йных размеров, и кончилось тем, что они начали становиться на
дыбы, но кучер ласково заговорил с ними, и они успокоились, хотя и
продолжали дрожать, трясясь от какого-то непонятного мне испуга. Потом
далеко за горами, по обе стороны от нас, снова раздался еще более громкий
и пронзительный вой, - на этот раз уже вой волков, который повлиял
одинаково как на меня, так и на лошадей: мне захотелось выпрыгнуть из
коляски и удрать, а лошади опять взвились на дыбы и сейчас же рванулись
вперед, так что кучеру пришлось употребить всю свою громадную силу, чтобы
сдержать их. Через несколько минут, однако, мое ухо привыкло к вою, и
лошади успокоились настолько, что кучер смог сойти и стать перед ними. Он
их ласкал, успокаивал и шептал что-то на ухо, т. е. употреблял все приемы,
которые как я и слышал, пускаются в ход укротителями лошадей, причем успех
был необычайный, и лошади опять стали смирными, хотя и продолжали дрожать.
Кучер снова уселся на козлы и, взяв вожжи, тронулся в путь крупной рысью.
Наконец, оставив ущелье, он внезапно свернул на узкую темную дорогу,
которая резко уходила вправо. Вскоре мы оказались окруженными деревьями,
которые местами образовывали свод, так что мы проезжали как бы сквозь
туннель; а потом опять перед нами с двух сторон открылись мрачные утесы.
Хотя мы были под их защитой, но все же слышали завывание ветра, который со
стоном и свистом проносился по утесам, ломая ветви деревьев. Становилось
все холоднее и холоднее, и наконец пошел сильный снег, который вскоре
покрыл и нас и все окружающее белой пеленой. Резкий ветер доносил до нас
лай собак, который, однако, становился все слабее по мере нашего удаления.
Зато вой волков раздавался все ближе и ближе, и казалось, что мы были
окружены ими со всех сторон. Мне стало невероятно страшно, и лошади
разделяли мой испуг, но кучер не выказывал ни малейшей тревоги. Он
продолжал свой путь, поворачивая голову то налево, то направо, что меня
очень удивило, так как я не мог ничего различить во мраке.
  Вдруг слева показался слабый мерцающий огонек. Кучер моментально заметил
его; он сейчас же сдержал лошадей и, спрыгнув на землю, исчез во мраке. Я
не знал, что делать, тем более, что вой волков почему-то ослабевал, но
пока я недоумевал, кучер неожиданно вернулся и, ни слова не говоря, уселся
на место, и наше путешествие продолжалось. Мне кажется, что дальнейшие
события я видел во сне, так как этот эпизод беспрерывно повторялся, и
теперь, оглядываясь мысленно назад, я думаю, что это было больше похоже на
ужасный ночной кошмар, чем на действительность. Как-то раз огонек
показался так близко от дороги, что, несмотря на полный мрак, окружающий
нас, я мог совершенно ясно различить все движения кучера. Он быстро
направился к месту появления голубого огонька и стал делать движения,
точно горстями собирал огонь и укладывал его на камни, образуя этим как бы
преграду; странно было только то, что вокруг этого пламени не было
никакого освещения - по-видимому, огонек был очень слабый. При этом
произошел странный оптический обман: когда кучер стоял между мною и
огоньком, он не заслонял собою этого пламени, и я продолжал видеть это
мрачное мерцание как бы сквозь тело кучера. Это явление поразило меня, но
поскольку все продолжалось лишь мгновение, я решил, что это обман зрения,
утомленного напряжением глаз в абсолютной тьме. Потом на время мерцание
синего пламени прекратилось, и мы поспешно двигались вперед во мрак, под
удручающий аккомпанемент воя волков, которые окружали нас со всех сторон.
Наконец, при последнем появлении мерцающего огонька, кучер отошел очень
далеко, и в его отсутствие лошади начали дрожать сильнее прежнего, все
время фыркая и трясясь от страха. Я никак не мог понять причины, так как
вой волков совсем прекратился; но в тот же момент я при свете луны,
показавшейся сквозь темные облака, увидел вокруг нас кольцо волков с
белыми зубами, с высунутыми красными языками, длинными мускулистыми
ногами, покрытыми грубой шерстью. Они были во сто раз страшнее теперь, в
охватившем их ужасном молчании, даже страшнее, чем тогда, когда выли. Что
касается меня, то я от страха не мог двинуть ни рукой, ни ногой и потерял
голос. Всю силу такого страха человек может понять, только очутившись
лицом к лицу с таким ужасом.
  Вдруг волки снова пронзительно завыли, как будто лунный свет производил на
них какое-то особенное действие. Лошади подскакивали и брыкались, но живое
кольцо ужаса окружало их со всех сторон и поневоле заставляло оставаться в
центре его. Я окликнул кучера; мне казалось, что единственным спасением
для нас было бы прорваться сквозь кольцо с его помощью. Я кричал и стучал,
надеясь этим шумом напугать волков и дать ему таким образом возможность
добраться до нас.
  Откуда он вдруг появился - я не знаю, но я услышал его голос, который
прозвучал повелительным приказом, и посмотрев перед собою, я увидел его на
дороге. Он протянул свои длинные руки, как бы отстраняя неосязаемое
препятствие, и волки начали медленно отступать, но тут большое облако
заволокло лик луны, и мы опять очутились во мраке.
  Когда луна выглянула снова, я увидел кучера, взбиравшегося на сиденье; а
волков и след простыл. Все это было так странно и необычайно, что я
почувствовал безумный страх и боялся говорить и двигаться. Время тянулось
бесконечно. Дальнейшее путешествие мы продолжали уже в совершенной тьме,
так как проносившиеся облака совсем скрывали луну. Мы продолжали
подниматься в гору, только изредка периодически спускались, но потом опять
все время поднимались. Я не помню, сколько времени это продолжалось...
  Вдруг я почувствовал, что мы остановились. Мы были на дворе обширного,
развалившегося замка, высокие окна которого были темны и мрачны, а
обломанные зубчатые стены при свете луны вытянулись в зигзагообразную
линию.



                                  Глава вторая


  Я, должно быть, задремал, иначе наверное заметил бы приближение к такому
замечательному месту. Во мраке двор казался обширным, но, может быть, он,
как и некоторые темные дорожки, ведущие от него к большим круглым аркам,
казался большим, чем был на самом деле. Я до сих пор еще не видел его при
дневном свете. Когда коляска остановилась, кучер соскочил с козел и
протянул мне руку, чтобы помочь сойти. Тут я опять невольно обратил
внимание на его необыкновенную силу. Его рука казалась стальными клещами,
которыми при желании он мог раздавить мою ладонь. Затем он положил мои
пожитки возле меня на выложенную массивными камнями площадку, на которую
выходила громадная старая дверь, обитая большими железными гвоздями. Даже
при тусклом освещении я заметил, что камни были стерты от времени и
непогоды. Пока я стоял, кучер опять взобрался на козлы, тронул вожжами,
лошади дернули и скрылись вместе с экипажем под одним из темных сводов. Я
остался один среди двора в полном одиночестве и не знал, что предпринять.
У дверей не видно было даже намека на звонок или молоток: не было также и
надежды на то, чтобы мой голос мог проникнуть сквозь мрачные стены и
темные оконные проемы. Мне стало казаться, что я жду здесь бесконечно
долго, и меня начали одолевать сомнения и страх. Куда я попал? К каким
людям? В какую ужасную историю я впутался? Было ли это обыкновенным
простым приключением в жизни помощника адвоката, посланного для
разъяснений по поводу приобретенного иностранцем в Лондоне недвижимого
имущества! Помощник адвоката?.. Мне это звание ужасно нравится - да, я и
позабыл, ведь перед самым отъездом из Лондона я узнал, что мои экзамены
прошли успешно; так что, в сущности говоря, я теперь не помощник, а
адвокат... Я начал протирать глаза и щипать себя, чтобы убедиться, что не
сплю. Все это продолжало казаться мне каким-то ужасным ночным кошмаром, и
я надеялся, что вдруг проснусь у себя дома, совершенно разбитым, как это
бывало иногда при напряженной мозговой работе. Но, к сожалению, мое тело
ясно чувствовало щипки, и мои глаза не обманывали меня. Я действительно не
спал, а находился в Карпатах. Мне оставалось только запастись терпением и
ожидать наступления утра. Как только я пришел к этому заключению, я
услышал приближающиеся тяжелые шаги за большой дверью и увидел сквозь щель
мерцание света. Потом раздался звук гремящих цепей, шум отодвигаемых
массивных засовов, и большая дверь медленно распахнулась. В дверях стоял
высокий старик с чисто выбритым подбородком и длинными седыми усами; одет
он был с головы до ног во все черное. В руке старик держал старинную
серебряную лампу, в которой пламя свободно горело без какого бы то ни было
стекла или трубы и бросало длинные, трепещущие тени от сквозного ветра.
Старик приветствовал меня изысканным жестом правой рукой и сказал мне на
прекрасном английском языке, но с иностранным акцентом:
  - Добро пожаловать в мой дом! Войдите в него свободно и по доброй воле.
  Он не сделал ни одного движения, чтобы пойти мне навстречу, а стоял
неподвижно, как статуя, будто жест приветствия превратил его в камень; но
не успел я переступить порог, как он сделал движение вперед и, протянув
мне руку, сжал мою ладонь с такой силой, что заставил меня содрогнуться -
его рука была холодна как лед и напоминала скорее руку мертвеца, нежели
живого человека. Он снова сказал:
  - Добро пожаловать в мой дом! Входите смело, идите без страха и оставьте
нам здесь что-нибудь из принесенного вами счастья.
  Сила его руки была настолько похожа на ту, которую я заметил у кучера,
лица которого я так и не разглядел, что меня одолело сомнение, не одно ли
и то же лицо - кучер и господин, с которым я в данный момент разговариваю;
чтобы рассеять сомнения, я спросил:
  - Граф Дракула?
  Он ответил:
  - Я - Дракула. Приветствую вас, мистер Харкер, в моем доме. Войдите; ночь
холодна, а вы нуждаетесь в пище и отдыхе.
  Говоря это, он повесил лампу на крючок в стене и, ступив вперед, взял мой
багаж. Он проделал это так быстро, что я не успел его упредить. Я тщетно
попытался возразить.
  - Нет, сударь, вы мой гость. Теперь поздно, и поэтому на моих людей
рассчитывать нечего. Позвольте мне самому позаботиться о вас.
  Он настоял на своем, понес мои пожитки по коридору и поднялся по большой
винтовой лестнице, откуда мы попали в другой широкий коридор, где наши
шаги гулко раздавались благодаря каменному полу. В конце коридора он
толкнул тяжелую дверь, и я с наслаждением вошел в ярко освещенную комнату,
где стоял стол, накрытый к ужину, а в большом камине весело потрескивали
дрова.
  Граф закрыл за нами дверь и, пройдя через столовую, открыл вторую дверь,
которая вела в маленькую восьмиугольную комнату, освещенную одной лампой
и, по-видимому, совершенно лишенную окон. Миновав ее, он снова открыл
дверь в следующее помещение, куда и пригласил меня войти. Я очень
обрадовался, увидев его: оно оказалось большой спальней, прекрасно
освещенной, в которой тепло поддерживалось топившимся камином. Граф,
положив собственноручно принесенные им вещи, произнес, прикрывая дверь
перед уходом:
  - Вы после дороги захотите, конечно, освежиться и переодеться. Надеюсь, вы
найдете здесь все необходимое, а когда будете готовы, пройдите в столовую,
где найдете приготовленный для вас ужин.
  Освещение и теплота, а также изысканное обращение графа совершенно
рассеяли все мои сомнения и страхи. Придя благодаря этому в нормальное
состояние, я ощутил невероятный голод, поэтому, наскоро переодевшись, я
поспешил в первую комнату. Ужин был уже подан. Мой хозяин, стоя у камина,
грациозным жестом пригласил меня к столу:
  - Надеюсь, вы меня извините, если я не составлю вам компании: я уже обедал
и никогда не ужинаю.
  Я вручил ему запечатанное письмо от мистера Хаукинса. Граф распечатают
его, прочел, затем с очаровательной улыбкой передал письмо мне. Одно место
в нем мне в особенности польстило:
  "Я очень сожалею, что приступ подагры, которой я давно подвержен, лишает
меня возможности предпринять какое бы то ни было путешествие; и я
счастлив, что могу послать своего заместителя, которому я вполне доверяю.
Это энергичный и талантливый молодой человек. Во все время своего
пребывания у вас он будет к вашим услугам и весь в вашем распоряжении".
  Граф подошел к столу, сам снял крышку с блюда - и я накинулся на прекрасно
зажаренного цыпленка. Затем сыр и салат, да еще бутылка старого токайского
вина, которого я выпил бокала два-три, - составили мой ужин. Пока я ел,
граф расспрашивал меня о моем путешествии, и я рассказал ему по порядку
все, пережитое мною. Затем я придвинул свой стул к огню и закурил сигару,
предложенную графом, который тут же извинился, что не курит. Теперь мне
представился удобный случай рассмотреть его, и я нашел, что наружность
графа заслуживает внимания.
  У него было энергичное, оригинальное лицо, тонкий нос и какие-то
особенные, странной формы ноздри; надменный высокий лоб, и волосы, скудно
и в то же время густыми клоками росшие около висков; очень густые, почти
сходившиеся на лбу брови. Рот, насколько я мог разглядеть под тяжелыми
усами, был решительный, даже жестокий на вид с необыкновенно острыми
белыми зубами, выступавшими между губами, яркая окраска которых поражала
своей жизненностью у человека его лет. Но сильнее всего поражала
необыкновенная бледность лица.
  До сих пор мне удалось заметить издали только тыльную сторону его рук,
когда он держал их на коленях; при свете горящего камина они производили
впечатление белых и тонких; но, увидев их теперь вблизи, ладонями кверху,
я заметил, что они были грубы, мясисты, с короткими толстыми пальцами.
Особенно странно было то, что в центре ладони росли волосы. Ногти были
длинные и тонкие, с заостренными концами. Когда граф наклонился ко мне и
его рука дотронулась до меня, я не мог удержаться от содрогания. Возможно,
его дыхание было тлетворным, потому что мною овладело какое-то ужасное
чувство тошноты, которого я никак не мог скрыть. Граф, очевидно, заметил
это, так как сейчас же отодвинулся; и с какой-то угрюмой улыбкой опять сел
на свое прежнее место у камина. Мы оба молчали некоторое время, и когда я
посмотрел в окно, то увидел первый проблеск наступающего рассвета.
  Какая-то странная тишина царила всюду; но прислушавшись, я услышал где-то
вдалеке как будто вой волков. Глаза графа засверкали, и он сказал:
  - Прислушайтесь к ним, к детям ночи! Что за музыку они заводят!
  Заметя странное, должно быть, для него выражение моего лица, он прибавил:
  - Ах, сударь, вы, городские жители, не можете понять чувство охотника! Но
вы наверное устали. Ваша кровать совершенно готова, и завтра вы можете
спать, сколько хотите. Я буду в отсутствии до полудня; спите же спокойно -
и приятных сновидений!
  С изысканным поклоном он сам открыл дверь в мою восьмиугольную комнату, и
я прошел в спальню...


  7 мая.

  Опять раннее утро. Вчера я спал до вечера и проснулся сам. Одевшись, я
прошел в комнату, где накануне ужинал, и нашел там холодный завтрак и
кофе, которое подогревалось, стоя на огне в камине. На столе лежала
карточка с надписью:
  "Я должен ненадолго отлучиться. Не ждите меня. Д."
Радуясь свободному времени, я уселся за еду. Позавтракав, я стал искать
звонок, чтобы дать знать прислуге, что я окончил трапезу; но звонка нигде
не оказалось. В замке, как видно, странные недостатки, особенно если
принять во внимание чрезмерное богатство, окружающее меня. Столовая
сервировка из золота, да такой великолепной выделки, что стоит наверное
громадных денег. Занавеси, обивка стульев и кушетки - прекрасного качества
и потребовали, без сомнения, баснословных затрат даже тогда, когда
приобретались, так как этим вещам много сот лет, хотя все сохранялось в
идеальном порядке. Я видел нечто подобное в Хемпстонском дворце, но там
все было порвано, потерто и изъедено молью. Но странно, что во всех
комнатах отсутствовали зеркала. Даже туалетного зеркала не было на моем
столике, и мне пришлось вынуть маленькое зеркальце из несессера, чтобы
побриться и причесаться. Кроме того, я не видел ни одного слуги и не
слышал ни одного звука вблизи замка за исключением волчьего воя. Покончив
с едой, я начал искать что-нибудь для чтения, так как без разрешения графа
мне не хотелось осматривать замок. В столовой я ровно ничего не нашел -
полное отсутствие книг, газет, даже всяких письменных принадлежностей;
тогда я открыл другую дверь и вошел в библиотеку. В библиотеке я нашел, к
великой моей радости, большое количество английских изданий - целые полки
были полны книгами и переплетенными за долгие годы газетами и журналами.
Стол посредине комнаты оказался завален английскими журналами, газетами,
но лишь старыми номерами. Книги встречались разнообразнейшие: по истории,
географии, политике, политической экономии, ботанике, геологии,
законоведению - все относящееся к Англии и английской жизни, обычаям и
нравам. Пока я рассматривал книги, дверь отворилась и вошел граф. Он
радушно меня приветствовал, выразив надежду, что я хорошо спал в эту ночь.
Затем продолжал:
  - Я очень рад, что вы сюда зашли, так как убежден, что здесь найдется
много интересного для вас материала. Они, - и граф положил руку на
некоторые книги, - были мне преданными друзьями в течение нескольких лет,
когда я еще и не думал попасть в Лондон; книги эти доставили мне много
приятных часов. Благодаря им я ознакомился с вашей великой Англией; а
знать - значит любить. Я жажду попасть на переполненные народом улицы
вашего величественного Лондона, проникнуть в самый круговорот суеты
человечества, участвовать в этой жизни и ее переменах, ее смерти, словом,
во всем том, что делает эту страну тем, что она есть. Но, увы! Пока я
знаком с вашим языком лишь по книгам. Надеюсь, мой друг, благодаря вам я
научусь и изъясняться по-английски как следует.
  - Помилуйте, граф, ведь вы же великолепно владеете английским!
  - Благодарю вас, друг мой, за ваше слишком лестное обо мне мнение, но все
же я боюсь, что в знании языка нахожусь еще только на полпути. Правда, я
знаю грамматику и слова, но я еще не знаю, как их произносить и когда
какое употреблять.
  - Уверяю вас, вы прекрасно говорите.
  - Все это не то... Я знаю, что живи и разговаривай я в вашем Лондоне,
всякий тотчас узнает во мне иностранца. Этого мне мало. Здесь я знатен; я
- магнат; весь народ меня знает, и я - господин. Но иностранец на чужбине
- ничто; люди его не знают, а не знать человека - значит не заботиться о
нем. В таком случае я предпочитаю ничем не выделяться из толпы, чтобы люди
при виде меня или слыша мою английскую речь не останавливались бы и не
указывали на меня пальцами. Я привык быть господином и хочу им остаться
навсегда или же, по крайней мере, устроиться так, чтобы никто не мог стать
господином надо мною. Вы приехали сюда не только для того, чтобы
разъяснить мне все относительно моего нового владения в Лондоне; я
надеюсь, что вы пробудете со мною еще некоторое время, чтобы благодаря
вашим беседам я привык и изучил разговорный язык. Поэтому я настаиваю и
прошу вас исправлять мои ошибки в произношении наистрожайшим образом.
  Я, конечно, сказал, что прошу его не стесняться меня, а затем попросил
пользоваться библиотекой по своему усмотрению.
  Он ответил:
  - О, да... Вообще, вы можете свободно передвигаться по замку и заходить,
куда вздумаете, за исключением тех комнат, двери которых заперты; впрочем,
туда вы и сами наверное не захотите проникнуть. Есть уважительные причины
для того, чтобы все было так как есть, и если бы вы глядели моими глазами
и обладали моим знанием, то, без сомнения, лучше бы все поняли.
  Я сказал, что и не сомневаюсь в этом, и он продолжал дальше:
  - Мы в Трансильвании, а Трансильвания - это не Англия, наши дороги - не
ваши дороги, и тут вы встретите много странностей. Ну, хотя бы из вашего
короткого опыта во время поездки сюда, вы уже знаете кое-что о тех
странных вещах, которые здесь могут происходить.
  Это послужило началом длинного разговора; я задал ему несколько вопросов
по поводу необычайных происшествий, уча