литой солнцем  дороге  мимо  его  убежища  взад  и  вперед  шли  пешеходы,
проезжали верховые, катились повозки и экипажи.  Некоторые  из  путников  не
глядели ни вправо, ни влево и не подозревали  о  том,  что  он  спит  рядом.
Другие только рассеянно скользили по нему взглядом и, слишком занятые своими
мыслями, не обращали внимания на спящего.  Третьи  посмеивались,  видя,  как
крепко он спит, а иные, чьи души были полны презрения  ко  всему  на  свете,
изливали на него избыток своего яда. Вдовушка средних  лет,  улучив  минуту,
когда поблизости не было ни души, заглянула под ветви  деревьев  и  заметила
про себя, что спящий юноша очень хорош собой. Увидел  его  и  проповедник  -
поборник трезвости - и решил упомянуть о  бедном  Давиде  в  своей  вечерней
беседе, приведя его в  назидание  как  отвратительный  пример  беспробудного
пьянства. Но и похвалы, и осуждение, и насмешки, и равнодушие были одинаково
безразличны Давиду Суону - он их не слышал.
   Не проспал  он  и  нескольких  минут,  как  на  дороге  показался  быстро
приближавшийся  коричневый  экипаж,  запряженный  парой  красивых   лошадей,
который, поравнявшись с отдыхающим  Давидом,  внезапно  остановился.  Выпала
чека, и одно из колес соскочило с оси.  Повреждение  оказалось  несложным  и
причинило  лишь  минутный   испуг   пожилому   коммерсанту   и   его   жене,
возвращавшимся в этом экипаже в  Бостон.  Пока  кучер  и  слуга  прилаживали
колесо на место, супруги укрылись под сенью кленов и  тут  увидели  журчащий
источник и уснувшего на берегу Дэвида Суона. Испытывая обычную в присутствии
спящего (какой бы незначительной ни была его персона)  боязнь  нарушить  его
покой, коммерсант начал ступать как можно  осторожнее,  насколько  позволяла
ему подагра, а его супруга старалась  не  шуршать  шелковыми  юбками,  чтобы
неожиданно не разбудить Дэвида.
   - Как крепко он спит, - прошептал старый джентльмен, - и как ровно дышит!
Я отдал  бы  половину  своих  доходов,  чтобы  спать  вот  так  без  всякого
снотворного - ведь его сон говорит о здоровье и безмятежном спокойствии!
   - И, конечно, о молодости, - добавила его жена. - Такого здорового сна  у
нас, стариков, не бывает. У нас все не так, как у молодых, - и сон другой, и
силы не те.
   Чем больше смотрела на Дэвида пожилая чета, тем больший интерес возбуждал
в них этот незнакомый юноша, нашедший себе приют у самой дороги  в  укромной
тени кленов, пышные ветви которых свисали над ним, словно тяжелые  узорчатые
занавеси. Заметив, что заблудившийся солнечный луч  упал  на  лицо  молодого
человека, старая дама осторожно отогнула ветку, желая заслонить его.  И  это
маленькое проявление заботы пробудило в ее душе материнскую нежность.
   - Можно подумать,  что  само  провидение  привело  сюда  этого  юношу,  -
прошептала она мужу, - чтобы мы нашли его именно  сейчас,  когда  убедились,
что сын двоюродного брата так обманул наши надежды. Мне кажется, он похож на
нашего покойного Генри. Не разбудить ли его?
   - Зачем? - неуверенно спросил муж. - Ведь  мы  совсем  ничего  о  нем  не
знаем.
   - Но у него такое открытое лицо,  -  горячо,  хотя  по-прежнему  шепотом,
продолжала жена, - и такой невинный сон1
   Во время этого тихого  разговора  сердце  спящего  не  забилось  сильней,
дыхание не участилось, на лице не промелькнуло и тени интереса. А между  тем
в этот миг сама судьба склонилась  над  ним,  готовая  уронить  ему  в  руки
богатый  дар.  Старый  торговец  потерял  единственного  сына  и   не   имел
наследника, если не считать дальнего родственника, поведение которого он  не
одобрял. При таких обстоятельствах иной человек способен порой  и  на  более
странные поступки,  чем,  преобразившись  в  доброго  волшебника,  пробудить
юношу, заснувшего бедняком, для блеска и богатства.
   - Давай разбудим его, - настойчиво повторила леди.
   - Коляска готова! - прозвучал позади них голос слуги.
   Старики вздрогнули, покраснели и заспешили прочь, удивляясь в  душе,  как
это им могла прийти  в  голову  такая  нелепая  мысль.  В  экипаже  торговец
откинулся на спинку сиденья и принялся  размышлять  о  великолепном  приюте,
который он выстроит для разорившихся негоциантов. А Дэвид Суон в  это  время
продолжал спокойно спать.
   Экипаж не отъехал и двух-трех миль, как на дороге  появилась  хорошенькая
молодая девушка, которая шла, словно приплясывая, и казалось, что  с  каждым
шагом ее  сердце  весело  подпрыгивает  в  груди.  Вероятно,  из-за  этой-то
резвости у нее - почему бы нам не сказать об этом? -  развязалась  подвязка.
Почувствовав, что шелковая лента (если то действительно  был  шелк)  вот-вот
соскользнет, она свернула под прикрытие  кленов,  и  взору  ее  представился
юноша, спящий у ручья. Зардевшись, словно роза, от того, что она вторглась в
спальню к мужчине, да еще по такому поводу,  она  повернулась  на  цыпочках,
готовая убежать. Но  спящему  грозила  опасность.  Над  его  головой  вилась
огромная пчела. Вз-вз-вз... - жужжала  она,  то  мелькая  среди  листвы,  то
вспыхивая в солнечном луче, то вдруг исчезая в густой тени, пока наконец  не
собралась устроиться на веке Давида Суона. А ведь укус пчелы  иногда  бывает
смертельным. Девушка, великодушие которой  не  уступало  непосредственности,
замахнулась на злодейку платком, крепко стегнула ее и прогнала прочь  из-под
сени кленов. Как восхитительна  была  эта  сценка!  Совершив  такой  храбрый
поступок, девушка с разгоревшимся лицом и бьющимся сердцем украдкой  бросила
взгляд на незнакомого юношу, за которого только  что  сражалась  с  летающим
чудовищем.
   "Какой красивый!" - подумала она и зарумянилась еще сильней.
   Как могло случиться, что  в  этот  миг  душа  Дэвида  не  затрепетала  от
блаженства, что, потрясенный сладостным предчувствием, он не сбросил с  себя
пелены сна и не увидел девушку, пришедшую на смену его грезам?  Почему  лицо
его хотя бы не озарилось радостной улыбкой? Ведь она стояла рядом с ним - та
девушка, чья душа, по прекрасному представлению древних,  была  разлучена  с
его душой, та, по которой, сам того не сознавая, он  страстно  тосковал.  Ее
одну мог он полюбить настоящей любовью, и только ему могла она  отдать  свое
сердце. Вот ее отражение неясно розовеет в струях ручья рядом с ним; исчезни
оно - и отблеск счастья никогда больше не озарит его жизнь.
   - Как крепко он спит! - прошептала девушка.
   И она ушла, но поступь ее уже не была так легка, как прежде.
   Надо вам сказать,  что  отец  этой  девушки  -  богатый  торговец  -  жил
поблизости и как раз в это время подыскивал себе в помощники такого молодого
человека, как Дэвид Суон. Случись Дэвиду познакомиться с его дочкой, он  мог
бы стать конторщиком у  ее  отца,  а  там,  глядишь,  и  еще  более  близким
человеком. Так и на этот раз счастье - самое чистое, которое  может  выпасть
человеку! - проскользнуло совсем близко от него и даже задело  его  краешком
плаща, а он и не подозревал об этом.
   Едва девушка скрылась из виду, в тень кленов свернули двое прохожих.  Оба
смотрели угрюмо, и лица их казались еще более мрачными из-за суконных шапок,
косо надвинутых на лоб. Платье на них  истрепалось,  но  еще  хранило  следы
щегольства. Это были головорезы, промышлявшие чем дьявол пошлет и решившие в
перерыве между своими грязными делами здесь,  в  тени  кленов,  разыграть  в
карты доходы от будущего злодеяния. Однако, увидев у ручья  спящего  Дэвида,
один из них прошептал другому:
   - Т-с-с... видишь у него под головой узел?
   Второй негодяй, кивнув, криво усмехнулся и подмигнул.
   - Ставлю флягу бренди, - сказал первый, - что там у  него  между  рубашек
припрятан либо бумажник, либо изрядный запасец мелких монет. А не найдем  их
в узле, так наверняка отыщем в кармане брюк.
   - А если он проснется? - спросил второй. В  ответ  на  это  его  приятель
расстегнул жилет, показал рукоять кинжала и кивнул на Дэвида.
   - Что ж, можно и так, - проговорил второй разбойник.
   Они направились к ничего не подозревающему юноше, и, пока  один  ощупывал
узелок у него под головой, другой  приставил  к  сердцу  Дэвида  кинжал.  Их
мрачные,  искаженные  от  страха  и  злобы  лица,  склоненные  над  жертвой,
выглядели так устрашающе, что если бы Давид внезапно проснулся,  он  мог  бы
принять их за выходцев из преисподней.  Да  что  там  -  случись  грабителям
взглянуть на свое отражение в ручье, они вряд ли узнали  бы  самих  себя.  А
Дэвид Суон еще никогда не спал так безмятежно, даже лежа на руках у матери.
   - Придется вытащить узел, - прошептал один.
   - Если он шевельнется, я всажу в него кинжал, - отозвался другой.
   Но в эту минуту под тень кленов забежала собака, принюхиваясь к чему-то в
траве. Она сначала оглядела  злодеев,  потом  посмотрела  на  мирно  спящего
Давида и принялась лакать воду из ручья.
   - Тьфу, - сплюнул один из негодяев, - теперь ничего не  сделаешь.  Следом
за собакой явится и хозяин.
   - Давай выпьем да уберемся отсюда, - предложил второй.
   Грабитель, державший кинжал, спрятал его за пазуху  и  вытащил  карманный
пистолет, но не из тех, что  убивают  с  одного  выстрела.  Это  была  фляга
спиртного с навинченным на  горлышко  оловянным  стаканчиком.  Отхлебнув  по
изрядному глотку, они двинулись дальше с таким  громким  смехом  и  шутками,
что, казалось, неудавшееся злодеяние их сильно развеселило. Через  несколько
часов они вовсе забыли это происшествие и  не  подозревали,  что  всевидящий
ангел на веки вечные занес в списки их грехов преднамеренное  убийство.  Что
же до Давида Суона, то он продолжал крепко спать, не зная, что  над  ним  на
какое-то мгновение нависла тень смерти, и не ощутив  радости  возвращения  к
жизни, когда опасность миновала.
   Он спал, но уже не так спокойно, как прежде. За  время  короткого  отдыха
его молодое тело скинуло с себя груз усталости, вызванной долгой ходьбой. Он
то вздрагивал, то принимался беззвучно шевелить губами, то  бормотал  что-то
неразборчивое, обращаясь к видениям своего полуденного сна. Но вот с  дороги
донесся стук колес, который становился все громче и громче, пока наконец  не
дошел до затуманенного дремотой сознания Давида. Это  приближалась  почтовая
карета. Юноша вскочил, мгновенно придя в себя.
   - Эй, хозяин! Не подвезешь ли? - крикнул он.
   - Садись наверх, - отозвался кучер.
   Дэвид вскарабкался на крышу кареты и весело покатил в Бостон,  не  бросив
даже  прощального  взгляда  на  источник,  где,   подобно   веренице   снов,
промелькнуло столько событий. Он не знал, что само Богатство бросило на воды
ручья свой золотой отблеск; не знал, что  с  журчаньем  источника  смешались
тихие вздохи Любви; что Смерть грозила обагрить его воды кровью - и все  это
за тот короткий час, пока он спал на берегу.
   Спим мы или бодрствуем, мы  не  ощущаем  неслышной  поступи  удивительных
событий, вот-вот готовых свершиться. И можно ли сомневаться в  существовании
всесильного провидения, если, вопреки тому, что на нашем пути  нас  ежечасно
подстерегают  неожиданные,  неведомые  нам  случайности,  в  жизни  смертных
все-таки царит какой-то распорядок, позволяющий хотя  бы  отчасти  угадывать
будущее?



   ВОЛШЕБНАЯ ПАНОРАМА ФАНТАЗИИ

   Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой

   Что такое Вина? Запятнанная совесть.  И  вот  что  представляется  крайне
интересным - остаются ли на совести эти  безобразные  и  несмываемые  пятна,
если преступления, уже задуманные и выношенные, так и не свершились? Неужели
для того, чтобы злостные замыслы грешника могли послужить основанием для его
осуждения,  необходимо   воплотить   их   в   реальные   поступки,   неужели
недействителен обвинительный акт, если он не скреплен печатью  преступления,
совершенного рукой из плоти и крови? Или в то время,  как  земному  судилищу
ведомы одни осуществленные злодеяния, преступные мысли - мысли,  лишь  тенью
которых являются преступные дела, - тяжелым грузом лягут на чашу  весов  при
вынесении приговора в верховном суде вечности? Ведь  в  полночном  уединении
спальни, в пустыне, вдали от людей, или в храме - в то время, как человек  в
своем физическом естестве смиренно  преклоняет  колена,  душа  его  способна
осквернить себя даже  такими  прегрешениями,  которые  мы  привыкли  считать
плотскими. Если все это истина, то истина эта вселяет страх.
   Разрешите пояснить это положение вымышленным  примером.  Некий  почтенный
господин  -  назовем  его  мистер  Смит,  -  считавшийся   всегда   образцом
нравственного  совершенства,  решил  однажды  согреть  свои   старые   кости
стаканчиком-другим благородного вина. Дети его  разошлись  по  делам,  внуки
были в школе, и он сидел один  за  резным  столом  красного  дерева,  удобно
расположившись в глубоком, покойном кресле.  В  старости  иные  люди  боятся
одиночества  и,  не  располагая  другим  обществом,  радуются  даже  дыханию
ребенка, заснувшего рядом на ковре. Но мистер Смит,  чьи  серебряные  седины
могли  бы  послужить  символом  его  безгрешной  жизни,  не  ведающей   иных
проступков, кроме тех, что неотделимы от человеческой природы,  мистер  Смит
не нуждался ни в детях, могущих защитить его своей чистотой, ни во взрослых,
способных встать между ним и его совестью.  И  все  же  старикам  необходимы
беседы со взрослыми людьми,  или  тепло  женской  ласки,  или  шум  детворы,
резвящейся  вокруг  их  кресла,  так  как  иначе   мысли   их   предательски
устремляются  в  туманную  даль  прошлого  и  на  душе  у  старого  человека
становится зябко  и  одиноко.  Не  поможет  тут  и  вино.  По-видимому,  так
случилось и с мистером Смитом, когда  сквозь  сверкающий  стакан  со  старой
мадерой он вдруг увидел, что  в  комнате  появились  три  фигуры.  Это  была
Фантазия; у нее  за  спиной  висел  ящик  с  картинами,  она  приняла  облик
бродячего балаганщика. Следом за ней шла Память, уподобившаяся конторщику, с
пером, заткнутым за ухо, со старинной чернильницей в  петлице  и  с  тяжелым
фолиантом под мышкой. Позади виднелся еще кто-то, с головы до ног закутанный
в темный плащ, так что нельзя было различить ни лица, ни фигуры.  Но  мистер
Смит сразу догадался, что это Совесть.
   Как трогательно поступили Фантазия, Память  и  Совесть,  решив  навестить
старого джентльмена в тот момент, когда ему стало казаться, что и  вино  уже
не играет такими красками в стакане и вкус его не так приятен, как в те дни,
когда и он сам и эта  мадера  были  моложе!  Едва  различимые  в  полутемной
комнате, куда  малиновые  занавеси  не  впускали  солнечный  свет,  создавая
приятный  полумрак,  три  гостьи   медленно   приблизились   к   седовласому
джентльмену. Память, заложив пальцем какую-то  страницу  в  огромной  книге,
остановилась справа от него. Совесть, все еще пряча лицо под темным  плащом,
встала слева, поближе к сердцу, а Фантазия  водрузила  на  стол  панораму  с
картинами и увеличительным стеклом, установленным по его глазам.
   Мы упомянем здесь лишь несколько картин из множества тех, которые  всякий
раз, как дергали за шнурок. возникали одна за  другой  в  панораме,  подобно
сценам, выхваченным из действительной жизни.
   Одна из них изображала залитый луной сад; в  глубине  виднелся  невысокий
дом, а на переднем плане, в тени дерева, можно было  различить  две  фигуры,
освещенные бликами  луны,  -  мужчину  и  женщину.  Молодой  человек  стоял,
скрестив на  груди  руки,  и,  надменно  улыбаясь,  победоносно  смотрел  на
склонившуюся перед ним девушку. А она почти распростерлась у его ног, словно
раздавленная стыдом и горем, не в силах даже протянуть к  нему  стиснутые  в
мольбе руки. Она не смела поднять глаза. Но ни ее  отчаяние,  ни  прелестные
черты ее лица, искаженные страданием,  ни  грация  ее  склоненной  фигуры  -
ничто,  казалось,  не  могло  смягчить  суровость  молодого   человека.   Он
олицетворял собой торжествующее презрение. И,  удивительное  дело,  по  мере
того  как  почтенный  мистер  Смит   вглядывался   в   эту   картину   через
увеличительное  стекло,  благодаря  которому   все   предметы,   словно   по
волшебству, отделялись от холста, - и этот сельский дом, и  дерево,  и  люди
под ним начали казаться ему знакомыми. Когда-то, в давно  минувшие  времена,
он частенько встречался взглядом с этим молодым человеком, когда смотрелся в
зеркало; а девушка была как две капли воды похожа на его первую  любовь,  на
его идиллическое увлечение - на Марту Барроуз!  Мистер  Смит  был  неприятно
поражен.
   - Что за мерзкая  и  лживая  картина!  =  -  воскликнул  он.  -  Разве  я
когда-нибудь глумился над поруганной невинностью? Разве Марта не обвенчалась
с Дэвидом Томкинсом - предметом своей детской любви,  когда  ей  не  было  и
двадцати, и разве она не стала ему преданной и  нежной  женой?  А  оставшись
вдовой, разве не вела она жизнь, достойную уважения?
   Между тем Память, раскрыв свой фолиант, рылась в нем,  неуверенно  листая
страницы, пока наконец где-то в самом начале не нашла  слов,  относящихся  к
этой картине. Она прочитала их на ухо старому джентльмену.  Речь  шла  всего
лишь о злом умысле, не нашедшем  претворения  в  действии;  но  пока  Память
читала. Совесть приоткрыла лицо и вонзила в  сердце  мистера  Смита  кинжал.
Удар не был смертельным, но причинил ему жестокую боль.
   А представление продолжалось. Одна за другой мелькали картины,  вызванные
к  жизни  Фантазией,  и,  казалось,  все  они   были   нарисованы   каким-то
злонамеренным художником, задавшимся целью досадить мистеру Смиту.  Ни  один
земной суд не нашел бы и тени улик, доказывающих  виновность  мистера  Смита
даже в самом незначительном из  тех  преступлений,  на  которые  ему  сейчас
приходилось взирать.  На  одной  из  картин  был  изображен  накрытый  стол,
уставленный бутылками и стаканами с недопитый  вином,  в  которых  отражался
слабый свет тусклой лампы. За столом царило непринужденное веселье,  но  как
только стрелка часов  приблизилась  к  полуночи,  в  компанию  собутыльников
вторглось Убийство. Один из молодых людей  вдруг  замертво  упал  на  пол  с
зияющей раной в виске, а над ним склонился юный двойник  мистера  Смита,  на
лице которого ярость боролась с  ужасом.  Убитый  же  был  вылитым  Эдвардом
Спенсером!
   - Что хотел сказать этот  негодяй  художник?!  -  вскричал  мистер  Смит,
выведенный из терпения. -  Эдвард  Спенсер  был  моим  самым  лучшим,  самым
близким  приятелем;  больше  полувека  мы  платили  друг   другу   искренней
привязанностью. Ни я, да и никто другой не думал убивать его.  Разве  он  не
скончался всего пять лет назад и разве, умирая, он не  завещал  мне  в  знак
нашей дружбы свою трость с золотым набалдашником и памятное кольцо?
   И снова Память принялась листать свою книгу  и  остановилась  наконец  на
странице, столь неразборчивой, будто писала она ее, находясь  под  хмельком.
Из прочитанного следовало, что однажды, разгоряченные вином, мистер  Смит  и
Эдвард Спенсер затеяли ссору и в порыве ярости мистер Смит запустил в голову
Спенсера бутылкой. Правда, он  промахнулся  и  пострадало  лишь  зеркало,  а
наутро оба друга уже с трудом могли вспомнить это происшествие и  с  веселым
смехом помирились. И все же,  пока  Память  разбирала  эту  запись.  Совесть
отвела плащ от лица, снова вонзила кинжал в сердце мистера Смита  и,  бросив
на  неги  беспощадный  взгляд,  заставила  замереть  на  его   губах   слова
оправдания. Боль от раны была невыносимой.
   Некоторые картины  были  написаны  так  неуверенно,  краски  на  них  так
поблекли и выцвели, что об их  содержании  оставалось  только  догадываться.
Казалось, поверхность холста была подернута полупрозрачной  дымкой,  которая
как бы поглощала фигуры, пока глаз силился разглядеть  их.  Но  всякий  раз,
несмотря на туманность очертаний, мистер Смит, словно в запыленном  зеркале,
неизменно узнавал самого себя в разные периоды своей жизни. Он уже несколько
минут мучительно старался вникнуть в суть  одной  из  таких  расплывчатых  и