это дело таких стариков
как я, у которого столько забот и тревог за них. Итак, моя дорогая,
пошлем-ка мы его в сад покурить, а мы с вами поболтаем наедине". Я понял
намек и пошел прогуляться; немного погодя профессор подошел к окну и
подозвал меня. Вид у него был очень суровый; он сказал: "Я ее хорошенько
выслушал и осмотрел и не нашел никаких болезненных процессов. Я с вами
согласен, она потеряла много крови, но это было раньше; во всяком случае,
она отнюдь не малокровна. Я попросил ее позвать служанку, которой мне
хочется задать несколько вопросов, чтобы уяснить себе кое-что, так как в
данном случае важно знать все. Ведь должна же существовать какая-то
причина; без причины ничего не бывает. Придется хорошенько обдумать все
дома. Прошу ежедневно присылать мне телеграммы; если будет необходимо,
приеду снова. Болезнь меня очень интересует, а эта молоденькая леди меня
просто очаровала, и я непременно приеду, когда будет нужно".
  Как я говорил тебе, больше он не сказал бы ни слова, даже если бы мы были
наедине. Теперь, Арчи, ты знаешь столько же, сколько и я. Я буду зорко
следить за нашей пациенткой. Надеюсь, что твой отец поправляется. Я
понимаю, старый друг, каково тебе теперь: больны двое людей, из которых
тебе оба одинаково дороги. Я знаю твой взгляд на сыновний долг - ты прав,
что исполняешь его; но все же, если понадобится, я немедленно напишу тебе,
чтобы ты приехал к Люси, так что тебе незачем очень волноваться, если я
тебя не вызываю.
  Твой Джон Сьюард.


  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА


  4 сентября.

  Пациент зоофагос все еще продолжает меня интересовать. У него был всего
один припадок; это случилось вчера в обычное время. Как раз перед восходом
солнца им начало овладевать беспокойство. Служитель был знаком с этими
симптомами и сейчас же послал за помощью. К счастью, люди прибежали как
раз вовремя, так как с восходом луны он стал таким буйным, что им пришлось
употребить все силы, чтобы его удержать. Но через пять минут он стал
постепенно успокаиваться и в конце концов впал в какую-то меланхолию, в
которой пребывает и посейчас.


  Позже.

  Новая перемена в моем больном. В пять часов я заглянул к нему, и он
оказался таким же счастливым и довольным как всегда. Он снова ловил мух и
глотал их, делая каждый раз отметку ногтем на стенке. Увидя меня, он
подошел ко мне и извинился за свое дурное поведение, потом очень покорно
попросил меня перевести его обратно в свою комнату и вернуть записную
книжку. Я решил, что следует подбодрить больного, поэтому распорядился
перевести Рэнфилда в его палату с открытым окном. Он снова рассыпал сахар
на подоконнике и наловил целый ворох мух.
  Он их больше не ест, а собирает в коробку, как и раньше, и уже осматривает
все углы комнаты в поисках паука.


  Полночь.

  Снова перемена в нем. Я навестил Люси, которую застал в хорошем состоянии
и, вернувшись назад, остановился у калитки, чтобы посмотреть на заход
солнца, как вдруг опять услышал его вопли. Так как комната выходит именно
на эту сторону, то я слышал все яснее, чем утром. Это больно ударило меня
по нервам - переход от восхищения ярким великолепием солнечного заката с
его роскошными красками, оживляющими мрачные тучи и темную воду - к
ужасной суровой действительности моего каменного здания, полного
трепещущего горя и всего того, что так тяготит мою душу. По мере того, как
солнце заходило, бешенство Рэнфилда постепенно уменьшалось; как только
солнце совсем зашло, больной выскользнул из рук тех, кто его держал, и
обессиленный опустился на пол. Удивительно, однако, как сильна бывает
реакция у сумасшедших: через каких-нибудь пять минут он опять спокойно
стоял на ногах и озирался кругом. Я сделал служителям знак не держать его,
так как мне интересно было видеть, что он сделает. Он подошел к окну и
выбросил остатки сахара; затем взял свой короб с мухами, выпустил пленниц
и выкинул коробку за окно; потом закрыл окно и сел на кровать. Все это
удивило меня, и я спросил его: "Разве вы больше не будете разводить мух?"
"Нет, - ответил он, - вся эта дрянь мне надоела!" Вот поразительный тип!
Хотелось бы мне разобраться в складе его ума или же постичь причину
внезапных перемен... Стойте! Разгадка, кажется, уже найдена - если бы
только узнать, почему у него был пароксизм в полнолуние и при заходе
солнца. Неужели солнце в определенные периоды дурно или, вернее,
возбуждающе влияет на некоторые натуры - так же, как луна? Увидим!..


  ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН,
ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ


  4 сентября.

  Пациентке сегодня значительно лучше.


  ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН,
ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ


  5 сентября.

  Больной гораздо лучше. Хороший аппетит, спокойный сон. Весела. Румянец
возвращается.


  ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН,
ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ

  6 сентября.

  Ужасная перемена к худшему. Приезжай немедленно. Я не буду телеграфировать
Холмвуду, пока не увижусь с тобой.


  Глава десятая

  ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА К АРТУРУ ХОЛМВУДУ

  6 сентября.

  Дорогой мой Арчи! Мои сегодняшние новости не особенно хороши. Люси сегодня
утром заметно осунулась. С одной стороны это оказалось неплохо, а именно:
испуганная видом Люси, миссис Вестенр обратилась ко мне за советом. Я
воспользовался этим и сказал ей, что Ван Хелзинк, мой старый учитель,
знаменитый диагност, как раз приезжает ко мне в гости, и что я в таком
случае совместно с ним займусь здоровьем ее дочери. Так что теперь мы
можем действовать свободно, не возбуждая подозрений, что при ее опасном
положении могло бы закончиться катастрофой; а для больной Люси это было бы
гибельным. Если случится что-нибудь непредвиденное, я сейчас же напишу
тебе, так что мое молчание прими как знак того, что все в порядке.
  Вечно твой, Джон Сьюард.


  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

  7 сентября.

  Ван Хелзинк приехал опять. Прежде всего он спросил меня, сообщил ли я
Артуру все симптомы болезни Люси. Я ответил отрицательно. Он одобрил мой
поступок, затем предложил мне записывать весь дальнейший ход болезни самым
тщательным образом, утверждая, что случай с Люси явится, может быть, одним
из интереснейших в медицине всего мира. Но сообщить подробности он
отказался, говоря, что ему самому не все ясно, и что он до сих пор не
совсем уверен в диагнозе.
  Когда мы пришли, миссис Вестенр тотчас же вышла нам навстречу. Она была
встревожена, но не до такой степени, как я этого ожидал. Нас с Ван
Хелзинком провели в комнату Люси. Если вчерашний вид ее меня потряс, то
сегодняшний привел в ужас. Она была бледна, как призрак; краска сошла даже
с губ и десен, щеки ввалились, а скулы сильно выдавались; мучительно было
смотреть и слушать, с каким трудом она дышит. Люси лежала без движения и
по-видимому была не в силах говорить, так что некоторое время мы все
молчали. Затем мы осторожно вышли из комнаты. Как только за нами закрылась
дверь, Ван Хелзинк быстро прошел по коридору до следующей двери, которая
оказалась открытой. Мы вошли туда. Он лихорадочно закрыл дверь и
воскликнул: "Боже мой, это ужасно! Нельзя терять ни минуты. Она умрет! У
нее так мало крови, что нужно немедленно сделать переливание. Кто из нас,
ты или я, пожертвуем собой?"
  - Я моложе и здоровее, профессор.
  - В таком случае приготовься сейчас же; я принесу свою сумку.
  - Я готов.
  Спускаясь вниз по лестнице, мы услышали стук в дверь; когда мы дошли до
передней, то увидели, что служанка только что открыла дверь и впустила
Артура. Он бросился ко мне и сказал нетерпеливым тоном:
  - Джон, я очень беспокоился. Я читал между строк твоего письма и был как в
агонии; а так как отцу лучше, то я и примчался сюда чтобы самому увидеть,
в чем дело. Этот джентльмен - доктор Ван Хелзинк? Я так благодарен вам,
сэр.
  Сначала профессор рассердился, что в такой момент ему помещали; но затем,
приглядевшись к Артуру и увидя, каким крепким сложением и великолепным
здоровьем тот обладает, он переменил гнев на милость и, пожимая его руки,
обратился к нему с чрезвычайно серьезным видом:
  - Сэр! Вы приехали как раз вовремя. Вы жених нашей дорогой мисс? Она
плоха, очень, очень плоха... Нет, дитя мое, так нельзя, - прервал сам себя
профессор, увидя, что тот внезапно побледнел и почти в обмороке упал в
кресло. - Вы должны ей помочь. Вы можете сделать дольше, чем кто-либо из
нас, и ваше мужество - ваша лучшая помощь.
  - Что же я могу сделать, скажите, я исполню, - хрипло произнес Артур. -
Моя жизнь принадлежит ей, и я готов отдать ей свою кровь до последней
капли.
  - Мой юный сэр, я не требую от вас так много, - возразил профессор,
иронически улыбаясь.
  - Что же мне делать?
  Ван Хелзинк ударил его по плечу.
  - Идемте, - сказал он. - Вы молодой и, слава Богу, очень здоровый человек.
Вы здоровее меня, здоровее моего друга Джона. Молодая мисс плоха, ей нужна
кровь, иначе она умрет. Мы с Джоном только что решили произвести
трансфузию крови. Джон собирался дать свою кровь, так как он моложе и
сильнее меня. Но теперь здесь вы. Вы лучше нас, старых и молодых, которым
приходится заниматься таким усидчивым умственным трудом. Наши нервы не так
крепки, а кровь не так ярка, как ваша.
  Артур ответил ему:
  - Если бы вы только знали, как охотно я отдал бы за нее жизнь, вы бы
поняли...
  Он остановился, голос его от волнения сорвался.
  - Милый мальчик, - сказал Ван Хелзинк, - в скором времени вы будете
счастливы от того, что сделали для спасения той, которую любите. Идемте же
и успокойтесь. Вы можете еще раз поцеловать ее, но потом вам придется уйти
- я дам вам знак.
  Мы направились наверх к Люси. Артур остался за дверью. Люси посмотрела на
нас, но ничего не сказала. Она не спала, но просто была слишком слаба.
Только глаза ее говорили. Ван Хелзинк вынул несколько предметов из своего
чемодана и положил их подальше на столик. Затем он приготовил усыпляющее
средство и, подойдя к кровати, ласково сказал:
  - Вот, маленькая мисс, ваше лекарство... Выпейте это, будьте пай-девочкой.
Я посажу вас, чтобы легче было его проглотить. Ну, вот!
  Она с трудом проглотила лекарство - оно долго не действовало. Причиной
тому, в сущности, была ее чрезмерная слабость. Время тянулось бесконечно
долго, пока, наконец, ее не стал одолевать сон, и она заснула. Профессор
был вполне удовлетворен и позвал Артура в комнату, попросив его снять
сюртук. Затем он добавил:
  - Вы можете ее поцеловать, пока я перенесу стол на место. Джон, дружок,
помоги мне.
  Таким образом, никто из нас не видел, как Артур наклонился к ней.
  Затем Ван Хелзинк приступил к операции и сделал ее с невероятной
быстротой. Во время трансфузии, казалось, будто жизнь снова возвращалась к
бедной Люси, лицо же Артура становилось все бледнее, хотя оно и сияло от
невыразимой радости.
  Но какой ужасный надлом, должно быть, произошел в здоровье Люси, если то,
что в конец ослабило Артура, дало ей лишь незначительное облегчение. Лицо
профессора было серьезно, он чрезвычайно внимательно и зорко следил за
Люси и Артуром. Я слышал биение своего собственного сердца. Немного погодя
профессор тихо проговорил:
  - Довольно! Помоги ему, а я займусь ею.
  Я перевязал рану Артура и взял его под руку. Тут Ван Хелзинк, не
поворачиваясь к нам, сказал (у этого человека глаза, кажется, были и на
затылке):
  - Храбрый юноша! По-моему, он заслужил еще один поцелуй, который он сейчас
же и получит.
  Покончив со своей операцией, он поправил подушку у головы пациентки. При
этом он слегка сдвинул с места черную бархатную ленту, которую Люси
постоянно носила вокруг шеи, закалывая ее бриллиантовой пряжкой - подарком
жениха - и, показав мне на маленькие красные знаки на ее шее, тяжело
вздохнул. Затем он повернулся ко мне и сказал:
  - Уведите теперь нашего храброго юношу, дайте ему портвейну, и пусть он
немного отдохнет. Потом пусть он пойдет домой и хорошенько поест и поспит,
чтобы снова восстановить свои силы после той жертвы, которую он принес
своей невесте. Ему не следует тут больше оставаться... Стойте, еще одну
минуту! Вы, сэр, наверное беспокоитесь за результат, так знайте, что
операция была успешна. На этот раз вы спасли ей жизнь и можете спокойно
пойти домой и отдохнуть с сознанием того, что все, что в наших силах,
сделано. Я расскажу ей все, когда она проснется; она вас полюбит еще
больше за то, что вы для нее сделали. Прощайте!
  Когда Артур ушел, я снова вернулся в комнату. Люси тихо спала, но дыхание
ее стало глубже. Ван Хелзинк сидел близ кровати и не сводил с нее глаз.
Бархатка снова прикрыла красный знак. Я шепотом спросил профессора:
  - Что же вы сделаете с этим знаком?
  - Что я с ним сделаю? - повторил профессор.
  Я в сущности еще не знал, что это за знак, поэтому я отодвинул ленту в
сторону. Как раз над внешней шейной веной виднелись две небольшие точки,
злокачественные на вид. Болезненного процесса в них не было, но края их
были очень бледны и точно разорваны. Сначала мне пришло в голову, что эти
ранки появились вследствие очень большой потери крови; но я тотчас же
отбросил эту мысль, так как это было абсолютно невозможно. Судя по
бледности Люси до операции, она, наверное, потеряла столько крови, что вся
ее постель должна была быть ею пропитана.
  - Ну? - спросил Ван Хелзинк.
  - Да, - ответил я. - Я с ними ничего не могу сделать.
  Профессор встал.
  - Мне необходимо сегодня же вернуться в Амстердам, - сказал он. - Там мои
книги и вещи, которые мне необходимы. Тебе придется провести здесь всю
ночь, не спуская с нее глаз.
  - Сиделки не нужно? - спросил я.
  - Мы с тобою самые лучшие сиделки. Следи за тем, чтобы она хорошо питалась
и чтобы ее ничто не тревожило. Тебе придется просидеть всю ночь. Выспаться
мы с тобой сможем потом. Я вернусь, как только успею, и тогда можно будет
начать лечение.
  - Начать? - сказал я. - Что вы хотите этим сказать?
  - Увидишь, - ответил он, поспешно уходя. Несколько секунд спустя он снова
вернулся, просунул голову в дверь и, грозя мне пальцем, сказал:
  - Помни, что она на твоем попечении. Если ты хоть на минуту покинешь ее и
с нею что-нибудь случится, то едва ли ты будешь в состоянии когда-нибудь
после этого спокойно уснуть.


  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

  8 сентября.

  Я всю ночь просидел у Люси. К сумеркам действие усыпляющего средства
прекратилось, и она проснулась; после операции она совершенно изменилась.
Даже настроение ее стало прекрасным. Она была полна жизни. Я сказал миссис
Вестенр, что доктор Ван Хелзинк велел мне просидеть всю ночь у ее дочери,
но она восстала против этого и доказывала, что дочь ее уже достаточно
окрепла и даже весела. Но я все-таки не сдался и приготовил все, что мне
было необходимо. Пока прислуга приготовляла все на ночь, я пошел
поужинать, затем вернулся и уселся возле кровати. Люси нисколько не
протестовала, наоборот, была как будто даже благодарна мне. Затем сон
начал одолевать ее, но она как-то вздрагивала, точно боролась с ним. Это
повторялось несколько раз. Ясно было, что она почему-то не хотела
засыпать, и я заговорил с нею:
  - Вам спать не хочется?
  - Боюсь заснуть!
  - Боитесь спать? Отчего? Ведь это благо, которого все мы жаждем.
  - Да, но если бы вы были на моем месте, если бы сон был для вас
предвестником ужаса...
  - Предвестником ужаса? Не понимаю, что вы хотите этим сказать?
  - Не знаю, сама не знаю! И это самое страшное.
  Слабость у меня исключительно от этих снов; до сих пор я боюсь даже думать
о них.
  - Но, дорогая моя, сегодня вы можете спать спокойно! Я буду вас сторожить
и обещаю вам, что ничего не случится.
  - О, я знаю, что на вас я могу положиться!
  Я воспользовался случаем и сказал:
  - Я обещаю вам, что как только замечу какие-либо признаки кошмара, то
немедленно разбужу вас.
  - Вы это сделаете? Наверное сделаете? Как вы добры! Ну, тогда я буду спать!
  При этих словах она с облегчением вздохнула, откинулась назад и заснула.
  Я продежурил около нее всю ночь. Она не шевелилась и крепко спала
спокойным здоровым сном. Рано утром вошла служанка, я уступил ей свое
место, а сам пошел домой, так как у меня было много других дел. Я написал
Ван Хелзинку и Артуру и сообщил им о хорошем результате операции. Мои дела
отняли у меня целый день, и было уже темно, когда мне удалось справиться
насчет моего пациента зоофагуса. Сведения были хорошие: он был совершенно
спокоен в течение последнего дня и ночи. Во время обеда я получил
телеграмму от Ван Хелзинка из Амстердама с просьбой, чтобы я ночью приехал
в Хиллингэм, так как он хотел иметь меня рядом; он же выедет ночью на
почтовых и будет у меня рано утром.


  9 сентября.

  Я приехал в Хиллингэм усталый и утомленный. Две ночи я почти совершенно не
спал, и мозг мой начинал уже цепенеть. Люси проснулась, настроение у нее
было веселое: здороваясь со мною, она посмотрела на меня серьезно и
сказала:
  - Сегодня вам нельзя дежурить. Вы истощены. Мне опять совсем хорошо.
Серьезно, я совсем здорова, и если кому-нибудь из нас непременно нужно
бодрствовать, то уж лучше я постерегу ваш сон.
  Я не хотел с нею спорить и пошел ужинать. Затем Люси пришла ко мне наверх
и повела меня в комнату, которая была рядом с ее комнатой, где топился
камин.
  - Теперь, - сказала она, - вы расположитесь здесь. Эту дверь я оставлю
открытой. Вы ляжете на кушетке, так как я все равно знаю, что во время
дежурства ничто не заставит вас - докторов - лечь в постель, если около
вас находится пациент. Если мне что-нибудь понадобится, я вас позову, и вы
тотчас сможете прийти ко мне.
  Мне пришлось повиноваться, тем более, что я устал как собака, и не в силах
был больше бодрствовать, если бы даже и желал этого. Она еще раз
повторила, что позовет меня, если ей что-нибудь понадобится; я лег на
кушетку и забыл обо всем на свете.


  ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР

  9 сентября.

  Сегодня вечером я чувствую себя совершенно счастливой. Все это время я
была очень слаба, сегодня же я в состоянии двигаться, разговаривать и
думать; у меня на душе точно солнышко выглянуло после пасмурных дней. Мне
кажется, что Артур где-то очень, очень близко от меня - я чувствую его
присутствие. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый,
милый! У тебя, наверное, звенит в ушах. О, благодатный покой прошлой ночи!
Как хорошо мне спалось в то время, как этот славный доктор Сьюард дежурил
около меня; сегодня мне тоже не страшно будет спать, раз он так близко,
ведь я каждую минуту могу позвать его. Бесконечное спасибо всем за доброту
ко мне. Благодарю тебя, Создатель мой! Спокойной ночи, Артур!


  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

  10 сентября.

  Почувствовав руку профессора на своей голове, я моментально проснулся и
вскочил на ноги. Мы к этому приучились в больнице.
  - Ну, что с нашей пациенткой?
  - Ей было хорошо, когда я ее покинул, или, вернее, когда она меня
покинула, - ответил я.
  - Пойдем, посмотрим, - сказал он, и мы вместе вошли в ее комнату.
  Штора была спущена; я пошел поднять ее, между тем как Ван Хелзинк тихо, на
цыпочках, подошел к кровати. Когда я поднял штору и солнечный свет залил
комнату, я услышал глубокий вздох профессора. Я знал уже значение этого
вздоха, и ужас охватил меня. Когда я подошел, то увидел, что его суровое
лицо исказилось и побледнело. Я чувствовал, как задрожали мои колени.
  Бедная Люси лежала в постели, по-видимому, в глубоком обмороке, еще
бледнее и безжизненнее на вид, чем раньше. Даже губы ее побелели.
  - Скорее, - сказал Ван Хелзинк, - принеси водки.
  Я помчался в столовую и вернулся с графином. Мы смочили водкой ее губы и
натерли ладони рук и область сердца. Он выслушал ее сердце и после
нескольких тревожных минут сказал:
  - Еще не поздно. Оно бьется, хотя и слабо. Весь наш прежний труд пропал;
придется начать сначала. Юноши Артура здесь, к сожалению, больше нет; на
этот раз мне придется обратиться к тебе, друг Джон.
  Проговорив эти слова, он начал рыться в своем чемодане и вынул оттуда
инструменты для трансфузии. Я снял сюртук и засучил рукав рубашки. Не было
никакой