емя), угар прошел, и я начал
мерзнуть. Примерно без четверти  четыре утра. Среда, двенадцатое сентября. Я
точно  не знаю,  какая  была  температура,  знаю только, что слишком низкая,
чтобы  разгуливать  по Центральному парку  в  рубахе с закатанными рукавами.
Торопливо шагая в  западном направлении, я размахивал руками, будто пьяница,
ведущий  спор  с  самим   собой,  и  размышлял  о  своем  будущем,   которое
представлялось мне и весьма туманным, и совсем недолгим.
     Как  же  мне  быть,  куда  податься?  На  какое-то  время  мне  удалось
оторваться  от  убийц,  но я  достаточно  знал  об  организации  из газет  и
телепередач и понимал, что не смогу избавиться от нее раз и навсегда. Она не
оставит меня в покое, как бы проворно я ни бежал и как бы далеко ни удрал. Я
был меченым, и  щупальца организации настигнут меня  в  любом убежище,  дабы
осуществить свою скорую расправу.
     Единственной целью моего бегства был дядя Эл. От него  я ждал защиты, в
нем  рассчитывал  встретить  союзника,  с  его   помощью  надеялся  получить
объяснение тому,  с  какой стати меня заклеймили черной  меткой. Я  все  еще
считал  это  недоразумением,  какой-то  ошибкой,  и  единственное,  что  мне
надлежало сделать, - это обнаружить ошибку и исправить ее.
     Но что теперь? Временно я в безопасности - и только. У меня нет пальто,
почти   нет   денег,  и  сейчас,   когда  волнение  ненадолго  улеглось,   я
почувствовал, что вконец изнемог. Мне уже давно полагалось бы отойти ко сну.
     Пересекая парк, размахивая руками,  подпрыгивая и бегая  кругами, чтобы
согреться, я пытался сообразить,  что же мне теперь делать. Больше всего мне
хотелось  найти   какое-нибудь  местечко,   чтобы   отогреться   и  поспать,
какое-нибудь местечко, где я буду в безопасности.
     Как насчет квартиры матери? Там даже сохранилась  парочка моих пиджаков
школьных времен. Я мог выспаться, согреться, перекусить, а уж завтра решить,
что надо делать.
     Но нет.  Разве эти двое убийц не направились прямиком к дяде Элу? Разве
это  не означает,  что они  все про меня знают? Знают, к кому я  пойду, куда
побегу.  Может, сейчас они устроили засаду в доме  матери и дожидаются моего
появления.
     Стало быть, надо идти куда-то еще. Куда-то еще. Но куда еще?
     Добравшись до Западной Сентрал-Парк-авеню, я так ничего и  не придумал.
Я вышел из  парка  между 62 и 63-й  улицами, с  минуту постоял на  тротуаре,
потом пересек проспект и двинулся по 62-й. Теперь, когда я наметил себе хоть
какое-то место назначения, стоять истуканом было слишком холодно.
     Куда-нибудь, куда-нибудь.  Точнее,  к кому-нибудь.  Должен  же  найтись
какой-то знакомый, который приютит меня на остаток ночи.
     И  тут  я вспомнил об  Арти Декстере. Мы не виделись с  Арти  семь  или
восемь месяцев, с того  дня, когда он в последний раз заглянул ко мне в бар.
Мы вместе ходили в школу, тогда-то он  и начал играть  на конга-барабане  на
воскресных  представлениях  ансамблей  ударных  инструментов.  Позднее  Арти
пристрастился  к гитаре и народным  песням, а заодно приторговывал по случаю
марихуаной  и разными  пилюлями. По  крайней мере,  такое у  меня  сложилось
впечатление. Не знаю, сколько в этом было правды, а сколько показухи. Иногда
у  него бывало  много денег,  но  порой  он  попросту  нищенствовал.  Как  в
последний раз в Канарси, когда занял  у меня десятку.  Теперь  он должен мне
общим счетом тридцать пять долларов. Такую сумму Арти потянет, это я знал.
     У нас с Арти несколько  странные  отношения. В школе он  был колоритной
фигурой, а у колоритных фигур всегда есть прилипалы, увивающиеся вокруг. Я -
из этих прилипал,  но  Арти почему-то  всегда  любил меня, и мы с  ним  были
ближе, чем  обычный  герой  и его прихвостень.  Мы поддерживали  отношения и
после школы, хотя  и весьма  нерегулярно. Все  сводилось  к  тому,  что Арти
появлялся,  когда  я  его совсем  не  ждал,  и  звал  меня  на  какую-нибудь
вечеринку. Или просто заглядывал в бар, проходя мимо. Ну, все такое.  Думаю,
мы могли  бы и  впрямь  стать  близкими друзьями,  сумей  я побороть в  себе
комплекс прилипалы. Но я так и не сумел.
     Из всех моих  знакомых, которых,  если разобраться,  не так уж и много,
Арти Декстер больше других годился для того, чтобы принять незваного гостя в
четыре  часа утра в среду.  Клюя носом, размахивая руками  и стуча пяткой  о
пятку,  я  устремился  на  запад  по  62-й улице,  преисполненный  сознанием
внезапно обретенной новой цели.
     Арти,  разумеется, проживает в Виллидже. Я  дошел  до  Бродвея, свернул
налево и приковылял на площадь  Колумба, сделав изрядный крюк по  пути туда.
Потом  спустился и метро, чтобы сесть на первый же поезд.  Маршруты поездов,
отправляющихся с Шестой и Восьмой авеню, расходятся к югу от площади Колумба
и снова сходятся  на Западной Четвертой улице. Именно эта  остановка и  была
мне нужна.
     Первым  подошел поезд  с  буквой "А" -  тот,  на  котором  певец  Билли
Стрейхорн  хочет  отправить  всех  в  Гарлем.  Я  сел  на  него  и  поехал в
противоположную от Гарлема сторону. В вагоне уже было человек девять, кислые
парни в  рабочей одежде да парочка молоденьких бездельников, которые дрыхли,
разинув рты.
     На этот раз  остановки (их было шесть)  не  так раздражали меня. Пока я
чувствовал себя в относительной безопасности.
     Писатели,  раз  в  десять лет  приезжающие  в  Нью-Йорк  с какой-нибудь
Майорки, чтобы прикупить новые плавки, утверждают в  своих книжках, что этот
большой  город никогда не спит. Уж они-то  знают! Но на самом деле  Нью-Йорк
спит, да еще как, приблизительно с половины пятого до четверти шестого утра.
Всего  сорок  пять минут, скажете вы, слишком мало  для сна.  Но  они  могут
показаться вам  вечностью,  если вы окажетесь  в числе  тех немногих  людей,
которые бодрствуют в  указанный промежуток времени. Особенно в таких местах,
как, скажем, Таймс-сквер, которая прямо кипит двадцать три часа и пятнадцать
минут в сутки. Шестая авеню - такое же место, особенно за пересечением с 8-й
улицей, возле  Виллидж-сквер.  Кинотеатры  и  бары  закрыты,  все  на  свете
закрыто. Нет ни машин, ни пешеходов, а улицы, расходящиеся отсюда в западном
направлении подобно вееру, все как одна темны, узки и безлюдны.
     Я торопливо  затрусил через пустырь по ухабистому гудрону Шестой  авеню
дальше  по  улице, которая должна была вывести меня на площадь Шеридана. Все
вокруг казалось таким  маленьким  и  узеньким.  Я шел  будто по  заброшенной
съемочной площадке.
     Арти Декстер живет на Перри-стрит, на которую я попал, миновав  площадь
Шеридана, Гроув-стрит  и еще пару улиц. Я не знаю  названий  половины улиц в
Виллидже и не думаю, чтобы чьи-либо еще познания на этот счет были обширнее.
Мне  знакомы два здешних огромных перекрестка, потому что я слышал о  них от
Арти.  Один из них - перекресток  западных Десятой и  Четвертой  улиц, и его
вполне достаточно, чтобы приезжий мигом развернулся и отправился восвояси, в
родную  деревню.  А  второй (я  миновал  его  по  пути  к  площади Шеридана)
перекресток  находится  там, где  Уэйверли-плейс  пересекает Уэйверли-плейс.
Можете мне не верить, если не хотите, но это правда.
     В общем, я спешил по этим пустым, имевшим  неестественный вид улицам, и
холодный ветер трепал короткие рукава моей рубахи,  а  я гадал, что подумает
обо мне Арти, когда я разбужу его среди ночи.
     И  зря гадал. Уже за полквартала от дома Арти  я услышал шум  - музыку,
крики  и пение. Тут  либо  шла  пьянка, либо  проводили партийный  съезд.  Я
подобрался  поближе.  Возгласы  и  звуки  джаза плыли  в  ночном  воздухе, и
казалось, что Нью-Йорк все-таки не заснул, а, наоборот, собрал все свои силы
в  этом маленьком уголке,  чтобы заставить  дряхлое  сердце города биться до
самого  рассвета. Я поднял  голову и увидел ярко  сиявшие окна. Похоже, свет
горел именно в квартире Арти.
     Так оно и  было.  Когда я  позвонил у двери  подъезда, ответное "з-з-з"
раздалось почти сразу. Я распахнул дверь и пошел по лестнице на второй этаж.
     Коридор был полон веселого шума,  такого громкого, что казалось,  будто
невидимые гуляки - здесь, вокруг меня, в этом узеньком вестибюле. Я дошел до
его конца и постучал в дверь. Но это было нелепо: никто все равно не услышал
бы стук. Поэтому я толкнул дверь и вошел.
     У Арти две комнаты с половиной. Означенная  половина представляет собой
широченный стенной шкаф в гостиной, забитой кухонной утварью. Ванна, которая
не входит в  число  двух с  половиной помещений, больше  кухни  - она очень,
очень длинная; ванна стоит на высоком облицованном кафелем  помосте, а двери
отсюда ведут и в гостиную, и в спальню.
     Убранство гостиной исчерпывается едва ли не одними полками -  шаткими и
покоробившимися под тяжестью долгоиграющих пластинок. Тут есть камин, сверху
и с боков  окруженный полками.  Есть два окна, выходящие на Перри-стрит и со
всех  сторон   обрамленные   полками,   на  которых  громоздятся  здоровущие
громкоговорители.  Полками обвешаны двери в прихожую, спальню, ванную, равно
как и дверцы стенного шкафа. Не на всех этих  полках стоят пластинки, у Арти
есть  две-три  книжки, разные  безделушки,  стоящие  на  полках  там  и  сям
вперемежку с деталями музыкального центра, и еще всякая всячина.
     Поскольку  все  стены заняты  полками, мебель  (продавленная  кушетка и
несколько жалких разнокалиберных стульев и столиков) оттеснена  на  середину
комнаты и стоит как на старом желто-зеленом плетеном  коврике,  так и вокруг
него,   а   среди   предметов   обстановки   по   всей  комнате   понатыканы
громкоговорители.
     Сейчас на пространстве  между полками и мебелью, имеющем форму пончика,
если посмотреть на него  сверху,  толпилось человек пятнадцать или двадцать.
Все - со стаканами  в  руках и трепом на устах. Я  не заметил,  чтобы кто-то
кого-то  слушал. И не  увидел  ни  одного  человека,  который  сидел  бы  на
предназначенной для этого мебели.
     Внезапно передо мной  возник Арти собственной персоной. В  нем примерно
пять футов и  четыре дюйма - на полфута  меньше, чем во  мне,  и  улыбка его
сияет  как россыпь бриллиантов, потому  что он  поставил на зубы коронки. Он
никогда не смотрит в одну точку дольше десятой доли секунды, бросает взгляды
то в одну  сторону, то в другую, будто дротики, и создается впечатление, что
он или  показывает фокусы, или просто  тренирует глазные  мышцы. Человек  он
музыкальный, а посему все время подпрыгивает и  дергает руками,  будто колет
окружающих.
     -  Малыш! - воскликнул он,  молниеносно посмотрев на мое правое  плечо,
левое  ухо,  кадык,  правый локоть,  левую ноздрю и пятно на воротнике  моей
рубахи, и резко выбросил руки в стороны. - Рад, что ты смог выбраться!
     - Мне надо где-то переночевать! - заорал я.
     -  Все, что пожелаешь, малыш!  - крикнул  Арти  в ответ. Он  оглядел  с
десяток частей моего тела и добавил: - Будь как дома!
     И исчез.
     Превосходно. Было уже почти  половина пятого  утра, и  я так устал, что
валился с ног. Я протолкался сквозь толпу гостей, каждый из  которых успевал
сказать мне несколько слов, пока я  шел  мимо,  и  открыл дверь спальни. Тут
было темно, и это пришлось мне по душе. Я  закрыл дверь, но не стал зажигать
свет, а начал ощупью пробираться к постели.
     Однако в ней уже были люди. Не скажу точно, сколько именно.
     - Осторожней, ты! - рявкнул кто-то.
     - Прошу прощения, - ответил я.
     На полу лежал коврик. Я прилег на него, прикрыл глаза, и шумная гулянка
для меня кончилась.

     Самое странное заключалось вот в чем:  я  знал, что сплю и вижу сон, но
понятия не имею,  что мне  снится. Я в жизни не видел такого  гадкого сна  -
будто ты спишь и знаешь, что спишь,  и видишь сон, и  знаешь, что это дурной
сон, кошмарный сон, но не знаешь, о чем он, этот сон.
     Наверное, это самое страшное. Ужас перед лицом неведомого, и все такое.
Мне так отчаянно хотелось познакомиться с содержанием моих сновидений, что я
вылетел из мира снов, будто пробка из бутылки.
     Я лежал на каком-то полу, в широком снопе солнечного света.
     Что-то было не так. Окна моей спальни выходят на север, и солнце светит
в них под  острым углом, причем только в разгар  лета, да и тогда в  комнату
просачивается лишь тоненький лучик. Кроме того, у себя в спальне я дрыхну на
кровати, а не на полу. Тут что-то не так, совсем не так, как надо.
     Сначала  просыпается  тело,  а  мозги -  уже  потом.  Я  открыл  глаза,
пошевелил руками и все вспомнил.
     Я  рывком принял сидячее  положение. Спина  болела так,  будто из  меня
выдернули позвоночник.
     -  Н-да!  - произнес я и снова лег. Сон на полу - не самый лучший отдых
даже в самые лучшие времена.
     Я предпринял  вторую попытку  подняться, на  этот  раз медленно, и  мне
удалось проделать все телодвижения,  необходимые для  того, чтобы  встать на
ноги. Я чуть подался вперед и оглядел комнату.
     Теперь на кровати возлежал Арти, и он  был один. На всех горизонтальных
поверхностях - трюмо,  ночном столике, сиденьях стульев -  стояли полупустые
стаканы.  Дверь шкафа  была открыта,  и  на полу  перед  ним высилась  груда
одежды.
     В воздухе  стоял  кофейный дух, и я, выйдя из спальни, направился к его
источнику. Возле кухонной ниши мне на глаза  попалась  лиловоокая красотка с
волосами  цвета воронова  крыла, одетая  в  грубые полотняные штаны и черный
свитер с высоким горлом.  Она готовила яичницу-болтунью. Красотка была босая
и  совсем маленькая. На  вид  - гибрид  негритянки, китаянки  и француженки.
Такой   облик   обычно   принимают   еврейские    девушки,   обучающиеся   в
музыкально-художественных школах.
     Она заговорила первой.
     - Вы спали на полу. - Это  было произнесено сухим и  прозаичным  тоном,
каким обычно говорят о погоде.
     - Похоже, да, - ответил я. Спина у меня болела, руки были грязные, рот,
казалось,  забит  шерстью, а в довершение  всего  я прекрасно помнил, почему
нахожусь здесь, а не в своей собственной уютной квартирке над гриль-баром "Я
не прочь". - Можно мне немножко кофе?
     Она указала на чайник вилкой, с которой капал яичный белок.
     - Угощайтесь. Что, похмелье, да?
     - Нет, я вчера не пил. Который теперь час?
     - Начало третьего.
     - Сейчас день?
     Она уставилась на меня.
     - Разумеется, день. -  Девушка снова принялась взбивать яйца. - Видать,
вечеринка была ого-го!
     - Так  вас тут не было? - спросил я, открывая дверцы буфета  в  поисках
чашки.
     -  Они  все  в  мойке,  -  сказала  красотка.  -  Нет,  не  было.  Я  -
девушка-вытрезвитель.
     - О! - изрек я.
     Мы  стояли  недалеко  друг от  друга, она у  плиты,  а  я  возле мойки.
Порывшись в  груде посуды, я вытащил  чашку, как мог,  вымыл ее и налил себе
кофе.
     - Что-то я вас раньше тут не видела, - сказала девушка.
     - Я редко сюда выбираюсь.
     - Откуда выбираетесь?
     - Из Канарси.
     Она  скорчила  такую  гримасу,  будто  я  отпустил сальную  шуточку,  и
сказала:
     - Ну-ну, давай заливай.
     - Нет, правда.
     Красотка взяла  себе  тарелку, выложила  на нее болтунью,  а сковородку
поставила обратно на плиту
     - Если хочешь  яичницы, стряпай сам,  -  сказала  она. Девица не хотела
меня обидеть, просто ставила в известность.
     - Нет, спасибо, - ответил я, - хватит с меня и кофе.
     Она отнесла свою тарелку и  чашку к  нагромождению  мебели  на середине
комнаты  и села. У Арти нет кухонного стола. Я уселся  напротив нее и стал с
хлюпаньем тянуть свой кофе, еще слишком горячий. Девушка не обращала на меня
никакого внимания, кидая в рот кусочки яичницы,  будто  уголь в топку печи -
ш-шик,   ш-шик,   ш-шик.  Как  патрульный  Циккатта  с  его  буль-буль-буль.
Размеренно, как это делала бы машина.
     - Когда проснется Арти, как вы думаете? - спросил я.
     -  Когда  я  соберу  завтрак,  -  ответила  она. -  Ты  не  обязан  его
дожидаться.
     - Еще как обязан, - сказал я. - Мне надо с ним поговорить.
     На этот раз она удостоила меня взгляда.
     - О чем это?
     - О затруднениях, - ответил я. - О той луже, в которую я сел.
     - А что тут может поделать Арти?
     - Не знаю, -  сказал  я, и это было  правдой.  Просто мне  не пришло  в
голову, с кем бы еще поговорить.
     - Если речь о деньгах, то Арти на мели, можешь мне поверить, - сообщила
она.
     - Не в деньгах дело. Мне просто нужно с ним посоветоваться.
     Она подняла глаза  от своей исчезающей яичницы и возобновила эти ш-шик,
ш-шик, ш-шик. Потом на миг остановилась и спросила:
     - Что случилось? Тебе нужен гинеколог?
     - Господи, нет! Ничего подобного.
     - Если дело не в деньгах и не в сексе, то я  уж и не знаю, что сказать.
Вы ведь не старьевщик?
     - Я? Нет,  только не я. - Эта идея удивила меня не меньше, чем мысль  о
том, что ко мне подослали двух наемных  убийц для исполнения своих служебных
обязанностей. Я - старьевщик? Я - угроза для организации?
     - Да, я тоже так не думаю, -  сказала  девица. - У вас слишком здоровый
вид.
     Это замечание  можно  было  воспринять  едва  ли  не  как  оскорбление,
высказанное сухим деловым тоном в мгновения отдыха от пережевывания яичницы.
     -  Просто у меня возникли  сложности,  -  сказал  я.  Сделав  несколько
глотков кофе, я сделал несколько шагов по комнате. Спал я полностью одетым и
теперь чувствовал себя  помятым  и  взопревшим, как  человек,  который  спал
полностью одетым. У меня было ощущение, будто я спал  в автобусе, ехавшем по
бездорожью.
     - Извините, что темню, - сказал я, - но  мне думается, что об этом деле
лучше не распространяться.
     Девица пожала плечами, прикончила яичницу и встала.
     - Мне плевать, - сказала она.
     Когда девушка пошла относить свою тарелку в  раковину,  я вспомнил, что
располагаю сведениями, которыми вполне могу с нею поделиться.
     - Меня зовут Чарли, - сообщил я - Чарли Пул.
     -  Привет, - сказала она,  стоя над мойкой спиной ко мне.  Своего имени
она так и не назвала. - Ты хочешь разбудить Арти?
     - А можно?
     - Если ты этого не сделаешь, я сама разбужу.
     - О. Ну что ж.
     - Только долго не возитесь.
     - Ладно.
     Я вернулся в  спальню с полупустой кофейной  чашкой в руках. Арти лежал
на  животе,  раскинув руки и ноги, и был похож  на кривую свастику. Спал он,
судя по всему, очень глубоко.
     - Арти, - позвал я. - Эй, Арти.
     Удивительное дело. Он тотчас открыл глаза,  перевернулся на  спину, сел
и, посмотрев на меня, сказал:
     - Хло?
     - Нет, - ответил я. - Чарли. Чарли Пул.
     Арти заморгал, потом одарил меня широченной улыбкой и произнес:
     - Чарли, малыш! Рад тебя видеть. Давно не виделись, малыш!
     - Я пришел вчера  ночью, - напомнил  я ему, еще не совсем веря, что  он
проснулся.
     Арти по-прежнему широко улыбался и смотрел на меня сияющими глазами.
     - Шикарная вечеринка! - воскликнул он. - Какая же шикарная вечеринка!
     Потом Арти снова заморгал, улыбка сползла с его лица, и он  уставился в
пол.
     - Ты спал  на полу, - сказал Арти таким тоном, каким мог  бы произнести
"Ты  шел  по  воде аки  посуху". В  нем  слышалось  недоверие,  приглушенное
благоговейным страхом. Арти еще  дважды  повторил свое  высказывание, причем
оба раза одинаково:
     - Ты спал на полу. Ты спал на полу.
     -  Арти, - сказал я, решив, что он впрямь пробудился, - я вроде попал в
переплет. Мне нужна помощь, Арти.
     Он оторвал взгляд от пола. На этот раз улыбка Арти была растерянной,  а
глаза казались стеклянными.
     - Чарли Пул, -  задумчиво проговорил он. - Маленький Чарли Пул. Спал на
полу. Попал в переплет. Маленький Чарли Пул.
     - Мне нужна помощь, - повторил я.
     Арти развел руками.
     - Рассказывай, малыш, - сказал он так тихо и проникновенно, как ни разу
еще не говорил на моей памяти. - Расскажи мне все. Начинай.
     Начинать.  С  чего  начинать?  Во-первых,  попытка  парней уб