то же вы мне
ответите?
  Когда профессор кончил, муж посмотрел мне прямо в глаза, я ответила тем
же; слов было не нужно.
  - Я отвечаю за Мину и за себя, - сказал он.
  - Рассчитывайте на меня, профессор, - лаконически сказал м-р Квинси Моррис.
  - Я с вами, - сказал лорд Годалминг, - ради Люси, если не по другой
причине.
  Д-р Сьюард просто кивнул головой. Профессор встал и, положив на стол
золотое распятие, протянул руки в обе стороны. Мы все взяли друг друга за
руки. Таким образом был заключен наш торжественный союз. Я чувствовала,
что сердце у меня похолодело; но мне даже в голову не пришло отступить.
Мы опять сели на свои места, и Ван Хелзинк продолжил:
  - Итак, вы знаете, с чем нам предстоит бороться. Но мы также не лишены
силы. На нашей стороне власть единения - власть, которой лишена природа
вампиров; в наших руках научные источники; мы можем свободно мыслить и
действовать, и часы дня и ночи - совершенно одинаково - принадлежат нам. В
общем, поскольку наши силы в нашей власти, мы можем свободно пускать их в
ход. У нас есть самоотверженность и цель, достижение которой бескорыстно.
Все это имеет громадное значение.
  Теперь посмотрим, до какой степени организованы противные нам силы; в чем
слабые стороны вампира? Наконец, рассмотрим ограничения вампиров вообще и
нашего в частности.
  Все, с чем нам приходится считаться, - это традиции и суеверия. Сначала
они представляются не имеющими большого веса, но когда дело идет о жизни и
смерти - все приобретает иное значение. И мы должны довольствоваться ими в
силу необходимости, так как, во-первых, мы не имеем под руками других
средств, а во-вторых, в такого рода вещах традиции и суеверия в сущности
все. Разве вера в вампиров - не суеверие? А между тем нам приходится
поневоле верить в их существование. Кто из нас год тому назад допустил бы
возможность существования таких явлений в наш научно-скептический,
требующий только фактов девятнадцатый век? Мы даже насмехались над
верованием, которое подтвердилось у нас на глазах. Примите же в таком
случае и веру в то, что вампир, также как и учение о его ограничениях и
способах искоренения пока существуют в природе. Ибо, позвольте вам
заметить, что он известен, повсюду в обитаемых местах. О нем писали в
Древней Греции и Древнем Риме; он процветал во всей Германии, во Франции,
в Индии и даже в Херсонесе; даже в Китае, который так отдален от нас, даже
там он существовал, и люди боятся его до сих пор. Он сопутствовал
возникновению исландцев, гуннов, славян, саксонцев, мадьяр. Так что пока у
нас есть данные, на основании которых мы можем действовать; а кроме того,
заметьте, многие из этих верований подтверждаются нашим собственным
опытом. Вампир живет и не может умереть как люди, только потому, что
пришло их время; он будет процветать, пока у него есть возможность жиреть
от крови живых; даже больше: мы знаем на основании наших собственных
наблюдений, что он может молодеть; его жизненные способности
возобновляются, когда его специальный корм в изобилии. Но он не может
процветать без этой диеты; он не ест, как другие. Даже друг Джонатан,
живший с ним несколько недель, никогда не видел, как он ест - никогда! Он
не отбрасывает тени, он не дает отражения в зеркале - опять-таки по
наблюдениям Джонатана. В его руках сконцентрирована сила многих людей - о
чем опять свидетельствует Джонатан - судя по тому, как граф закрыл дверь
от волков или помог ему сойти с дилижанса. Он может превращаться в волка,
как мы знаем по сведениям о прибытии корабля в Уайтби, когда он разорвал
собаку; он может уподобиться летучей мыши, как свидетельствует мадам Мина,
которая видела его в окне в Уайтби, и друг Джон, который видел его
вылетающим из соседнего дома, и друг Квинси - у окна мисс Люси. Он может
окружить себя туманом, который он сам вызывает - об этом свидетельствует
благородный капитан корабля; но как мы знаем, расстояние, на котором он
может создать этот туман, ограничено; и туман может появляться только
вокруг него. Он материализуется в лунных лучах в виде пыли, как Джонатан
видел это в замке Дракулы при появлении сестер. Он может бесконечно
утоньшаться - мисс Люси, когда была вампиром, проскальзывала сквозь
отверстие толщиной в волос у дверей склепа. Он может, если однажды нашел
дорогу, выходить откуда бы то ни было, и входить куда угодно. Он может
видеть в темноте. Он может проделывать все эти вещи, но тем не менее он не
свободен. Нет, он даже больше в плену, чем раб на галере, чем безумный в
своей камере. Он не может идти куда хочет; он - выродок природы - должен
подчиняться, однако, некоторым ее законам. Почему? - Этого мы не знаем. Он
не может никуда войти, пока кто-нибудь из домочадцев не пригласит его,
хотя потом он может входить куда угодно. Его мощь исчезает с наступлением
дня, как у всякой нечистой силы. Только в известное время у него бывает
ограниченная свобода, так например, если он находится не на месте, с
которым связан, то может менять личину только в полдень, или точно в
моменты восхода или захода солнца. Все это нам известно наверняка, и в
настоящем нашем докладе мы имеем доказательства всего этого. Таким
образом, все фокусы и прекращения доступны ему в отведенных для него
пределах, но только тогда, когда он находится в своем земном доме, в
гробу, доме, заменяющем ему преисподнюю. Во всех же остальных случаях он
может превращаться только в известный час. Кроме того, утверждают, что он
может проходить через проточную воду только в час прилива или отлива.
Затем, есть предметы, обладающие свойством лишать его силы, как, например,
чеснок; что же касается таких священных предметов, как мое распятие,
которое объединяет нас в принятом нами решении, то для вампиров они не
имеют никакого значения, хотя встретив или увидев их на своем пути,
вампиры стараются поместиться подальше от них и относятся к ним с
молчаливой почтительностью. Есть и другие вещи, о которых я расскажу, если
они понадобятся нам в наших поисках. Ветка шиповника, положенная на гроб
вампира, не дает ему выйти из него; освященная пуля, выпущенная в гроб,
убивает его действительно насмерть. Что же касается прокалывания вампира,
то мы уже имели случай убедиться в недействительности этого средства;
отрезанная голова дает ему покой. Мы и это видели собственными глазами.
  Таким образом, если мы найдем жилище этого нечеловека, то сможем лишить
его возможности покидать свой гроб, и уничтожить, если будем точно
следовать тому, что нам известно. Но он умен. Я просил своего друга
Арминиуса, профессора Будапештского университета, дать о нем сведения; он
навел справки по всем имеющимся в его распоряжении источникам и сообщил
мне о том, кем он был. По-видимому, наш вампир был тем самым воеводой
Дракулой, который прославил свое имя в войне с турками из-за великой реки
на границе с Турцией. Если это действительно так, то он не был
обыкновенным человеком, так как и в те времена и много веков спустя о нем
шла слава, как о хитрейшем и лукавейшем человеке из "Залесья". Могучий ум
и железная решительность ушла с ним за пределы его земной жизни и теперь
направлена против нас. Дракулы были - пишет мне Арминиус - знаменитым и
благородным родом, хотя среди них появлялись иногда отпрыски, которых
современники подозревали в общении с лукавым. Они познакомились с тайной
наукой в горах над Германштадтским озером, где дьявол берет себе в виде
дани каждого десятого человека в ученики. В рукописях встречаются такие
слова как "стрегонка" - "ведьма", "ордог" и "покал", "сатана" и "ад"; а в
одной рукописи об этом самом Дракуле говорится как о "вампире", что нас с
вами теперь вряд ли удивит. В числе его потомства есть великие мужи и
великие женщины, могилы которых почитаются священными местами, а между тем
там же на кладбище гнездится и эта мерзость. Ибо не последним из ужасов
является то обстоятельство, что это лукавое существо живет в тесной
близости со всем добрым; в безлюдной же почве, почве без святых
воспоминаний для него не существует отдыха.
  Во время доклада м-р Моррис сосредоточенно смотрел в окно, затем
неожиданно встал и вышел из комнаты. Наступило долгое молчание, потом
профессор продолжал:
  - А теперь мы должны решить, что делать! У нас много данных, надо заняться
приготовлениями к нашей кампании. Мы знаем из расследования Джонатана, что
из замка графа в Уайтби прибыло 50 ящиков земли, которые все были приняты
в Карфаксе; мы знаем также, что, по крайней мере, некоторые из этих ящиков
были перенесены в другое место. Мне кажется, что прежде всего мы должны
установить, остались ли остальные ящики в доме за стеною, которая граничит
с нашим домом.
  В эту минуту нас неожиданно прервали: с улицы донесся звук пистолетного
выстрела; окно было разбито пулей, которая рикошетом от верха амбразуры
ударилась о противоположную стенку комнаты. Боюсь, в душе я трусиха,
потому что я вскрикнула. Мужчины вскочили на ноги, лорд Годалминг бросился
к окну и открыл его. В это время мы услышали с улицы голос Морриса:
  - Жаль! Простите, я, должно быть, испугал вас. Сейчас я вернусь - и
расскажу, в чем дело.
  Через минуту он вошел и сказал:
  - Это было очень глупо с моей стороны; прошу прощения, миссис Харкер,
боюсь, я вас страшно испугал. Но дело в том, что в то время, когда говорил
профессор, сюда прилетела огромная летучая мышь и уселась на подоконнике.
У меня такое отвращение к этим проклятым животным под влиянием событий
последнего времени, что я не могу выносить их вида, поэтому я пошел и
выстрелил в нее, как поступаю теперь всегда, когда вижу их вечером или
ночью. Ты еще смеялся надо мной. Арчи!
  - Попали ли вы в нее? - спросил Ван Хелзинк.
  - Не знаю; думаю что нет, так как она улетела.
  Не сказав больше ни слова, он сел на прежнее место, а профессор начал
резюмировать свой доклад:
  - Мы должны выследить местонахождение каждого из ящиков; и когда с этим
покончим, то должны или взять в плен или убить чудовище в его логове; или
же должны, так сказать, "стерилизовать" землю, чтобы он не мог в ней
больше укрываться. Тогда в конце концов мы сможем найти его в человеческом
образе в промежутке между полуднем и заходом солнца и овладеть им в такое
время, когда он слабее всего.
  Что же касается вас, мадам Мина, то эта ночь будет последним этапом, в
котором вы принимаете участие. Вы слишком дороги нам всем, чтобы мы могли
позволить вам подвергаться риску; вы не должны нас больше ни о чем
расспрашивать. Обо всем мы скажем вам в свое время. Мы мужчины и способны
к выносливости, а вы должны быть нашей путеводной звездой; мы будем
действовать тем свободнее, чем больше будем уверены, что вы вне опасности.
  Все мужчины, даже Джонатан, казалось, почувствовали облегчение; но мне
показалось несправедливым, что они будут подвергаться опасности и, может
быть, даже вредить себе, заботясь обо мне, так как отвлекут этим часть
своих сил от борьбы; но они твердо решили, и хотя пилюля показалась мне
очень горькой, я ничего не могла им возразить, и мне оставалось только
принять их рыцарскую заботливость.
  Мистер Моррис прекратил дебаты:
  - Так как нам нельзя терять времени, я предлагаю сейчас же осмотреть тот
дом. В нашем деле время - все, и быстрота действий может спасти новую
жертву.
  Сознаюсь, что сердце у меня упало, когда пришло время приниматься за
работу, но я ничего не сказала, опасаясь больше всего сделаться им в
тягость и стать помехой в работе.
  Итак, они решились пойти к Карфаксу с тем, чтобы пробраться в дом.
  Как истинные мужчины, они предложили мне лечь спать, точно женщина может
заснуть, когда тот, кого она любит, находится в опасности! Я лягу и
притворюсь спящей, чтобы Джонатан не волновался, когда вернется.


  ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

  1 октября, 4 часа после полудня.

  Мы только что собрались выйти из дома, как мне принесли спешное послание
от Рэнфилда, спрашивавшего, не может ли он сейчас же повидать меня, так
как ему необходимо сообщить нечто чрезвычайно важное.
  Я поручил посыльному передать, что в настоящий момент очень занят.
Служитель добавил:
  - Он, по-видимому, очень нуждается, сэр. Я никогда еще не видел его в
таком состоянии нетерпения. Не берусь предсказать, что будет, но полагаю,
что если вы не повидаетесь, с ним опять сделается один из его страшных
припадков.
  Я знал, что этот человек не сказал бы так без оснований, поэтому ответил:
  - Хорошо, я сейчас приду, - и попросил остальных подождать меня несколько
минут, так как мне надо навестить пациента.
  - Возьми нас с собою, Джон, - сказал профессор. - Его случай по описанию в
твоем дневнике сильно меня заинтересовал, и к тому же он имеет некоторое
отношение к нашему делу. Я очень хотел бы повидать Рэнфилда, особенно
теперь, когда его душевное равновесие нарушено.
  - Можно нам также пойти? - спросил лорд Годалминг и м-р Моррис.
  Я кивнул, и мы все вместе пошли по коридору.
  Мы нашли Рэнфилда в возбужденном состоянии, но гораздо разумнее в
разговоре и манерах чем раньше.
  Требование заключалось в том, чтобы я немедленно выпустил его из больницы
и отправил домой. Он подкреплял свое требование аргументами, доказывавшими
его полное выздоровление, и обращал мое внимание на свою полную
нормальность.
  - Я взываю к вашим друзьям, - добавил он, - может быть, они не откажутся
высказать свое мнение по моему делу, хотя, к слову, вы забыли нас
познакомить.
  Я был настолько удивлен, что странность этой претензии, претензии
сумасшедшего, находящегося в доме умалишенных, представить ему
посетителей, не поразила меня в ту минуту; к тому же, в его манере
держаться было известного рода достоинство, как у человека, привыкшего к
обращению с равными себе, поэтому я сейчас же представил их друг другу. Он
всем пожал руку, говоря каждому по очереди:
  - Лорд Годалминг, я имел честь быть одно время помощником вашего отца в
Уиндгаме: очень горько знать, судя по вашему титулу, что его уже нет в
живых. Все знавшие любили и уважали его; в молодости он изобрел, как я
слышал, жженый пунш из рома; он сильно в ходу в ночь перед Дэрби.
  - Мистер Моррис, вы должны гордиться своим состоянием и высоким
положением. Признание их Соединенными Штатами является прецедентом,
могущим иметь большие последствия, когда полюс и тропики присягнут в
верности звездам, то есть национальному американскому флагу.
  - О, как мне выразить свое удовольствие при встрече с профессором Ван
Хелзинком? Сэр, я не извиняюсь за то, что не произнес в честь вас
приличествующих случаю предисловий. Когда человек произвел революцию в
области терапии, своим открытием бесконечной эволюции в мировой
субстанции, обычные разговорные формы неуместны, раз они пытаются
ограничить его одним классом. Вас, джентльмены, которые национальностью,
наследственностью или врожденными дарованиями предназначены для высокого
положения в этом мире, я призываю в свидетели, что я нормален настолько,
насколько, по крайней мере, нормально большинство людей, пользующихся
полной свободой. И я уверен, что вы, доктор Сьюард, гуманный и юридически
образованный человек, сочтете своим нравственным долгом обращаться со
мною, как с человеком, заслуживающим выполнения своей просьбы...
  Я подозреваю, что все мы опешили. Я, по крайней мере, был убежден,
несмотря на мое знание характера и истории болезни этого человека, что к
нему вернулся рассудок, и у меня было сильное желание сказать, что я
удовлетворен состоянием его здоровья и позабочусь о формальностях,
необходимых для освобождения на следующее утро. Все же я решил, что
необходимо подождать немного с решением такого важного вопроса, так как на
основании прежнего опыта знал о внезапных переменах, которым был подвержен
этот больной. Поэтому я ограничился тем, что констатировал наличие
быстрого выздоровления, сказав, что побеседую с ним об остальном утром и
тогда посмотрю, что можно сделать во исполнение его желания. Это совсем не
удовлетворило Рэнфилда, и он быстро сказал:
  - Боюсь, доктор Сьюард, едва ли вы поняли меня как следует. Я хочу уехать
сейчас - немедленно - в эту же минуту, если можно. Время не терпит. Я
уверен, что стоит только высказать такому великолепному практику, как д-р
Сьюард, такое простое и в то же время такое важное желание, чтобы быть
уверенным в его исполнении.
  Он зорко посмотрел на меня, и заметив на моем лице отрицательное
отношение, посмотрел на других, точно испытывая их. Не получив
удовлетворительного ответа, он продолжил:
  - Неужели я ошибся в своем предположении?
  - Да, ошиблись, - сказал я откровенно, но почувствовал, что сказал это
грубо. Наступило продолжительное молчание, после которого он медленно
произнес:
  - В таком случае, позвольте привести основания для моего требования.
Позвольте мне просить о такой уступке, о милости, о привилегии - как
хотите. В данном случае я прошу не ради каких-то своих целей, но ради
других. Я не вправе сообщать вам полностью все причины, но вы можете
поверить, что это хорошие, честные, бескорыстные причины, основанные на
высочайшем чувстве долга. Если бы могли, сэр, заглянуть мне в сердце, вы
бы вполне одобрили руководящие мною чувства. Даже больше, вы стали бы
считать меня своим лучшим и преданнейшим другом.
  Опять он испытующе посмотрел на нас! У меня росло убеждение, что эта
внезапная перемена во вполне логичной манере выражаться была лишь новой
формой или фазой сумасшествия, и поэтому решил дать ему продолжать еще
немного, зная по опыту, что в конце концов он как все сумасшедшие выдаст
себя. Ван Хелзинк смотрел на него с крайне сосредоточенным видом, его
пушистые брови почти сошлись, до того он нахмурился. Он сказал Рэнфилду
тоном, на который я в тот момент не обратил внимания, но которому
впоследствии немало удивился, когда вспомнил - потому что он вполне
походил на обращение к равному себе:
  - Можете ли вы откровенно сообщить мне настоящую причину вашего желания
быть освобожденным именно сегодня? Я ручаюсь, что если вы со свойственной
вам откровенностью удовлетворите меня - незнакомца без предрассудков, -
доктор Сьюард даст вам на свой собственный страх и риск привилегию,
которой вы добиваетесь.
  Рэнфилд грустно покачал головой с выражением глубокого сожаления.
Профессор продолжал:
  - Послушайте, сэр, образумьтесь! Вы требуете, чтобы к вам отнеслись как к
вполне выздоровевшему человеку, вы стараетесь импонировать нам своей
полной нормальностью. И это делаете вы, человек, в выздоровлении которого
мы все еще сомневаемся. Если вы не поможете нам в наших усилиях выбрать
правильный образ действий, то как сможем мы выполнить те обязанности,
которые вы на нас же возлагаете? Будьте благоразумны и помогите нам; и
если это будет в наших силах, мы поможем вам исполнить ваше желание.
  Рэнфилд продолжал качать головой и ответил:
  - Мне нечего сказать, профессор; ваши аргументы очень убедительны, и я не
колебался бы ни минуты, если бы имел право; но в данном случае я не
свободен. Я могу только просить вас верить мне. Если я получу отказ, то
ответственность за то, что случится, будет лежать не на мне.
  Я решил, что настало время прекратить эту сцену, которая становилась
комически серьезной, и поэтому направился к двери, сказав:
  - Идемте, друзья мои; у нас есть дело. Спокойной ночи, Рэнфилд.
  Однако, когда я почти дошел до двери, с пациентом произошла новая
перемена. Он так быстро подскочил ко мне, что у меня моментально
зародилось подозрение, не собирается ли он вторично сделать попытку
напасть на меня. Мои опасения, однако, были неосновательны, так как он
умоляюще простер ко мне обе руки и начал жестами выражать ту же просьбу об
освобождении. Хотя он заметил, что эти движения вредили ему в нашем
мнении, так как наводили нас на мысли о новом припадке, он все же
продолжал умолять меня. Я посмотрел на Ван Хелзинка и увидел в его глазах
подтверждение своего мнения, поэтому я стал несколько сдержаннее,
продолжал быть настороже, и сказал Рэнфилду, что все его усилия напрасны.
Я и раньше замечал у него нечто похоже