то шалость. Притом забавная и
приятная.
   Она развязала пояс, так что ее халат распахнулся. Сделав непристойный
жест, она возбужденно продолжала:
   - А теперь давай посостязаемся, кто больше знает  ругательств.  Я  бы
могла выложить дли-инный список отборных словечек. Да, мальчик, все  они
у меня вот тут!
   Видя эту грязную  ухмылку,  грязный  и  вызывающий  взгляд,  я  вдруг
выпалил  ей  в  лицо  самое  гнусное,  самое  непотребное  ругательство,
всплывшее в памяти неизвестно откуда. И  в  тот  же  миг  она  вцепилась
ногтями в мое лицо. Царапалась  она  как  разъяренная  кошка.  Я  поднял
правую руку и со всей силы ударил ее по голове, так, что она отлетела  в
дверь ванной. Этот ее халат, когда он завязан, достает до самого пола, а
развязанный, он становится еще длиннее. Должно быть, после моего  удара,
при первом неловком шаге она наступила на полу халата. Споткнувшись, она
потеряла равновесие и грохнулась наземь  так  быстро,  что  я  не  успел
поддержать ее. Ванна была прямо против двери. Голова Лорри  ударилась  о
нее так сильно, что раздался гул, точно огромным тупым билом  ударили  в
гонг. Она лежала на полу с головой,  неестественно  свернутой  набок,  -
ужасное, отвратительное зрелище. Ее острые наманикюренные ногти  скребли
гладкий кафель. Тело Лоррейн судорожно напряглось, сжалось, дрожь прошла
по нему и прекратилась. Туловище обмякло  и  сделалось  неподвижным.  Ее
глаза были открыты. Она казалась теперь маленькой, как ребенок. И тихой,
пугающе тихой. Яркий  свет,  заливавший,  как  всегда,  ванную  комнату,
придавал всей сцене что-то призрачное.
   Я бросился в спальню. Сел перед туалетным столиком и тут же наткнулся
взглядом на свое отражение  в  зеркале.  Я  дышал  загнанно,  как  после
долгого бега. Три царапины выделялись на щеке. Средняя  была  длиннее  и
глубже других. Из нее  стекала  на  подбородок  одна-единственная  капля
крови. Вот она остановилась, потемнела, высохла. В  зеркале  я  заметил,
что в руке у меня - большой фужер со спиртным. Я поставил его на  место.
Потом вдруг понял: я, конечно же, ошибся. Она неловко ударилась о  ванну
и просто потеряла сознание. И ничего  больше.  Сейчас  она  очухается  и
снова начнет меня бранить на чем свет стоит.
   Итак, я возвратился в ванную, осторожно встал на  колени  и  приложил
ухо к ее груди, ожидая услышать удары  сердца.  Но  не  услышал  ничего.
Жуткое молчание.
   И снова я в спальне.  Взял  в  руки  фужер.  Поставил.  Сел  на  край
постели, поднял телефонную трубку. Услышал гудки. Длинные гудки.  Прошла
секунда, другая. Нужно было набрать ноль и вызвать полицию. Сказать: мне
очень жаль, я лишь слегка толкнул ее, - и вот оно как вышло.  Я  положил
трубку и вытер вспотевшие ладони о покрывало. Думай, дьявол тебя побери!
Стряхни с себя хмель, думай! Она мертва. Конечно: нет  ее.  Есть  только
оболочка. Труп. То, что перевозят в катафалке, что обмывают и гримируют,
а потом под органную музыку... Выбор за тобой, Джеймсон.  Зови  полицию,
надейся на справедливость, милосердие и минимум три года за  решеткой  -
за убийство по неосторожности. Или же  уничтожь  все  следы  и  попробуй
выбраться отсюда невредимым.
   А что будет с деньгами, спрятанными там, под штабелем  дров?  А..,  а
что если тебя будут расспрашивать о Винсенте, о твоем  фронтовом  друге?
Спокойно, Джеймсон. Сохраняй выдержку, постарайся быть объективным и  не
теряй логики. Обдумай все с разных сторон.
   Кусок мыла на полу. Намылить ее ступни. Провести мылом  длинный  след
по кафельному полу. Открыть кран под  раковиной.  И  уйти.  Организовать
себе железное алиби. Вернуться. И "найти" ее.
   Но у этих наверняка будут  свои  соображения:  под  каким  углом  она
должна была упасть, поскользнувшись, где и сколько могло остаться мыла и
так далее. Попытаться бы можно было, если бы не царапины. Они извлекут у
нее из под ногтей обрывки кожи, найдут кровь -  немного,  но  им  хватит
сделать анализ. Или - сегодня же ночью отправиться в путь? Взять  деньги
и - подальше отсюда? Но тогда уже совершенно точно они начнут  охотиться
за мной. Нет, с этим нужно покончить как-то иначе. И без того сложностей
хватает. Лучше было бы убрать ее, вот что. Я начал крутить эту мысль так
и этак, обкатывать, осторожно пробовать, подойдет ли? Подошла.
   История с Винсентом. Измена. Скандал. Она поцарапала меня  в  разгаре
ссоры. Потом они оба сели в машину и уехали. Так все сходилось: и правда
(неполная), и прошлое Винса, и ее репутация. Только ничего нельзя в этом
случае делать наполовину. Сесть, обдумать, даже набросать план, испытать
его на прочность.
   И по мере того как ко  мне  возвращалась  уверенность,  вырисовывался
один поворот, нечто такое, что могло стать этакой недостающей точкой над
"i". Да-да, правильно. Если только я ничего не  путаю.  Но  похоже,  что
нет.
   Когда-то, в первые годы нашего  брака,  когда  наши  споры  еще  были
наполнены живым чувством и я страдал, слыша от нее злые  слова,  задолго
до того, как все эти сцены обратились в тягостную рутину, случилась одна
безобразная сцена. Я уж и не помню, почему  она  тогда  решила  навсегда
расстаться со мной. Придя домой, я обнаружил записку. Она нацарапала  ее
на титульном листе первой попавшейся книги,  и  раскрытый  том  оставила
посреди комнаты, на ковре. Я увидел книгу, войдя в комнату, почти сразу.
Теперь я вспомнил: после  того  как  Мы  тогда  помирились,  она  хотела
вырвать из книги этот лист,  но  я  решил  его  сохранить.  Может  быть,
рассчитывал использовать как оружие в следующий раз?
   Теперь я отыскал эту книгу, поднес ее к  свету,  раскрыл.  Наклонным,
крупным почерком школьницы, - вместо точек над "i" она почему-то ставила
маленькие кружочки, - она написала  тогда:  "Джерри,  это  все  потеряло
всякий  смысл.  Я  ухожу,  совсем,   окончательно.   Не   пытайся   меня
разыскивать. Я никогда не вернусь". Вместо  подписи  стояла  буква  "Л",
бумага в этом месте была прорвана насквозь.
   Кажется, я никогда и ни при ком  не  упоминал  о  существовании  этой
записки.  Конечно,  есть  способы  определить   возраст   чернил.   Этим
исполнилось шесть лет, но выглядели они только что просохшими.
   На веранде послышались шаги. Я захлопнул книгу и вернул на полку,  на
прежнее место. Сердце мое бешено колотилось.
   Я подошел к  дверям.  Свет  не  выключил.  Я  почувствовал  некоторое
облегчение, разглядев при свете наружного фонаря женский силуэт.
   - Джерри?
   - Хелло, Манди.
   - Лоррейн дома?
   - Нет, ее нет дома.
   - Наш паршивый телефон опять сломался, третий раз  за  месяц!  Ты  не
знаешь, где она сейчас?
   - Она не сказала, куда собирается. Машина на месте, так что наверняка
где-нибудь по соседству.
   - Ну, искать ее по всей округе я не собираюсь.  Если  она  придет  до
десяти, пусть позвонит, а если телефон все еще будет барахлить, - может,
она заглянула бы к нам на минутку? Намекни, что она не пожалеет.
   - Я ей скажу.
   - Спасибо большое, Джерри.
   Я посмотрел, как она сбегает по ступенькам  крыльца.  Потом  поспешно
вернулся в гостиную, достал  книгу  с  полки,  поднялся  с  нею  наверх,
бритвенным  лезвием  вырезал  титульный  лист.  Записку  я  положил   на
туалетном столике в спальне.  Выглядела  она  очень  убедительно.  И  не
обманывала. Ведь Лоррейн действительно никогда не вернется. Я  спустился
в подвал, в кладовку, где мы хранили садовую мебель.  Она  была  накрыта
парусиновой тканью. В двух местах парусина была порвана, и пятен на  ней
хватало. Но для моей цели сгодится. Я сложил  кусок  ткани  в  несколько
раз. Отыскал там же, в углу, крепкий бельевой  шнур.  Все  это  отнес  в
ванную. Включил свет. Почему-то я ждал, что Лорри теперь будет выглядеть
по-другому, но нет, в ней ничего не изменилось, она была такая же, как и
перед тем. Я расстелил ткань на кафельном полу рядом с ней. Опустился на
корточки, вытер мокрые ладони о брюки. Что-то мешало мне прикоснуться  к
мертвой Лоррейн. Но что уж теперь... Я взялся за  ее  плечи  и  бедра  и
перекатил ее на расстеленную парусину. Тело еще не успело окоченеть,  но
не ощущалось уже в нем и тепла, свойственного человеку  при  жизни.  Она
была ни теплой, ни холодной - нечто среднее, ненатуральное и неприятное.
Я перевернул ее еще раз, теперь покойница лежала на спине. Я  сложил  ее
руки вдоль туловища, ноги прижал одну к другой. Потом загнул  верхний  и
нижний края ткани, закрыв таким образом лицо и ноги. Затем то  же  самое
повторил с правого бока и с левого. Продел шнур снизу и крепко перевязал
получившийся пакет - вокруг лодыжек, колен, бедер,  талии,  груди,  шеи.
Когда я поднялся, колени мои дрожали. Только теперь я сообразил, что  во
время всей этой процедуры я ни разу не взглянул на нее.
   Кое-как я поднял длинный сверток. Говорят, человек после смерти весит
больше, чем при жизни. Не знаю.  Она  не  показалась  мне  тяжелей,  чем
когда-то, при тех нередких случаях,  когда  мне  приходилось  тащить  ее
домой на себе - по той простой причине, что она не держалась на ногах. Я
прислонил ее к стене. И это  мне  уже  приходилось  делать  когда-то,  -
пригнулся, подставил правое плечо  под  ее  живот,  ухватил  за  колени,
поднялся. Верхняя часть туловища теперь  перевешивалась  мне  за  спину.
Когда я до конца распрямился, из  ее  горла  вырвался  чудовищный  хрип.
Холодный пот выступил на всем моем теле. Я стоял с этой своей  ношей  на
плече и убеждал себя, что это просто вышел  воздух,  остававшийся  в  ее
легких. Так оно и было, конечно. По темной лестнице я  снес  ее  вниз  и
осторожно опустил на пол. Я запер все три наружные двери и снова взбежал
наверх. Вытер пол в ванной. Потом сделал все,  чтобы  царапины  на  моей
щеке  не  бросались  в  глаза.  Я  использовал  крем,  который   Лоррейн
употребляла, замазывая случайные прыщики.
   Едва я покончил с этим занятием, зазвонил телефон.
   - Алло!
   - Джерри, это опять Манди. Прости, что беспокою. Лоррейн уже дома?
   - Еще нет.
   - Ах так. Ну, тогда хотя  бы  скажу  тебе,  что  наш  телефон  уже  в
порядке.
   - Я... Мне нужно уехать, Манди. Вернусь, должно быть, поздно. Но я ей
оставлю записку.
   - Может, мне прийти и позаботиться о твоем друге,  ведь  он  все-таки
болен, а вас обоих не  будет  дома?  Поверь,  мне  это  было  бы  совсем
нетрудно.
   - Спасибо большое, но не нужно. Винс спит. Благодарю тебя, Манди.
   - Как он, кстати, насчет блондинок?
   - О, это он всегда готов. Равным образом и насчет брюнеток и рыжих.
   - А ты? Ты случайно к рыженьким не питаешь слабости, а, Джерри?
   - Не понимаю.
   - Ну, я тут краем уха слышала, что ты.., что вы с одной  нашей  общей
подругой  имели   весьма   приятный   тет-а-тет,   вы   еще   сидели   в
креслах-качалках в саду, а потом оба разом исчезли. И  ни  один  из  вас
вроде бы не жалел об этом.
   - Тут какое-то недоразумение.
   - Может быть, может быть. Так не забудешь оставить записку, Джерри?
   - Не забуду.
   Я положил трубку. Сошел вниз, в гостиную, присел к письменному  столу
и написал: "Лорри, позвони, пожалуйста, Манди, как только  придешь.  Наш
больной спит. Я удаляюсь. Когда вернусь, не знаю. Твоя угроза  действует
мне на нервы. Я все еще надеюсь, что это сгоряча и ты так не думаешь".
   Я подписался. Положил записку в кухне на стол,  придавив  ее  тяжелой
солонкой. Я посмотрел на сверток,  лежавший  на  полу  перед  дверью,  и
произнес, обращаясь прямо к нему:
   - Ты должна позвонить твоей подруге Манди, мое сокровище.
   И засмеялся. И оборвал смех. Это был чертовски несимпатичный  смех  -
хриплый, истеричный, мерзкий.
   Я пошел в гараж, взял и забросил  в  багажник  моей  машины  короткую
лопату. Настал ее черед. Когда я запихивал тюк в багажник, голова  глухо
стукнулась о металл. Я взялся за ноги и пристроил их  рядом  с  лопатой.
Форма свертка могла  вызвать  подозрения,  и  я  положил  сверху  старое
армейское одеяло,  всегда  тут  лежавшее.  Но  и  теперь  этот  странный
продолговатый пакет мог бы навести кого-то на нежелательные размышления.
Я снял одеяло, уложил лопату наискосок поверх  длинного  тюка,  а  затем
накрыл одеялом лопату и все остальное.
   Я  замкнул  парадные  двери,  уселся  в  машину,  поехал.  В   город.
Остановился в тихой боковой улочке возле отеля "Верной" и запер  машину.
Прошел в бар. Вечер был тихий, спокойный, мирный. Четыре-пять парочек  и
трое мужчин у стойки. Я взобрался на сиденье-вертушку. Тимми  подошел  и
сказал:
   - Вечер добрый, мистер Джеймсон.
   - Не такой уж и добрый, - проворчал  я  в  ответ  мрачно  и  нарочито
невнятно. - Устрой-ка мне "бурбон", Тимми. И не скупись: чем крепче, тем
лучше.
   Я положил на стойку доллар. Когда он забирал бумажку, я сказал:
   - До чего хреновый мир нам достался, а, Тимми? С бабами никакой жизни
нет, и без баб тоже не жизнь. Скажешь нет?
   - М-м, да, так оно и выглядит иной раз, мистер Джеймсон.
   Лоррейн  частенько  заявлялась  в  этот   бар,   и   Тимми,   похоже,
сочувствовал мне не только на словах.
   - Будь я проклят, если пойду домой. Сниму номер, хотя бы прямо тут, у
вас а, Тимми?
   - Что уж, всякое бывает, - сказал он не совсем впопад.
   Я влил в себя спиртное и дал ему еще один доллар на  чай.  Теперь  он
меня запомнил. Выходя, я задел плечом дверной косяк. Потом быстро нырнул
в машину и поехал к нашему строительному участку на Парк Террас.  Теперь
я благословлял Э. Д, за его упрямство. Давно уже я уговаривал его нанять
ночного сторожа. Я убеждал его, что стайка юнцов  из  озорства  способна
нанести нам ущерб, который в  несколько  раз  превысит  все  затраты  на
сторожа. А воры стащат что-нибудь  -  ищи  их  потом!  Но  он  неизменно
возражал, что рабочие обязаны запирать все  инструменты  и  материалы  в
вагончиках и  в  сараях,  а  детям  так  и  так  не  воспретишь  стащить
какую-нибудь там чурку, болванку или доску.
   Я знал, что завтра утром точно по графику  передвижные  бетономешалки
зальют  раствором  фундаменты  десяти  домов  и  будущие   стоянки   для
автомашин.  Формы  были  уже  приготовлены.  Я  остановился  за  высоким
штабелем полых кирпичей. Постоял, пока глаза привыкли к  темноте.  Нужно
было убедиться, что стройплощадку не  облюбовала  какая-нибудь  парочка.
Ближайшие  жилые  дома  находились  за  четверть  мили  отсюда.   Где-то
неподалеку голосами младенцев орали две кошки.
   Я достал лопату, переступил через шнур и через дощатую перегородку  -
границу будущей бетонированной площадки. Еще три шага.  Здесь.  Основная
масса раствора сбрасывается на середину, а уж  затем  разравнивается.  Я
выбрал дом, расположенный на покатом склоне, так что здесь  для  будущей
автостоянки мы подсыпали землю. Я  рассчитывал,  что  копать  тут  будет
легче.
   Легче, да. Но не так уж легко, потому что мне приходилось спешить.  Я
запыхался, спина и плечи уже болели. Нужно было бы копать еще глубже, но
я остановился на четырех футах.
   Я подогнал машину с погашенными фарами задним ходом почти вплотную  к
месту. Открыл багажник. Снял парусину. Потянул  ее  за  ноги,  привел  в
сидячее положение, после чего опять взвалил через плечо.  Яма  оказалась
слишком тесной, и в длину, и в ширину  места  только-только  хватило.  Я
пытался вообще не думать о том, что я делаю, забрасывая  могилу  землей.
Но потом землю нужно было утрамбовать. Я утаптывал ее, а сам видел,  как
она лежит в бикини у плавательного бассейна, греясь на солнце. Видел  ее
в вечернем платье. Я видел ее шагающей, бегущей, смеющейся.
   Земли оставалось в излишке меньше, чем я предполагал. Она заняла  там
совсем немного места. Оставшееся я разметал  широкими  взмахами  лопаты.
Потом парусиновой тряпкой тщательно загладил следы, которые  я  оставил,
утаптывая почву.
   Одиннадцать. Время поджимало. Я поехал домой,  убрал  лопату.  Открыл
встроенный шкаф в верхнем коридоре, достал оттуда оба дорожных чемодана.
Я не поленился набить их доверху вещами, которые она захотела бы взять с
собой. Все  лучшее,  все  самое  новое.  Костюмы,  юбки,  блузы,  туфли,
драгоценности, духи, косметику. Я собирал это все так же  лихорадочно  и
поспешно, как и она собирала бы.  Я  оставил  открытыми  пару  ящиков  и
кое-что из тряпок уронил почти нечаянно, - пусть валяются в шкафу  и  на
полу, так естественней.
   Я был почти готов, когда зазвонил телефон. Пусть звонит.  Одиннадцать
раз  проверещала  проклятая  машинка,  прежде  чем  звонивший  догадался
повесить трубку. Я  снес  чемодан  вниз  и  уложил  в  багажник  медного
"порше", туда же я сунул ее норковую накидку. Как обычно,  она  оставила
ключ в зажигании. Я возвратился в дом и вышел оттуда в теннисных туфлях,
в штанах, в которых я ездил когда-то на охоту, темной шерстяной  рубахе.
Я нес ее сумочку, при мне был также пистолет,  автоматический,  двадцать
второго калибра, девятизарядный, к которому я не прикасался  по  меньшей
мере три года. Все девять патронов были в обойме.
   Как в прошлый раз, с Винсом, я обогнул полгорода, пока не  выехал  на
ту же дорогу ј 167. Здесь я повернул на север.  Приземистая,  прямо-таки
стелющаяся по земле машина ввинчивалась все дальше в  горы.  Мне  везло,
дорога была пуста. Проезжая Бринделл, что  в  двух  милях  от  озера,  я
особенно опасался, что кто-то заметит меня. Но нет, и  тут  было  пусто,
если не считать дюжины тусклых домов. В середине деревни  я  свернул  на
проселок. Ночь была так тиха, что Винс мог бы и проснуться,  если  бы  я
подъехал чересчур близко. Поэтому я выключил мотор  где-то  за  четверть
мили от дома и предоставил "порше" катиться по инерции, покуда  деревья,
окружавшие  летний  дом  Мэлтонов,  темными  глыбами  не  выросли  перед
глазами. Здесь я нажал на тормоз.
   Казалось совершенно невероятным, что я был здесь  еще  сегодня  днем.
Представлялось, что это было давным-давно, много суток назад. Я  вставил
обойму, но оставил палец на  предохранителе  -  на  случай,  если  вдруг
споткнусь в темноте.
   Между деревьями месяц освещал дорогу, и  я  мог  прибавить  шагу,  не
боясь  налететь  на  ветку  или  камень.  Дальше  пришлось  опять   быть
осторожнее: сухая листва устилала здесь землю, и мне приходилось думать,
куда поставить ногу, чтобы не задеть пенек или сухую ветку, утонувшую  в
листьях. Камень-голыш вылетел из-под ноги и ударился о другой такой  же.
Я стоял, затаив дыхание, прислушивался. Кровожадная мошкара пировала  на
мне. Я слышал, как вода плещет внизу о скалу. За  спиной  ухала  сова  -
звук не из самых веселых. Далеко-далеко залаяла собака.
   То, что я здесь делал, требовало своеобразной школы, и я ее  когда-то
прошел. Одолев наконец последний  промежуток,  я  опустился  на  колени,
ощупывая глазами черную массу  дома,  высившуюся  передо  мной  на  фоне
посеребренной месяцем воды и неба, битком набитого звезда ми.  Я  решил,
что он обосновался в спальне, находящейся в юго-восточном углу дома. Там
было всего удобнее, и  огромная  двуспальная  кровать  должна  была  его
устроить. Я набрал в руку с  полдюжины  камушков  величиной  с  земляной
орех. Сладковатый запах оружейного масла бил в нос. Быстро и бесшумно  я
пересек освещенный месяцем подъездной путь и распластался, прижавшись  к
шероховатой стене здания, замер. - Через минуту я опять  двинулся  вдоль
дома, покуда не оказался под окном  той  самой  спальни.  Теперь  я  мог
слышать его дыхание, медленное и глубокое. Я немного отошел от  стены  и
бросил камушек в кусты. С шумом задел он ветку и свалился. После второго
броска я прислушался. Теперь его дыхания не было слышно. Я кинул  третий
камень и ждал.  Вот  скрипнула,  вернее,  крякнула  кровать.  Потом  под
тяжестью его тела вздрогнула половица. Я положил палец на курок и на шаг
передвинулся.
   В тот миг, когда он должен был добраться до окна, я уже  стоял  прямо
перед ним с поднятым пистолетом. За стеклом его  лицо  казалось  бледным
пятном; оно было футах в трех надо мной.
   Я послал в это пятно три пули, бросился наземь и откатился к стене. И
услыша