по первому сигналу,  прибегу  и
вытянусь перед ним в струнку. Вот за это я и посадил его тощим  задом  в
кучу песка, и он уезжал оттуда сильно  обиженный.  Рабочие  не  упустили
случая позубоскалить. Ну и что? Можешь передать твоему Эдди, что если он
еще раз заявится и так же начнет разевать пасть  при  людях,  я  наглухо
замажу эту его раззявленную дыру цементом. И пусть пеняет на себя!
   - Да что ты из себя воображаешь! - боевые трубы  зазвучали  "а  самой
боевой ноте: Э.Д, вышел из себя.
   - Воображаю, что я  менеджер.  Эту  стройку  в  Парк  Террас  ты  сам
испортил, и ты еще будешь рвать на себе волосы  по  этой  причине.  Если
срочно вмешаться, пожалуй, можно  еще  спасти  кое-что.  Но  коль  скоро
Мэлтон-младший решил совать свой нос - значит, в  ближайшем  будущем  ты
костей не соберешь, ты и твоя фирма. - - Он.., хм....  Эдди  -  неплохой
парень.
   - Так дай ему, ради Бога,  доказать  это!  Пускай  бы  он  начал  все
сначала, с ученика. Так или иначе, у парня целая жизнь впереди.  Неужели
тебе самому его не жалко?
   Э.Д, закусил свою нижнюю губу и сказал:
   - Его мать никогда на это не согла... -  он  запнулся,  но  было  уже
поздно: эти шесть с половиной слов все объясняли.
   Маленький человечек, чье  долгое  везение  оборвалось  так  внезапно,
теперь вызывал во мне сочувствие. Я взялся за работу,  -  а  уж  если  я
брался за нее, то мне было гораздо легче работать  в  полную  силу,  чем
так, шаляй-валяй. Времени для посторонних раздумий в такую горячую  пору
не остается.
   Была среда, четырнадцатое мая, когда я около трех часов дня  разрешил
себе поесть. В небольшом ресторанчике в вестибюле мне попались на  глаза
утренние газеты. Одну я прихватил с собой за столик.  Это  была  "Верной
икземенер". Происшествие в Тампе здесь даже не  упоминалось,  о  попытке
переворота,  предпринятой  покойным  Мелендесом,  говорилось  кратко   и
вскользь. Но когда я перевернул страницу, мое  собственное  имя  ударило
мне в глаза.
   Оно значилось в светской хронике, которую я прежде, к  слову  говоря,
даже не просматривал. Рубрику эту вела  одна  старая  ведьма  с  черными
крашеными волосами и варварскими украшениями в ушах, - и хорошо еще, что
не в носу. В этой колонке посреди каждой сплетни было  принято  выделять
аршинными буквами имя очередной жертвы. Теперь я припомнил, что  увядшее
лицо обозревательницы, Кончиты Райли, видено мной в саду  у  Браунеллов;
оно (лицо) тогда, помнится, самозабвенно пережевывало огромный ромштекс.
   "Передают,  что  старый  боевой  друг  Джерри  Джеймсона  отдыхает  и
набирается сил в прелестном особняке  Лоррейн  и  Джерри  Джеймсонов  на
Тайлер-драйв. К сожалению, мы не имели  возможности  узнать  персонально
Винсента Биская, но молодые леди, которые во время роскошного  приема  в
саду у Дэвида и Нэнси Браунеллов навестили его и выступили в благородном
амплуа сестер милосердия, сообщают о его мужественной красоте. Джерри  и
Винс вместе сражались на полях второй мировой войны, действуя в  тылу  у
японцев". . Я был голоден не на шутку, но теперь кусок застрял у меня  в
горле. Словно бы клейстер оказался  у  меня  во  рту.  Я  гадал:  видела
Лоррейн колонку светской хроники или нет? И если видела, то успела ли ее
показать  Винсу?  Я  проклинал   любопытство   Кончиты   Райли.   Трудно
рассчитывать, что те, кто сейчас под лупой выискивают в  газетах  каждую
строку, касающуюся дела Мелендеса, могли пропустить эту  заметку.  Винсу
нужно исчезнуть отсюда, и как можно быстрей.
   Я рассчитался, вскочил, в машину и помчался домой. Если Винс  еще  не
видел газету, ему самое время узнать о ней. За квартал  до  поворота  на
Тайлер-драйв мотор  вдруг  заглох,  потом  еще  взревел  разок  и  умолк
окончательно. Собирался же утром заехать на заправку, но времени  так  и
не выбрал. Ничего, отсюда до нашего дома минуты четыре ходу.
   Наружная дверь не  была  заперта.  Я  поднялся  по  ковровой  дорожке
лестницы, прошел к гостевой комнате. И здесь дверь не  была  закрыта.  Я
застыл точно громом  пораженный.  Из  комнаты  Винса  доносились  звуки,
насчет природы которых нельзя было сомневаться. Я  привалился  плечом  к
стене и стиснул  зубы  так,  что  сделалось  больно.  День  был  жаркий.
Грузовая  машина  резко  притормозила  где-то  поблизости.  Еще   где-то
зазвонил телефон. А здесь, шагах в десяти от  меня,  раздавались  мерные
звуки, много раз мною слышанные и даже не достигавшие  обычно  сознания.
Ритм, заставлявший сжиматься и расправляться пружины в дорогом кроватном
устройстве.  Это  походило  на  торопливое  дыхание.  Я  вспотел.  Мысли
покатились кувырком. И во мне оборвалось что-то. Не знаю,  как  долго  я
простоял, опустив голову, с закрытыми глазами. Я  слышал,  как  она  ему
что-то сказала, слов я не разобрал, но тон было невозможно спутать ни  с
чем. Тихий удовлетворенный смешок. Потом густой бас, бормочущий  что-то.
Я оторвался от стены, колени сделались мягкими, но не подломились, когда
я входил в гостевую комнату.
   Он попыхивал уже сигарой; глаза полузакрыты.  Она  только  что  взяла
бокал с ночного столика, оставаясь в разомкнутом не до конца  круге  его
объятий. Яркая блуза и брюки валялись на полу перед кроватью,  брошенные
как попало, словно второпях. Ее голубые глаза сделались очень  большими,
бокал выскользнул из пальцев и разбился  вдребезги.  Одним  прыжком  она
вылетела из постели, схватилась за одежду; кровь бросилась ей в лицо.
   - Ты! Ищейка проклятая... - выкрикнула она.  Покрасневшее  лицо  было
искажено яростью. - Вонючая, трусливая ищейка!
   Она ринулась мимо и почти  сквозь  меня,  напролом,  к  выходу.  Винс
прикрылся одеялом. Он полулежал на подушках, скрестив руки под  головой,
с сигаретой в уголке рта, и смотрел на меня.  Я  подошел  к  кровати.  Я
наступил на кубик льда, валявшийся среди  осколков  стекла  на  полу,  и
поддал его ногой так что, он, пролетев под кроватью, звякнул об  стенку,
- Свинья, - сказал я. Голос мой был сух, как шуршание неживой листвы.
   - Зачем ты так? Джерри, мальчик, ведь ты к  ней  давно  остыл,  разве
нет? А мне ясно дали понять,  что  от  меня  требуется.  И  это  тягучее
дневное время, такое незанятое, - такое длинное. Намного веселей она его
тоже не сделала, можешь поверить.
   - Свинья!
   - Что, лейтенант, пластинку заело? И вообще. При той плате, которую с
меня содрали в пансионе, все лучшее должно быть к моим услугам.
   - Ты уберешься из моего дома сегодня же.
   - Этого я пока что не могу себе позволить. Я остаюсь. Я протянул  ему
многократно сложенную газету, ногтем указательного  пальца  проведя  под
его  фамилией  в  светском  столбце.  Его  желваки  задвигались,   скулы
выступили наружу, взгляд сделался металлическим.
   - Кто это сделал?
   - Откуда мне знать? Кто-то из наших знакомых.  Тинкер  Велбис.  Манди
Пирсон. А может и сама Лоррейн.
   - Придется  удирать.  Какой-нибудь  репортеришка  наткнется  на  этот
дурацкий листок и, если у него хорошая память, свяжет одно с  другим.  И
тогда мы с тобой сядем в такую лужу, дружок...
   - Итак, сматывайся.
   - Да, но я еще  не  в  состоянии  вести  машину.  Джерри,  ты  должен
подыскать для меня какое-то укрытие. И придумать правдоподобную  историю
на тот случай, если они будут искать меня здесь. Еще три дня, и я буду в
порядке. Но теперь я бежать не могу. Меня запомнят, я бросаюсь в глаза -
понял?
   Я подошел к окну, уставился на пустынный двор.
   - Одно подходящее место я знаю. Сорок миль отсюда. Это летний дом  ее
родителей. В горах. Сейчас там нет ни души, потому что в мае - июне  там
нашествие мошкары. Черная такая, микроскопическая мошка,  как  укусит  -
волдырь. Я знаю, где лежат ключи от дома. Если у тебя хватило сил на то,
чем ты недавно был  занят,  значит,  и  приготовить  себе  поесть  ты  в
состоянии.
   - Да, это я могу.
   Я обернулся, посмотрел на него.  Он  полулежал,  опираясь  на  локоть
здоровой руки.
   - Выезжаем сегодня вечером. Деньги, твою часть, возьмешь с собой. Как
только почувствуешь, что можешь отправиться дальше - отправляйся. Оставь
только дом в том же порядке, какой там теперь. И я молю Бога, чтобы мы с
тобой больше не встретились никогда.
   - А на чем я выберусь, когда мне станет лучше? Не на  своих  двоих  -
это, как ты понимаешь, нереально.
   - В двух милях оттуда - деревня. Мы через нее  будем  проезжать.  Там
остановка автобуса.
   - Звучит не так уж плохо.
   Я спокойно взглянул на него.
   - Но это все не бесплатно, Винс. Он был, как всегда, понятлив.
   - Могу вернуть тебе твой настойчивый комплимент. Свинья ты! Сколько?
   - Еще одну пачку сотенных за особые услуги.
   - Дорого же ты мне обойдешься!
   - И еще пачку отступного - за особые услуги моей жены.
   - Что из тебя после этого получится, мальчик мой?
   - Самый высокооплачиваемый сутенер в этой стране.
   - Да, ты потверже даже, чем я ожидал.  Во  всей  мировой  истории  не
встретишь адюльтера, который бы обошелся человеку дороже.
   - Ничего. И ты не бедняк, и товар не для нищих.
   - А если я скажу "нет"?
   - Тогда я мог  бы  покинуть  эти  края.  А  тебя  оставить  здесь,  -
выздоравливай. Что могло  бы  обернуться  для  тебя  оч-чень  неприятной
стороной. Выйти боком. Так что я, может быть, совершаю сейчас  грубейшую
ошибку.
   Он повернулся, рука его нырнула под подушку и вернулась с миниатюрным
автоматом неведомого происхождения.  Он  направил  ствол  мне  в  живот,
повыше ременной пряжки. Рука его не дрожала.
   - Да, Джерри, возможно, ты совершаешь самую крупную в жизни ошибку. Я
ухмыльнулся.
   - Где ты прятал эту штуку, когда в ней была нужда?
   - В заднем кармане. Но руки у меня были заняты - я  держал  Сарагосу.
Зато потом, когда я сидел в твоей машине, игрушка была наготове, -  мало
ли какие глупости могли взбрести тебе на ум. А  потом  я  спрятал  ее  в
чемодан. - Узнаю старого осторожного Винса.
   - Это из Японии. Они научились мастерить такие штуки.
   - Ты что, за дурака меня держишь, Винс? Стреляй. А потом  поразмысли,
что тебе дальше делать с тем, что останется от меня.., и от тебя тоже.
   - Ты с каждым днем хитрее, - сказал он, возвращая оружие под подушку.
- О'кей. Вы оба, ты и твоя сладкая Лорри,  заслужили  по  толстой  пачке
сотенных. Будем надеяться, что хотя бы чемодан в конце концов  останется
мне.
   - Одевайся. Собирай вещи. Надо выехать как можно раньше.
   Я вышел в  коридор,  прошел  к  нашей  спальне.  Дверь  ее  оказалась
запертой. Я постучал, покричал - Лоррейн  не  откликалась.  В  гараже  я
обнаружил канистру бензина, приготовленного для газонокосилки, но еще не
смешанного с маслом. На пути к моей машине я увидел Ирену,  она  шла  от
автобусной остановки. Я сказал:
   - Ирена, миссис Джеймсон неважно себя чувствует. Она ничего не  будет
есть, а я обедаю не дома, так что вы сегодня можете быть свободны.
   - Да, но я собиралась еще гладить...
   - А вы не могли бы сделать это завтра?
   - Хорошо. Могу, конечно.
   - Идемте вместе. Я подвезу вас до автобуса.
   - Бензин кончился, да? Я так и подумала, когда увидела вашу машину.
   Я залил бензин в бак. Тронулся с  места,  вернее  сказать,  сорвался.
Довез Ирену до автобусной остановки и сказал, что мы ждем  ее  завтра  с
утра. Она выбралась из машины, разогнулась и сказала, пронзительно глядя
мне в глаза:
   - Мистер Джеймсон, молитва - лучшая помощь.
   - Да, Ирена. Я знаю.
   - Преклоните колена перед Господом и доверьте ему ваши тревоги.
   - Благодарю вас, Ирена.
   Она отошла на остановку. Я ехал к бензоколонке, думая о ней. Что  она
видела у нас, что поняла, что может выдать?
   Когда бак был полон и счет подписан, я поехал домой. Поднялся  наверх
и снова толкнулся в спальню. Там все еще было закрыто.
   Винс сидел на кровати одетый, раненая рука  спрятана  под  пальто,  а
пустой рукав аккуратно  заправлен  в  карман.  Соломенная  шляпа  надета
набекрень. Я вынес его чемодан, а он  сам,  здоровой  рукой  держась  за
перила, спускался по лестнице,  осторожно  одолевая  одну  ступеньку  за
другой. От напряжения губы его побелели. Мне хотелось думать, что каждое
движение действительно причиняет ему ту боль, какую изображало его лицо.
   Он остался на кухне, а я спустился в подвал.  На  этот  раз  я  надел
рабочие  рукавицы,  чтобы  не  занозить  руки,  и  быстро  справился   с
поленницей, укрывавшей наше богатство. Потом открыл черный  кейс,  вынул
двадцать девять пачек с сотенными  купюрами  и  положил  их  на  прежнее
место. Заново сложил поверх этих пачек дрова, снял  рукавицы  и  вытащил
металлический кейс из подвала. Он сделался заметно легче.
   - Ты, вероятно, хочешь взглянуть на них?
   - Если тебя не затруднит...
   - А вдруг она выйдет как раз в это время? Что мы с тобой ей скажем?
   - Ты ведь и сам в это не веришь. Я тоже.
   Я открыл крышку. Он тщательно пересчитал пачки.
   - Все в порядке.
   Он надел темные очки, и мы пошли к машине. Он влез  в  салон,  тяжело
опустился на заднее сиденье. Оба чемодана, дорожный и второй, бесценный,
я поставил на пол там же, перед задним сиденьем. Можно было ехать  через
городской центр, но для страховки я сделал немалый крюк,  обогнув  город
по окраинам. Было ровно шесть вечера, когда с узкого проселка я  свернул
на боковую дорогу, круто спускавшуюся к озеру. Я хорошо знал это  место.
Э.Д, выстроил дом давно, сразу после своей свадьбы. В первые годы нашего
брака мы с Лоррейн частенько сюда наведывались. До сих  пор  помню,  как
светилась в воде ее белая ко: :а, когда мы нагишом купались ночью, и как
потом, еще влажная, она, бывало, проскальзывала в мои раскрытые руки.  И
почему все изменилось, почему все сложилось так безнадежно?
   Я поставил машину за домом. Отнес оба чемодана на веранду,  поставил,
достал ключ, - он лежал на обычном месте, за оконной рамой.
   - Когда решишь уезжать, положи ключ сюда же.
   - Договорились.
   Я притащил картонную коробку с припасами, купленными по пути. Включил
рубильник электроосвещения и сказал:
   - Не забудь выключить перед тем, как уйти.
   - Ладно.
   - Постарайся, чтобы тебя не видели. Здесь вроде бы пусто, но вдруг  в
этом году кто-то  решит  приехать  пораньше.  По  вечерам  не  устраивай
иллюминаций.
   - Слушаюсь.
   Больше ничего не приходило на ум. Я повернулся к нему -  попрощаться.
Он тяжело опирался на кухонный стол, наставив на меня дуло той  японской
игрушки.
   - Это еще что?
   - Это мое тебе "до свидания" и все такое прочее. Я намекаю, что  тебе
не стоит теперь приближаться к этому месту, пока я  здесь.  Ты  сделался
слишком шустрым, слишком хитрым и слишком жадным,  Джерри.  А  тут  куча
денег, а внизу - глубокое озеро. В котором  можно  утопить  что  угодно,
кого угодно. По некоторым причинам я тебе больше не доверяю, дружок.  Не
поддавайся соблазну. Гони из головы глупости и  оставайся  на  приличном
расстоянии отсюда.
   - Я и не собирался сюда приезжать.
   - Ну-ну, всякое бывает. Я тебе настоятельно  советую  -  не  пытайся.
Adios, amigito.
   - Прощай. Чтоб ты провалился, свинья этакая!
   Я вышел, сел в машину,  поехал.  Колеса  машины  так  взвизгивали  на
поворотах, словно хотели оторваться. Незадолго до семи я уже был дома. В
кронах вязов, в  аккуратно  подстриженных  кустарниках  трещали  цикады.
Почти уже стемнело. В кухне на столе я увидел коробку с  кубиками  льда,
наполовину растаявшими. Струйка вонючего  дыма  поднималась  от  тлеющих
окурков, измазанных губной помадой, -  они  переполняли  три  тарелки  и
блюдце.
   Наверху, в спальне,  звучало  радио.  Дверь  была  заперта.  Я  снова
спустился вниз, кинул лед в самый большой фужер и налил "бурбона". Питье
захватил с собой, наверх.
   Я не понимал, отчего мне так больно. Ведь я уже давно  не  любил  ее.
Почему же все это так ударило по мне?  Не  должно  бы.  Этот  стыд,  эта
обида, такая жгучая, что хочется разбить кулаки, раскровенить их хотя бы
о стену. А  из-за  чего  переживать-то?  Разве  это  самое  не  было  на
Тайлер-драйв обыкновенным времяпрепровождением? А сам-то я  эти  игры  с
Тинкер, под боком у ее мирно посапывающего супруга, - разве  я  счел  их
каким-то из ряда вон выходящим событием? Винс имел дело с избалованной и
скучающей дамочкой, спешащей использовать свой шанс, прежде чем алкоголь
разрушит окончательно то, что еще оставалось от ее красоты. Я не  должен
был относиться к этому серьезнее, чем Винс. И чем она сама.
   Я поставил фужер. "Бурбон"  подействовал  без  промедления.  Я  пошел
приготовил еще один. И тогда начал  стучаться  в  спальню.  Я  стучал  и
стучал в эту чертову дверь. Наконец она  открыла.  Покачиваясь,  Лоррейн
стояла  передо  мной  в  цветастом  халате,  взирая  на  меня  с  пьяной
нагловатой улыбкой.
   - Ну что же  ты?  Входи,  если  тебе  так  загорелось.  Потявкать  не
терпится? Тяв-тяв-тяв.
   И я вошел.

Глава 8

   Я пересек комнату и тяжело  опустился  на  банкетку  перед  туалетным
столиком. Так тяжело, что "бурбон" во мне заплескался.
   - Твой кавалер убрался, - сказал я.
   Она вскинула на меня недоверчивый взгляд.
   - Что значит - убрался?
   - А ты думала, что он останется здесь?
   - Он слишком болен. Где он?  Что  ты  с  ним  сделал?  Отвечай,  черт
побери.
   - Я доставил его в аэропорт.
   - Куда же он полетит в таком состоянии?
   - Я не спрашивал. Хочешь полететь вслед за ним?
   - Может, это и было бы лучше. Лучше, чем оставаться здесь, наедине  с
одной хитрющей, проклятущей ищейкой.
   - Я не  ищейка.  Ты  прекрасно  знаешь,  я-то  я  никогда  ничего  не
вынюхивал. Она села на край постели, угрюмо глядя на меня.
   - Вы-ню-хи-вал. Иначе бы я услышала твою машину. Я была настороже.
   - У меня бензин кончился. В двух кварталах отсюда.
   - Рассказывай сказки. Так и поверила.
   - Спроси у Ирены. Я ее встретил, когда  шел  с  канистрой  бензина  к
машине, и даже подвез до автобуса. Она моргнула несколько раз.
   - Правда?
   - Да.
   - Невезон, значит. Противное, подлое невезение, и ничего больше.
   Теперь она выглядела ребенком, капризным и чувствующим за собой вину.
   - Лоррейн?
   - Да.
   - Лоррейн, милая, ну как мы докатились до всего этого? Зачем ты пьешь
так много, так бессмысленно? Зачем тебе это, сегодняшнее, с Винсом?
   Она махнула рукой, жест был беспомощный и безнадежный.
   - Зачем вообще делают это или то? Скажи,  что  тут  такого?  Кажется,
"бурбон" склонял меня к резонерству.
   - Это аморально, - сказал я.
   - Неужели ты такой мещанин, золотце мое? - сказала она сухо.
   - Почему ты пьешь?
   - Потому. Почему ты отослал Ирену? Я есть хочу.
   - Лоррейн, постараемся понять друг друга.
   - Ну, валяй. Прочти мне мораль, ведь ты меня застукал.  Начинай,  что
же ты? Мне стыдно, что я попалась, дала  себя  застукать.  А  ты  можешь
торжествовать. Отпускаешь ли ты мне грех прелюбодеяния?  Может,  ты  мне
молитву прочтешь, на манер нашей Ирены?
   - Не ехидничай. Я стараюсь говорить с тобой спокойно.
   - Ну да. Сказано же: будь спокоен и мудр.
   - Мудрым я себя не считаю. Я ведь.., я тоже изменил тебе.
   - А-а, наконец-то! Это с ней, с той  скучнейшей  Лиз  Адаме?  Я  ведь
чувствовала - а ты отпирался...
   - Нет, не с Лиз Адаме. Это была твоя подруга Тинкер.
   - Тинкер? - она вдруг захихикала. - Где это, вы? Когда?
   - В воскресенье. Когда стемнело. У них дома. А я-то боялся,  что  она
ударится в слезы! Ничего подобного. На нее напал безудержный смех.
   - Нет, это же надо, Тинкер! Ну, братец, поздравляю! Боже мой, Тинкер!
   - Заткнись! - не выдержал я.  -  Человек  ты  или  нет?  Она  встала,
покачиваясь и хихикая, и пошла в ванную. Я догнал ее и схватил за руку.
   - Что с тобой происходит? - орал я ей  прямо  в  лицо.  -  Тебе  пора
сходить к психиатру. Ты просто ненормальная! Ведь  я  признался  тебе  в
супружеской измене, а ты хихикаешь, точно речь идет о ком-то другом.., о
чьей-то шалости.
   Она вырвалась и недобро взглянула на меня.
   - Шалость? А что, так и есть. Конечно, э