
   Я выстрелил еще. На этот раз звук был погромче, - как если бы книга с
высокой полки упала на  ковер.  Он  сделал  еще  полшага,  беспомощно  и
бессознательно, к лестнице, скорчился и упал. И с грохотом покатился  по
ступенькам, пока не затих там, внизу. Придушенный стон. Тишина.
   Некая мелодия закрутилась у меня в мозгу, и я почувствовал,  как  мой
рот растягивает ухмылка. Давным-давно я видел один  боевик,  там  убийца
всегда, выходя на мокрое дело, напевал свою любимую песню. Я  просвистел
ее сквозь зубы. Она прозвучала в пустом, онемевшем  доме  с  необычайной
ясностью. Снова и снова насвистывал я все те же несколько нот, -  только
рефрен.  На  руках  и  на  коленях  я  заполз  опять  в  спальню,   упер
револьверное дуло в висок высокого блондина,  немного  подался  назад  и
выстрелил.  Высокий  не  шевельнулся  при  этом.   Чернявый   ворочался,
содрогался, сучил ногами и колотил кулаками по полу. Что за видения, что
за сны раздробила через минуту, разнесла на куски моя пуля?
   Я  включил  свет.  Вниз,  на  них,  я  не   смотрел.   С   величайшей
осторожностью я натянул носок на больную ногу и вставил  ее  в  ботинок,
кусая губы от боли. Потом зашнуровал  обувь,  крепко  зашнуровал.  Стало
теперь  легче,  но  ступеньки  лестницы  пришлось  одолевать  по  одной,
выставляя вперед здоровую ногу, а потом уж присоединяя к ней другую. Но,
кажется, я и притерпелся, и приспособился.
   Третий труп лежал в коридоре под лампой, тоже лицом  вниз,  руки  под
туловищем, ноги перекрещены  для  удобства.  Я  ему  проделал  маленькую
аккуратную дырку в затылке, прямо посередине. Зачем-то я взглянул наверх
- и там, на лестнице,  видел,  правда,  очень  недолго,  голую  женщину,
надевавшую на себя халат.  А  потом  ее  уже  не  было.  Часы  на  кухне
показывали четверть пятого.
   Моя машина была не заперта,  но  ключа  там  не  оказалось.  Пришлось
возвратиться и обыскать их карманы. Мне повезло. У третьего,  того,  что
лежал внизу, под лестницей, ключ отыскался.
   Я сел в машину.
   И внезапно шлюзы памяти приоткрылись. Я мог припомнить - не  все,  но
многое. Я помедлил.., не вспомнится ли. В самом деле, еще что?  Мысленно
перебрал  то,  что  ко  мне  уже  вернулось.  "Порше"  цвета  меди:   он
перевернулся в воздухе, когда падал в озеро. Или: как я несу  Лоррейн  в
свою, вот эту машину. Тинкер и Манди. Пол Хейссен.  И  доллары.  Толстые
тугие пачки, затянутые проволокой, уложенные аккуратно, одна к одной,  в
черный металлический кейс.
   Я должен забрать их и уехать отсюда как можно скорее!
   И тогда я вспомнил, где деньги.
   Я поехал в Парк  Террас,  остановил  машину  возле  высокого  штабеля
кирпича. Камнем сбил замок с дверного сарая,  где  хранился  инструмент.
Да, я знаю, где это. Кирка и лопата, - вот все, что  мне  нужно.  Звезда
светили, делали светлой ночь. Я старался работать киркой  энергично,  но
сил почти не оставалось. Стоило труда даже приподнять кирку.  Поднять  -
опустить. Бетон еле заметно мерцал. Точно в нем отражались звезды. Кирка
проворачивалась в  руках  и  все-таки  откалывала  кусочки  цемента  при
падении. Я опустился на колени, пощупал, далеко ли я  продвинулся.  Ямка
была примерно в пол-яблока глубиной, небольшого яблока. Вокруг этой ямки
было множество выщербин в асфальте, будто оспой все изрыто, - следы моих
непопаданий.
   Ничего  теперь  для  меня  не  существовало,  только  деньги,  только
стремление заполучить их в руки. Одежда моя промокла от пота.  Время  от
времени я падал и лежал, ожидая, пока силы  восстановятся,  чтобы  вновь
подняться на ноги и опять вытягивать  кирку  наверх  и  опускать  ее.  И
наконец я пробился к мягкой  земле.  Теперь  можно  было  передохнуть  и
осмотреться. Мир вокруг был серым. Я и не заметил,  что  ночь  миновала.
Рукоятка кирки была мокрой, липкой от крови. Я пошел в сарай и взял  там
лом. На обратном пути я упал и подняться сумел не сразу. Ничего. С ломом
я и стальной лист пробью.
   Когда отверстие в асфальте было уже величиной с корзину для  покупок,
раздался чей-то голос:
   - Ради всего святого, что вы  здесь  делаете,  Джерри?  Я  обернулся,
посмотрел. Это был Ред Олин. Солнце уже поднялось довольно высоко.  Я  и
не видел, как оно поднялось.
   - Мне нужно откопать деньги. Ред.
   - Какие деньги? О чем вы?
   - Я их тут зарыл перед тем,  как  участок  забетонировали.  В  черном
алюминиевом кейсе. Чертовски много денег, Ред, слышишь?
   - Вы неважно выглядите.
   - Куча, просто гора денег. Ред. Три  миллиона  и  еще  сколько-то.  Я
теперь и не помню, сколько. Наличными. Мне их  нужно  забрать,  а  потом
сразу уехать.
   Он мне улыбнулся.
   - Да, конечно. Потом уехать. Это правильно. Я улыбнулся в  ответ.  Он
всегда мне нравился. И нам хорошо работать вместе.  Мы  всегда  понимали
друг друга.
   - Знаешь, Ред, если однажды начнешь убивать людей,  приходится  потом
продолжать волей-неволей.
   - Ваша правда.
   - Слушай, ты мне поможешь? А я с тобой поделюсь. Вот увидишь.
   - Почему не помочь? Я вам помогу, Джерри. Конечно.
   - Вдвоем - совсем другое дело. И веселей опять же.
   - Да, но только  я  отойду  на  минуту.  Сейчас,  мигом,  Джерри.  Вы
продолжайте, а я сейчас вернусь.
   - Куда это ты?
   - Да я кофе не успел выпить. После чашки кофе копать будет легче. Я и
на вас захвачу.
   - О'кей. Но побыстрей там, ладно? Я же сказал, что  мне  надо  делать
ноги.
   Я успел отрыть яму примерно на глубину одного фута, когда пришел Ред,
а с ним и все другие. Пол Хейссен, еще люди из полиции, какой-то врач. Я
спрашивал Пола о чем-то, он отвечал, что я должен ждать. Я ждал. Стоял и
смотрел. Молодые  полицейские  копали  намного  лучше  меня  -  усердно,
быстро.
   - Ищите черный металлический кейс! - терпеливо повторял я.
   Но там не было черного кейса. Там было совсем другое. И меня повели к
машине.