ее оболочке?
  - Это ее тело, и в то же время не ее. Но погоди немного, и ты увидишь ее
такою, какой она была.
  Там лежала не Люси, а кошмар: острые зубы, окровавленные, сладострастные
губы, на которые страшно было глядеть - это плотское бездушное существо
казалось дьявольской насмешкой над непорочностью Люси. Ван Хелзинк со
своей обычной последовательностью начал вынимать из ящика различные вещи и
раскладывать их в известном порядке. Сначала он вынул паяльник, затем
маленькую лампочку, выделявшую какой-то газ, ярко горевший слабым синим
пламенем, и наконец круглый деревянный кол, толщиной в два с половиной или
три дюйма и около трех футов длиной. С одного конца он был обожжен и
заострен. Потом профессор вынул тяжелый молот. На меня всякие врачебные
приготовления действуют возбуждающе и ободряюще, но Артура и Квинси они
привели в смущение. Но все-таки они крепились и терпеливо ждали. Когда все
было приготовлено, Ван Хелзинк сказал:
  - Раньше, чем приняться за дело, объясню вам, кое-что. Все это относится к
области знаний и опыта древних народов и всех тех, кто изучал власть
"He-мертвого". Становясь таковыми, они превращаются в бессмертных; они не
могут умереть, им приходится продолжать жить год за годом, увеличивая
количество жертв и размножая зло мирское: ибо все, умирающие от укуса
"He-мертвого", сами становятся "He-мертвыми" и губят в свою очередь
других. Таким образом, круг их все расширяется так же, как и круги на воде
от брошенного камня. Друг Артур, если бы Люси тебя поцеловала тогда, перед
смертью, или вчера ночью, когда ты раскрыл ей свои объятия, то и ты со
временем, после смерти, стал бы "nosferatu"5, как это называют в восточной
Европе, и увеличил бы количество "He-мертвых".
  Карьера этой несчастной лишь началась. Те дети, кровь которых она
высасывала, еще не находятся в опасности, но если она будет продолжать
жить "He-мертвою", то они все в большем количестве станут терять кровь; ее
власть заставит их приходить к ней, и она высосет у них всю кровь своим
отвратительным ртом. Но если она действительно умрет, то все прекратится.
Крошечные ранки на шейках исчезнут, и они вернутся к своим игрушкам, даже
не зная, что с ними было. Самое главное здесь то, что если вернуть
"He-мертвое" к настоящей смерти, то душа бедной Люси станет свободной.
Вместо того, чтобы по ночам творить зло и с каждым днем все больше
уподобляться дьяволу, она сможет спокойно занять свое место среди ангелов.
Так что, друг мой, та рука, что нанесет ей удар освобождения, будет для
нее благословенной. Я сам готов это сделать, но, может быть, среди нас
найдется кто-нибудь, у которого на то больше прав.
  Мы все посмотрели на Артура. Он понял также, как и мы все, что бесконечная
любовь призывала его исполнить этот долг, чтобы память Люси осталась для
нас священной, а не нечестивой; он выступил вперед и смело сказал, хотя
руки его дрожали, а лицо было бледно, как снег:
  - Верные друзья мои, благодарю вас из глубины своей разбитой души!
Скажите, что нужно сделать, и я не дрогну.
  Ван Хелзинк положил ему руку на плечо и сказал:
  - Молодец! Немного храбрости, и все будет кончено. Этот кол надо вбить ей
в сердце. Это будет ужасное испытание, я уверен, но это ненадолго, и потом
ты будешь радоваться больше, чем теперь горюешь, и выйдешь отсюда с
облегченной душой. Но не следует колебаться, раз уж ты решился. Думай лишь
о том, что мы, твои верные друзья, здесь, с тобою, и все время молимся за
тебя.
  Артур взял кол и молот. А раз он на что-нибудь решился, то рука его
никогда не дрогнет.
  Ван Хелзинк открыл свой молитвенник и начал читать молитву, а Квинси и я
повторяли за ним слова, как могли. Артур приставил кол заостренным концом
к ее сердцу, и я видел, как острие впилось в тело. Затем он ударил изо
всей силы.
  Люси стала корчиться в гробу, и какой-то гнусный, леденящий кровь крик
сорвался с ее красных губ. Тело вздрагивало, корчилось и извивалось; белые
острые зубы стучали и кусали губы, а изо рта била пена. Но Артур ни разу
не дрогнул.
  Затем вздрагивание и судороги тела стали тише, зубы перестали стучать,
лицо успокоилось. Ужасная работа была кончена.
  Молот выпал из рук Артура. Он зашатался и упал бы, если бы мы его не
поддержали. Пот градом катился у него со лба, и он задыхался.
  Нечеловеческая сила воли и желание спасти ее душу помогли ему исполнить
эту работу, на которую иначе у него не хватило бы сил. В течение
нескольких минут мы так были поглощены заботами о нем, что и не посмотрели
на гроб. Когда же мы туда взглянули, шепот удивления и испуга раздался
среди нас. Мы смотрели так внимательно, что даже Артур поднялся с земли,
на которую он опустился в изнеможении, и подошел посмотреть. Лицо его
изменилось, мрачное выражение исчезло и засветилось радостью.
  В гробу больше не было того ужасного существа, которого мы так боялись и
которое так презирали, что убить его было привилегией. Там лежала Люси
такой, какой мы видели ее при жизни, выражение лица было удивительно чисто
и мило, хотя горе и страдания оставили на нем следы, но даже эти следы
были нам дороги, так как именно такой мы привыкли видеть ее в последнее
время. Мы чувствовали, что спокойствие, отразившееся на ее лице, было не
что иное, как символ вечного грядущего покоя. Ван Хелзинк подошел, положил
руку на плечо Артура и сказал:
  - Ну что, Артур, друг мой, дитя мое, прощен ли я теперь?
  Артур взял руку старика, поднял ее и, поцеловав, сказал:
  - Да. Да благословит тебя Бог за то, что ты вернул душу моей возлюбленной,
а мне покой!
  - Теперь, дитя мое, ты можешь ее поцеловать, - сказал профессор. - Поцелуй
ее в мертвые губы, если хочешь, ибо теперь она уже не злой дьявол и не
погибшее навеки существо. Она больше не "He-мертвое" дьявола. Она
принадлежит Богу, и душа ее вместе с Ним.
  Артур наклонился и поцеловал, затем мы выслали его и Квинси из склепа;
профессор и я отпилили кол, оставив острие в ее теле.
  Затем мы отрезали ей голову и набили рот чесноком, запаяли цинковый гроб,
привинтили крышку деревянного гроба и, собрав наши вещи, ушли. Закрыв
дверь, профессор передал ключ Артуру.
  Раньше чем двинуться дальше, Ван Хелзинк сказал:
  - Теперь, мой друг, первый шаг уже сделан, а он был для нас самый трудный.
Но осталась еще одна большая работа - найти автора всех наших печалей и
уничтожить его. У меня есть нить, и по ней мы доберемся до него, но это
долгая и трудная задача, тут есть опасность и большой риск. Не поможете ли
вы все мне? Мы научились верить, не так ли? А если так, то не наш ли это
долг? Я надеюсь на удачу.
  Мы поочередно пожали ему руку, и условие было заключено. Затем профессор
сказал:
  - Через два дня прошу всех прийти ко мне в семь часов обедать. Я
представлю вам двух других сотоварищей, которых вы еще не знаете; я все
приготовлю для нашей совместной работы и раскрою все свои планы. Джон,
пойдем ко мне, с тобою я должен посоветоваться еще о многом, и ты можешь
помочь. Сегодня я еду в Амстердам, но завтра вечером вернусь. Затем
начнется великая борьба. Но сначала мне хочется еще многое рассказать вам,
чтобы вы знали, что делать и чего следует остерегаться.


  Глава семнадцатая

  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
(Продолжение)

  Когда мы приехали в отель Беркли, Ван Хелзинк нашел ожидавшую его
телеграмму:
  "Приеду поездом. Джонатан в Уайтби. Важные новости. Мина Харкер".
  Профессор был в восторге:
  - О, чудная мадам Мина, - сказал он, - это не женщина, а жемчужина! Она
едет, но я не могу остаться. Она должна заехать к тебе, Джон. Ты должен
встретить ее на станции. Телеграфируй ей в поезд, чтобы предупредить об
этом.
  Когда депеша была отправлена, он выпил чашку чая; одновременно сообщив мне
о дневнике, который вел Джонатан Харкер за границей, и дал копию,
перепечатанную на пишущей машинке, вместе с копией дневника госпожи Харкер
в Уайтби. "Возьми, - сказал он, - и познакомься хорошенько с их
содержанием.
  Когда я вернусь, в твоих руках окажутся все нити, и тогда нам легче будет
приступить к нашим расследованиям. Береги их - в них много ценного. Тебе
нужна будет вся твоя вера в меня, даже после опыта сегодняшнего дня. То,
что здесь сказано, может послужить началом конца для тебя, для меня и для
многих других; или же может прозвучать погребальным звоном по
"He-умершим", которые ходят по земле. Прочти все внимательно, и если
сможешь что-нибудь добавить к этой повести, сделай это, потому что это
крайне важно. Ты ведь тоже вел дневник о замеченных тобою странных вещах,
не так ли? Да? Тогда мы все обсудим вместе, при встрече".
  Затем он уложил вещи и вскоре поехал на Ливерпульскую улицу. Я направился
к Паддингтону, куда и прибыл приблизительно за пятнадцать минут до прихода
поезда.
  Толпа поредела после беспорядочной суеты, свойственной всем вокзалам в
момент прибытия поезда, и я начал чувствовать себя неуютно, боясь
пропустить свою гостью, когда изящная хорошенькая девушка подошла ко мне
и, окинув меня быстрым взглядом, спросила:
  - Доктор Сьюард, не правда ли?
  - А вы миссис Харкер? - ответил я тотчас же; она протянула руку.
  - Я узнала вас по описанию милой бедной Люси.
  Я взял ее чемодан, в котором была пишущая машинка, и мы отправились на
Фенчер-стрит по подземной железной дороге, после того как я послал депешу
моей экономке, чтобы она немедленно приготовила гостиную и спальню для
миссис Харкер.
  Немного спустя мы приехали. Она знала, конечно, что моя квартира
помещалась в доме для умалишенных, но я заметил, что она не в силах была
сдержать легкую дрожь, когда мы входили.
  Она сказала, что если можно, она сейчас же придет ко мне в кабинет, так
как многое должна сообщить. Поэтому я заканчиваю предисловие к моему
фонографическому дневнику в ожидании ее прихода. До сих пор у меня еще не
было возможности просмотреть бумаги, оставленные Ван Хелзинком, хотя они
лежат раскрытые передо мной. Я должен занять ее чем-нибудь, чтобы иметь
возможность прочесть их. Она не знает, как нам дорого время и какая работа
нам предстоит. Я должен быть осторожным, чтобы не напугать ее. Вот и она!


  ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР

  29 сентября.

  Приведя себя в порядок, я сошла в кабинет доктора Сьюарда. У дверей я на
минуту остановилась, так как мне показалось, что он с кем-то
разговаривает. Но поскольку он просил меня поторопиться, я постучалась и
после приглашения вошла.
  К величайшему изумлению, у него никого не было.
  Он оказался совершенно один, а напротив него на столе стояла машина, в
которой я сейчас же по описанию узнала фонограф. Я никогда их не видела и
была очень заинтересована.
  - Надеюсь, что не задержала вас, - сказала я, - но я остановилась у
дверей, услышав, что вы разговариваете, и подумала, что у вас кто-то есть.
  - О,- ответил он, улыбнувшись, - я только заносил записи в свой дневник.
  - Ваш дневник? - спросила я удивленно.
  - Да, - ответил он, - я храню его здесь.
  Он положил руку на фонограф. Меня это страшно поразило, и я выпалила:
  - Да ведь это лучше стенографии! Можно послушать, как он говорит?
  - Конечно, - ответил доктор быстро и встал, чтобы завести фонограф. Но
вдруг остановился, и его лицо приобрело озабоченное выражение.
  - Дело в том, - начал он неловко, - здесь записан только мой дневник; а
так как в нем исключительно - почти исключительно - факты, относящиеся ко
мне, то может быть неудобно, т. е. я хочу сказать...- Он остановился, а я
попыталась вывести его из затруднения:
  - Вы помогали ухаживать за умирающей Люси. Позвольте услышать, как она
умерла; я буду очень благодарна. Она была мне очень, очень дорога.
  К моему удивлению, доктор ответил с выражением ужаса на лице:
  - Рассказать вам о ее смерти? Ни за что на свете!
  - Почему же? - спросила я, и меня начало охватывать какое-то жуткое
чувство. Доктор замолчал опять, и я видела, что он старается придумать
извинение. Наконец, он пробормотал:
  - Видите ли, я затрудняюсь выбрать какое-нибудь определенное место из
дневника.
  В то время, как он говорил, его осенила мысль, и он сказал с
бессознательным простодушием, изменившимся голосом и с детской наивностью:
  - Это совершенная правда, клянусь честью.
  Я не могла сдержать улыбки, на которую он ответил гримасой.
  - Представьте себе, хотя я уже много месяцев веду дневник, мне никогда не
приходило в голову, как найти какое-нибудь определенное место в том
случае, если бы захотелось его посмотреть.
  К концу фразы я окончательно решилась, уверенная, что дневник доктора,
лечившего Люси, мог многое добавить к сумме наших сведений о том ужасном
существе, и я смело сказала:
  - В таком случае, доктор Сьюард, вы бы лучше разрешили мне переписать его
на пишущей машинке. Он побледнел как мертвец и почти закричал:
  - Нет! Нет! Нет! Ни за что на свете я не дам вам узнать эту ужасную
историю!
  Тогда меня охватил ужас: значит, мое предчувствие оказалось верным.
  Я задумалась и машинально переводила глаза с одного предмета на другой,
бессознательно ища какой-нибудь благовидный предлог, чтобы дать ему
понять, что я догадываюсь, в чем дело. Вдруг мои глаза остановились на
огромной кипе бумаг, напечатанных на пишущей машинке, лежавшей на столе.
Его глаза встретили мой взгляд и машинально проследовали в том же
направлении. Увидев пакет, он понял мое намерение.
  - Вы не знаете меня, - сказала я, - но когда вы прочтете эти бумаги - мой
собственный дневник и дневник моего мужа, который я сама переписала, - вы
узнаете меня лучше. Я не утаила ни единой мысли своего сердца в этом деле,
но, конечно, вы меня еще не знаете - пока; и я не вправе рассчитывать на
такую же степень вашего доверия.
  Он встал и открыл большой ящик в шкафу, в котором были расставлены в
известном порядке полые металлические цилиндры, покрытые темным воском, и
сказал:
  - Вы совершенно правы: я не доверял вам, потому что не знал вас. Но теперь
- знаю; и позвольте сказать, что я должен был знать вас с давних пор. Люси
говорила вам обо мне, говорила и мне о вас. Позвольте искупить свой
невежливый поступок. Возьмите эти цилиндры и прослушайте их. Первые
полдюжины относятся лично ко мне, и они не ужаснут вас; тогда вы узнаете
меня лучше. К тому времени будет готов обед. Между тем я перечитаю
некоторые из этих документов и смогу лучше понять некоторые вещи.
  Он сам отнес фонограф в мою комнату и завел его. Теперь я узнаю что-нибудь
интересное, ибо познакомлюсь с другой стороной любовной истории, одну из
которой я уже знаю...


  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

  29 сентября.

  Я так был поглощен удивительными дневниками Джонатана Харкера и его жены,
что не замечал времени.
  Как раз когда я кончил чтение дневника миссис Харкер, она вошла с
распухшими от слез глазами. Это глубоко меня тронуло.
  - Я очень боюсь, что огорчил вас, - сказал я как можно мягче.
  - О, нет, не огорчили, - ответила она, - но ваше горе бесконечно меня
тронуло. Это удивительная машина, но она до жестокости правдива. Она
передала мне страдания вашего сердца с мучительной точностью. Никто не
должен больше слышать их повторения! Видите, я старалась быть полезной: я
перепечатала слова на пишущей машинке, и никому больше не придется
подслушивать биение вашего сердца, как сделала это я.
  - Никому не нужно больше знать об этом, и никто не узнает, - произнес я
мягким голосом. Она положила свою руку на мою и сказала очень серьезно:
  - Ах да! Но ведь должны они!..
  - Должны? Почему?
  - Потому что частица сей ужасной истории касается смерти Люси и всего, что
ее вызвало; потому что для предстоящей борьбы для избавления земли от
этого чудовища мы должны владеть всем знанием и всеми средствами, какие
только возможны. Я думаю, цилиндры, которые вы мне дали, содержат больше
того, что мне следовало бы знать, но я вижу, что ваши записки проливают
много света на эту мрачную тайну. Вы позволите помочь вам, не правда ли? Я
знаю все до одного известного пункта; и я уже вижу, хотя ваш дневник довел
меня только до 7 сентября, до какого состояния была доведена бедная Люси и
как подготавливалась ее ужасная гибель. Джонатан и я работали день и ночь
с тех пор, как нас посетил профессор Ван Хелзинк. Джонатан поехал в
Уайтби, чтобы раздобыть еще сведений, а завтра он приедет сюда, чтобы
помочь нам. Нам незачем иметь тайны друг от друга; работая сообща, при
абсолютном доверии, мы безусловно будем сильнее, чем и том случае, если бы
некоторые из нас блуждали впотьмах.
  Она посмотрела на меня так умоляюще, и в то же время проявила столько
мужества и решимости, что я сейчас же выразил согласие.
  - Вы можете поступать в этом доме, - сказал я, - как вам угодно... Вам еще
предстоит узнать ужасные вещи; но раз вы прошли такой большой путь по
дороге к смерти бедной Люси, то не согласитесь, я знаю, оставаться в
потемках. Конец - самый конец - может дать вам проблеск успокоения... Но
пойдемте обедать, нам надо поддерживать силы для той работы, которая нам
предстоит; перед нами жестокий и ужасный путь. После обеда вы узнаете все
остальное, и я отвечу на ваши вопросы, если вам попадется что-нибудь
непонятное, тем более что для нас, присутствовавших при этом, ничего
непонятного нет.


  ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР

  29 сентября.

  После обеда я прошла с доктором Сьюардом в его кабинет. Он принес из моей
комнаты фонограф, а я взяла пишущую машинку. Он усадил меня на удобный
стул и поставил фонограф так, чтобы я могла дотянуться до него, не вставая
с места, и показал, как его останавливать, если нужно было сделать паузу.
Затем он взял стул, повернулся спиной ко мне, чтобы я чувствовала себя
свободней, и углубился в чтение. Я приставила к ушам металлический
вилкообразный приемник и начала слушать.
  Когда ужасная история смерти Люси и все последующее было окончено, я
беспомощно лежала в своем кресле. В моем мозгу вертелось какое-то огненное
колесо, и если бы не святой луч света, проникший в эту массу ужасов при
мысли, что моя милая, славная Люси наконец-то успокоилась, я не думаю,
чтобы я перенесла эту муку, не устроив истерики. Все было до того дико,
таинственно и странно, что, не знай я приключения Джонатана в
Трансильвании, я не поверила бы случившемуся. Я решила попытаться
рассеяться, занявшись чем-нибудь другим, поэтому взяла футляр от пишущей
машинки и сказала доктору Сьюарду:
  - Дайте мне теперь все это переписать. Мы должны быть готовы к приезду
доктора Ван Хелзинка и Джонатана. В таких случаях порядок - все, - и я
думаю, если мы приготовим весь наш материал, и каждая статья будет
помещена в хронологическом порядке, то сделаем многое.
  Исполняя мое желание, он поставил фонограф на малую скорость, и я начала
перепечатывать с начала седьмого цилиндра. Я сняла три копии с дневника и
со всего остального. Было поздно, когда я закончила; доктор Сьюард в это
время выходил для обхода своих больных; когда он вернулся, то сел рядом со
мною читать, так что я не чувствовала себя одинокой за работой.


  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

  30 сентября.

  Мистер Харкер приехал в 9 часов.
  После завтрака он с женой отправился к себе в комнату, и когда через
некоторое время я проходил мимо, то услышал стук пишущей машинки. Они,
по-видимому, сильно заняты этим делом. Миссис Харкер говорит, что они
стараются связать в хронологическом порядке каждый клочок достоверности,
которая у них имеется. У Харкера в руках переписка между принимавшими
ящики в Уайтби и посыльными из Лондона, которым они были поручены. Теперь
он читает мой дневник, перепечатанный женой. Мне интересно, что они из
него извлекают. Вот он...
  Странно, почему мне не приходило в голову, что соседний дом может быть
убежищем графа! А между тем поведение пациента Рэнфилда давало нам
достаточно указаний на это. О, если бы мы догадались раньше, то могли бы
спасти бедную Люси! Харкер говорит, что к обеду он сможет показать целую
связную повесть. Он считает, что тем временем мне следует повидать
Рэнфилда, так как он до сих пор служил известным указанием на приход и
уход графа. Пока я