о, сообщил, что пришлет своего заместителя, то мы
условились, что только мои интересы будут приниматься во внимание. Я не
назначал сроков. Не так ли?
  Что же мне оставалось делать, как не поклониться в знак согласия. Ведь все
это было не в моих интересах, а в интересах мистера Хаукинса, и я должен
был думать прежде всего о патроне, а не о себе, да, кроме того, в глазах
графа Дракулы и во всем его поведении было нечто такое, что сразу
напомнило мне о моем положении пленника. Граф увидел свою победу в моем
утвердительном поклоне и свою власть надо мной в тревоге, отразившейся на
моем лице, и сейчас же воспользовался этим, присущим ему, хотя и вежливым,
но не допускающим возражений способом.
  - Но прошу вас, мой дорогой друг, в ваших письмах не касаться ничего
другого, кроме дел. Без сомнения, вашим друзьям доставит удовольствие
узнать, что вы здоровы и надеетесь скоро вернуться домой, не так ли?
  При этом он протянул мне три листа бумаги и три конверта. Глядя на бумагу
и на него и обратив внимание на его спокойную улыбку, открывшую острые
клыкообразные зубы, я сразу же отчетливо понял, как если бы он заявил об
этом прямо, что я должен быть очень осторожным в своих письмах, так как
ему ничего не стоило прочесть их. Поэтому я решил написать при нем только
официальные письма, а потом уже тайком написать обо всем подробно мистеру
Хаукинсу и Мине, которой, к слову сказать, я могу писать стенографически,
что поставит графа в затруднение. Написав два письма, я спокойно уселся и
начал читать книгу, пока граф делал несколько заметок, справляясь в
книгах, лежащих на столе. Затем он забрал оба письма, положил их вместе со
своими около письменного прибора и вышел из комнаты. Я немедленно
воспользовался его отсутствием, чтобы рассмотреть письма, лежавшие
адресами вниз. Я не испытывал при этом никаких угрызений совести, так как
находил, что в данных условиях, ради своего же спасения, я должен был
воспользоваться любыми средствами. Одно из писем было адресовано Самуилу
Ф. Биллингтону и К(, ј 7, Крешенд, Уайтби; другое господину Лейтнеру,
Варна; третье ј Кутц и К(, Лондон; четвертое господам Клопштоку и
Бильрейту, банкирам в Будапеште. Второе и четвертое были не запечатаны.
Только я собрался прочесть их, как заметил движение дверной ручки. Я еле
успел разложить письма в прежнем порядке, усесться в кресло и вновь
приняться за книгу, как показался граф, держа в руках еще одно письмо. Он
забрал со стола письма и, запечатав их, повернулся ко мне и сказал:
  - Я надеюсь, вы меня простите за то, что я отлучусь на весь вечер, так как
мне предстоит много частных дел.
  В дверях он еще раз повернулся и сказал после минутной паузы:
  - Позвольте посоветовать вам, мой милый друг, вернее, предупредить
наисерьезнейшим образом, что если вы покинете известные комнаты, то вам
никогда не удастся обрести покой во всем замке. Замок старинный, хранит в
своих стенах много воспоминаний и плохо приходится тем, кем овладевают
безрассудные видения. Итак, вы предупреждены! Как только почувствуете, что
вас одолевает сон, спешите к себе в спальню, или в одну из этих комнат, и
тогда ваш покой будет гарантирован. Но если вы будете неосторожны...- он
докончил свою речь, сказанную зловещим тоном, движением рук, показывая,
что умывает их.
  Я отлично понял его; но усомнился в возможности существования более
кошмарного сна, чем та неестественная, полная мрака, ужаса и
таинственности действительность, которая окружала меня.


  Позже.

  Теперь, когда я заношу эти последние строки, о сомнениях уже не может быть
и речи. Я не побоюсь спать во всем замке, лишь бы его не было. Я положил
распятие у изголовья кровати и думаю, таким образом мой покой обойдется
без снов. Здесь крест навсегда и останется...
  Когда граф ушел, я удалился в свою комнату. Немного погодя, не слыша ни
звука, я вышел и пошел по каменной лестнице туда, откуда можно наблюдать
за местностью с южной стороны. Тут я мог наслаждаться свободой, глядя на
обширные, хотя и недоступные для меня пространства; все же сравнительно с
черным мраком, царящим на дворе, тут был свет! Озираясь кругом, я лишний
раз убедился, что действительно нахожусь в тюрьме; я жаждал хоть подышать
свежим воздухом. Я любовался великолепным видом, озаренным мягким лунным
светом, пока не стало светло как днем. Нежный спет смягчал очертания
далеких холмов, а тени в долинах и узких проходах покрылись бархатным
мраком. Скромная красота природы ободрила меня; с каждым дыханием я как бы
вбирал мир и покой. Когда я высунулся в окно, то заметил, что что-то
зашевелилось у окна, налево от меня, именно там, где по моим
предположениям находилось окно комнаты графа. Высокое и большое окно, у
которого я стоял, было заключено в каменную амбразуру, которая, несмотря
на то, что была источена временем, была цела. Я спрятался за амбразуру и
осторожно выглянул.
  И вот я заметил, как из окна высунулась голова графа. Лица его я не
разглядел, но сразу узнал его по затылку и движениям плеч и рук. Я никак
не мог ошибиться, так как много раз внимательно присматривался к его
рукам. Вначале я очень заинтересовался этим явлением, да и вообще, много
ли нужно, чтобы заинтересовать человека, чувствующего себя пленником! Но
мое любопытство перешло в ужас и страх, когда я увидел, что он начал
ползти вдоль стены над ужасной пропастью, лицом вниз, причем его одежда
развевалась вокруг него, как большие крылья. Я глазам своим не верил!
Вначале мне показалось, что это отражение лунного света или игра капризно
брошенной тени; но продолжая смотреть, я отказался от своих сомнений, так
как ясно увидел, как пальцы и ногти цеплялись за углы камней, штукатурка
которых выветрилась от непогоды; пользуясь каждым выступом и малейшей
неровностью. Граф, как ящерица, полз с невероятной быстротой вниз по стене.

  Что это за человек, или что это за существо, так напоминающее человека? Я
чувствую, что весь ужас этой местности сковывает меня; я боюсь, ужасно
боюсь и нет мне спасения! Я охвачен таким страхом что не смею даже думать
о...


  15 мая.

  Я опять видел графа, ползущего как ящерица. Он опустился на добрых 400
футов наискось влево. Затем он исчез в какой-то дыре, или окне. Когда
голова его исчезла из виду, я высунулся в окно, стараясь проследить его
путь, но безуспешно, так как расстояние было слишком велико. Я знал
теперь, что он удалился из замка, и поэтому решил воспользоваться удобным
случаем, чтобы осмотреть все то, что не успел осмотреть раньше. Я вернулся
к себе в комнату и, взяв лампу, пошел пробовать все двери. Все они
оказались запертыми, как я и ожидал, причем замки были совершенно новы;
тогда я спустился по каменной лестнице в зал. Я убедился, что болты
довольно легко отодвинуть и что не трудно снять и большие цепи с крючка;
но дверь оказалась запертой, и ключ был унесен. Ключ, должно быть в
комнате у графа; придется дождаться случая, когда дверь его комнаты будет
открыта, чтобы иметь возможность забраться туда и уйти незаметно. Я
продолжал осматривать различные лестницы и проходы и пробовал все двери.
Одна или две маленькие комнатки близ зала оказались не запертыми, только
там ничего не нашлось интересного, кроме старинной мебели, покрытой пылью
и изъеденной молью. В конце концов на самой верхушке одной лестницы я
все-таки нашел какую-то дверь, которая хоть и была заперта, но при первом
же легком толчке поддалась. При более сильном толчке я почувствовал, что
она действительно не заперта. Тут мне представился случай, который вряд ли
вторично подвернется; поэтому я напряг все свои силы и мне удалось
настолько отодвинуть дверь, что я смог войти. По расположению окон я
понял, что анфилада комнат расположена на южной стороне замка, а окна этой
комнаты выходят на запад и юг. С той и с другой стороны зияла громадная
пропасть. Замок был построен на краю большого утеса, так что с трех сторон
он был совершенно неприступен. На западе виднелась большая долина, а за
ней, вдали возвышались зубчатые утесы, расположенные один за другим; они
были покрыты горными цветами и терновником, корни которого цеплялись за
трещины и развалины камня. Эта часть замка была, по-видимому, когда-то
обитаема, так как обстановка казалась уютнее, чем в остальных частях.
Занавеси на окнах отсутствовали, и желтый свет луны, проникавший сквозь
окна, скрадывал толстый слой пыли, лежавший повсюду и прикрывавший изъяны,
вызванные временем. Моя лампа мало помогала при ярком лунном свете, но я
был счастлив, что она со мною, потому что ужасное одиночество заставляло
холодеть мое сердце и расстраивало нервы. Во всяком случае, мне здесь было
лучше, чем в тех комнатах, которые я возненавидел благодаря присутствию в
них графа; я постарался унять свои нервы и постепенно нежное спокойствие
охватило меня.


  16 мая. Утро.

  Да хранит Господь мой рассудок, так как я в этом очень нуждаюсь!
Безопасность и уверенность в безопасности - дело прошлого! Пока я здесь
живу, у меня только одно стремление - как бы не сойти с ума, если только
это уже не произошло. Если рассудок еще при мне, то действительно
сумасшествие думать, будто из всех мерзостей, коими я окружен в этом
ненавистном месте, - менее всего мне страшен граф, и будто только с его
стороны я еще могу надеяться на помощь до тех пор, пока он во мне
нуждается! Великий Боже! Сохрани мое хладнокровие, так как иначе
сумасшествие действительно неизбежно!..
  Таинственное предостережение графа теперь волнует меня; когда я об этом
думаю, то еще больше пугаюсь, так как чувствую, что в будущем буду
находиться под страхом его власти надо мною. Я буду бояться даже
усомниться в каждом его слове...

  Будучи сегодня ночью в комнатке наверху, я почувствовал, как сон начал
меня одолевать. Я вспомнил предостережение графа, но страстное желание
ослушаться его овладело мною. Сон одолевал меня все сильнее, и вместе с
ним - желание борьбы. Мягкий лунный спет озарял пространство, а
водворившийся покой как-то освежал меня. Я решил в эту ночь не
возвращаться больше в свои мрачные комнаты, а проспать здесь. Я вытащил
какую-то кушетку из угла и поставил ее так, что мог лежа свободно
наслаждаться видом на запад и на юг, и не обращая внимания на густую,
покрывающую здесь все пыль, я собрался заснуть.
  Мне кажется, вероятнее всего, что я и заснул; я надеюсь, что так и было,
но все-таки ужасно боюсь, как бы все, что затем последовало, не
происходило наяву - так как то, что произошло, было так реально, так
явственно, что теперь, сидя здесь при ярком солнечном свете, я никак не
могу представить себе, чтобы то был сон...
  Я был не один... Комната была та же, нисколько не изменившаяся с тех пор,
как я в нее вошел. Я мог различить благодаря лунному свету свои
собственные следы, которые разрушили сеть накопившейся на полу паутины. В
лунном свете против меня находились три молодые женщины; судя по одеждам и
манерам это были леди. Я думаю, что видел их сквозь сон, так как несмотря
на то, что свет луны находился позади них, от них не было никакой тени на
полу. Они подошли ко мне вплотную и, посмотрев на меня, начали затем
шептаться между собой. Две из них были брюнетками, с тонкими орлиными
носами как у графа, с большими темными проницательными глазами,
казавшимися совершенно красными при бледно-желтом свете луны. Третья леди
была белокура - самая светлая блондинка, какая только может существовать,
с вьющимися, густыми золотистыми волосами и с глазами цвета бледного
сапфира. Мне казалось, что я знаю это лицо, что я во сне его когда-то
видел, но никак не мог вспомнить, где и когда именно. У всех трех были
великолепные белые зубы, казавшиеся жемчугом среди рубиново-красных
сладострастных губ. В них было нечто такое, что сразу заставило меня
почувствовать какую-то неловкость. В душе моей пробудилось какое-то
мерзкое желание, чтобы они меня поцеловали своими красными чувственными
губами.
  Они пошептались между собой, и потом все трое рассмеялись каким-то
удивительно серебристым музыкальным смехом. Блондинка кокетливо кивнула
головкой, а другие подзадоривали ее. Одна из них сказала:
  - Начинай! Ты первая, а мы последуем твоему примеру. Твое право начать.
  Другая прибавила:
  - Он молод и здоров; тут хватит поцелуев на всех нас.
  Я спокойно лежал и, прищурившись, глядел на них, изнемогая от предвкушения
наслаждения. Светлая дева подошла ко мне и наклонилась надо мною так
близко, что я почувствовал ее дыхание. Оно было какое-то сладкое, точно
мед, а с другой стороны, действовало на нервы так же своеобразно, как и ее
голос, но в этой сладости чувствовалась какая-то горечь, какая-то
отвратительная горечь, присущая запаху крови.
  Я боялся открыть глаза, но прекрасно все видел, приоткрыв немного веки.
Блондинка стала на колени и наклонилась надо мной. Она наклонялась все
ближе и ближе, облизывая при этом свои губы, как животное; при свете луны
я заметил, что ее ярко-красные губы и кончик языка, которым она облизывала
белые острые зубы, обильно покрыты слюной. Ее голова опускалась нее ниже и
ниже, и губы ее, как мне показалось, прошли мимо моего рта и подбородка и
остановились над самым горлом. Я ощутил какое-то щекотание на коже горла и
прикосновение двух острых зубов. Я закрыл глаза в томном восторге и ждал,
и ждал, трепеща всем существом.
  Но в то же мгновение меня с быстротою молнии охватило другое ощущение. Я
почувствовал присутствие графа; он был в бешенстве. Я невольно открыл
глаза и увидел, как граф своей мощной рукой схватил женщину за ее тонкую
шею и изо всей силы швырнул в сторону, причем синие глаза его сверкнули
бешенством, белые зубы скрежетали от злости, а бледные щеки вспыхнули от
гнева. Но что было с графом! Никогда не мог вообразить себе, чтобы даже
демоны могли быть охвачены такой свирепостью, бешенством и яростью! Его
глаза метали молнии. Красный оттенок их сделался еще ярче, как будто пламя
адского огня пылало в них. Лицо его было мертвенно бледно, и все черты
лица застыли, как бы окаменев; а густые брови, и без того сходившиеся к
носу, теперь напоминали тяжелую прямую полосу добела раскаленного металла.
Свирепо отбросив женщину от себя, он сделал движение в сторону двух
других, как бы желая и их отбросить назад. Движение это было похоже на то,
которым он укрощал волков; затем своим громким, твердым голосом,
пронизывающим воздух в комнате, несмотря на то, что он говорил почти
шепотом, он сказал:
  - Как вы смеете его трогать! Как вы смеете поднимать глаза на него, раз я
вам запретил? Назад, говорю вам! Ступайте все прочь! Этот человек
принадлежит мне! Посмейте только коснуться его, и вы будете иметь дело со
мною!
  Светлая дева грубо-кокетливым движением повернулась к нему и сказала,
смеясь:
  - Ты сам никогда никого не любил; и никогда никого не полюбишь!
  Другие женщины подтвердили это, и раздался такой радостный и в то же время
грубый и бездушный смех, что я чуть не лишился чувств, казалось, бесы
справляли свой шабаш. Граф повернулся ко мне и, пристально глядя мне в
глаза, нежно прошептал:
  - Нет, я тоже могу любить; вы сами могли в этом убедиться в прошлом. Я
обещаю вам, что как только покончу с ним, позволю вам целовать его,
сколько захотите. А теперь уходите. Я должен его разбудить, так как
предстоит еще одно дело.
  - А разве мы сегодня ночью ничего не получим? - со сдержанным смехом
спросила одна из них, указывая на мешок, который граф бросил на пол и
который двигался, будто в нем находилось что-то живое. Он утвердительно
кивнул головой. Одна из женщин моментально кинулась и развязала мешок.
Если только мои уши не обманули меня, то оттуда раздались вздохи и вопли
полузадушенного ребенка. Женщины кружились вокруг мешка, в то время как я
весь был охвачен ужасом; но когда я вгляделся пристально, оказалось, что
они уже исчезли, а вместе с ними исчез и ужасный мешок. Другой двери в
комнате не было, а мимо меня они не проходили. Казалось, они просто
испарились в лучах лунного света и исчезли в окне, поскольку я заметил,
как их слабый облик постепенно изглаживается на его фоне.
  Затем ужас охватил меня с такой силой, что я упал в обморок.


  Глава четвертая

  Проснулся я в собственной постели. Если только ночное приключение не
приснилось мне, значит, граф принес меня сюда. Целый ряд мелких признаков
подтверждал это. Мое платье было сложено не так, как я это обыкновенно
делаю. Мои часы остановились, а я их всегда завожу на ночь, и много еще
аналогичных подробностей. Но, конечно, они не могли служить
доказательством; может быть, эти явления подтверждают только то, что мой
рассудок но той или иной причине не совсем в порядке. Я должен найти
другие доказательства. Чему я, однако, несказанно рад, так это тому, что
мои карманы остались нетронутыми, видимо граф очень спешил, если только он
перенес меня сюда и раздел. Я уверен, что мой дневник был бы для него
загадкой, которую он не смог бы разгадать. Он, наверное, взял бы его себе
и, может быть, уничтожил. Теперь спальня, всегда казавшаяся мне
отвратительной, является как бы моим святилищем, так как нет ничего
страшнее тех ужасных женщин, которые ожидали и будут ждать случая высосать
мою кровь.


  18 мая.

  Я опять пошел в ту комнату, так как должен же я, наконец, узнать всю
правду. Когда я подошел к двери на верхней площадке лестницы, то нашел ее
запертой. Ее захлопнули с такой силой, что часть двери оказалась
расщепленной. Я увидел, что болт не был задвинут, и дверь закрыта изнутри.
Боюсь, что все это - не сон...


  19 мая.

  Я, без сомнения, напал на след. Прошлой ночью граф наисладчайшим тоном
попросил меня написать три письма: в первом сообщил, что мое дело здесь
уже близится к концу и что через несколько дней я выеду домой; во втором -
что я выезжаю на следующий день даты письма, а в третьем - что я уже
покинул замок и приехал в Быстриц. Мне страшно захотелось запротестовать,
но я понял, что в моем положении открыто ссориться с графом - безумие,
поскольку я нахожусь целиком в его власти; а отказаться написать эти
письма значило бы возбудить подозрения графа и навлечь на себя его гнев.
Он понял бы, что я слишком много узнал и не должен оставаться в живых, ибо
стал опасен. Единственная моя надежда теперь - искать и ждать удобного
случая. Может быть, и подвернется возможность бежать. В его глазах я снова
заметил нечто похожее на тот гнев, с которым он отшвырнул от себя
белокурую женщину. Он объяснил, что почта ходит здесь редко и не внушает
доверия, поэтому следует заранее известить моих друзей о своем приезде;
кроме того он, убеждал меня, что если мне придется продлить свое
пребывание в замке, он всегда успеет задержать мое последнее письмо в
Быстрице на необходимое время. Все это было сказано таким тоном, что
противоречить ему значило бы вызвать у него новые подозрения, поэтому я
сделал вид, что совершенно согласен и только спросил, какие числа
проставить в письмах. Он на минуту задумался, потом сказал:
  - Первое пометьте 12 июня, второе и третье 29 июня. Теперь я знаю, сколько
дней я еще проживу. Да поможет мне Бог!


  28 мая

  Есть возможность сбежать или, по крайней мере, послать домой весточку:
цыганский табор пришел к замку и расположился во дворе.
  Я напишу домой несколько писем и постараюсь добиться, чтобы цыгане
доставили их на почту. Я уже завязал с ними знакомство, через окошко. Они
сняли при этом шляпы и делали мне какие-то знаки, так же мало понятные,
как и их язык.

  Я написал письма. Мине написал стенографически, а мистера Хаукинса просто
попросил списаться с нею. Ей я сообщил о своем положении, умалчивая,
однако, об ужасах, в которых я сам еще не вполне разобрался. Если бы я
выложил ей всю душу, то она испугалась бы до смерти. Если письма
каким-нибудь образом все-таки дойдут до графа, он, тем не менее, не узнает
моей тайны или, вернее того, насколько я проник в его тайны...

  Я отдал письма, я бросил их сквозь решетку моего окна вместе с золотой
монетой и, как мог, знаками показал им, что