был человек преклонных лет, некогда занимавший в колониях высокое  положение
и пользовавшийся  доброй  славой,  а  в  молодости  отличавшийся  и  боевыми
подвигами. Многие удивлялись тому, что полковник Джолиф,  убежденный  виг  -
хоть годы и не позволяли ему теперь принимать деятельное участие в борьбе, -
остался в Бостоне во время осады, и  в  особенности  тому,  что  он  открыто
показывается в резиденции сэра Уильяма Хоу. Но как бы то ни  было,  он  туда
пришел вместе с хорошенькой внучкой, повисшей у него на руке, и средь общего
шума и ликования его  суровая  старческая  фигура  казалась  наиболее  точно
выдержанным  образом  этого  маскарада,  настолько  полно  она  олицетворяла
подлинный  дух  его  родины.  Некоторые  из  гостей  утверждали,  будто   от
пуританской угрюмости полковника Джолифа на все кругом ложится черная  тень,
но это ничуть не мешало общему веселью,  становившемуся  все  более  бурным,
подобно тому как светильня - зловещее сравнение! - вспыхивает все ярче перед
тем как догореть.
   Спустя  полчаса  после  того,  как  на  Старой   Южной   церкви   пробило
одиннадцать, среди гостей распространился слух о том,  что  готовится  новое
представление или зрелище,  которое  послужит  достойным  завершением  этого
блистательного праздника.
   - Какую еще забаву вы для  нас  приберегли,  ваше  превосходительство?  -
спросил  преподобный  Мэдер  Байлз,  чье  пресвитерианское  благочестие   не
помешало ему присутствовать на празднике. - Право, сэр, я и так  уж  смеялся
больше, чем приличествует моему сану, слушая бесподобные речи,  которыми  вы
обмениваетесь с этим мятежным генералом в отрепьях. Еще один  такой  приступ
веселья, и мне придется снять с себя знаки духовного звания.
   - Отнюдь нет, мой добрый доктор Байлз, - отвечал сэр Уильям Хоу. - Если б
веселый нрав считался пороком, не бывать бы вам никогда доктором богословия.
Что же до нового развлечения, которое нам будто бы предстоит, я о  нем  знаю
не больше вас, если не меньше. В самом деле, доктор, уж  не  вы  ли  подбили
своих  чопорных  земляков  разыграть  перед  нами   какую-то   занимательную
маскарадную сцену?
   - Быть может, - не без  лукавства  вставила  внучки  полковника  Джолифа,
задетая за живое всеми этими на смешками по  адресу  Новой  Англии,  -  быть
может, мы увидим шествие аллегорических фигур: Победу с трофеями Лексингтона
и  Банкер-хилла;  Изобилие  с  переполненным  рогом  -  символ   избытка   и
благополучия, царящего ныне в нашем городе; Славу с венком,  предназначенным
украсить чело вашего превосходительства.
   Сэр Уильям любезно улыбнулся этим словам, на которые, несомненно, ответил
бы самым грозным взглядом, если бы над губами, произнесшими их, чернели усы.
Впрочем, в это мгновение произошло нечто, избавившее  его  от  необходимости
отпарировать насмешку. Снаружи вдруг раздались звуки  музыки,  словно  целый
военный оркестр расположился на улице под окнами; однако то, что  он  играл,
не было ни веселым, ни праздничным и нисколько  не  подходило  к  случаю,  а
скорее напоминало медленный траурный марш. Барабаны звучали  приглушенно,  а
трубы,  казалось,  изливали  протяжную  жалобу,  которая   сразу   заставила
умолкнуть шумное веселье собравшихся, одним внушая  изумление,  а  другим  -
ужас. Многие подумали,  что,  верно,  это  хоронят  какую-нибудь  выдающуюся
личность и погребальная процессия остановилась перед замком, а может быть, в
зал вот-вот внесут обитый  бархатом  и  пышно  разукрашенный  гроб  с  телом
усопшего. Сэр Уильям Хоу  с  минуту  прислушивался,  затем  строгим  голосом
подозвал к себе капельмейстера оркестра,  который  в  течение  всего  вечера
оживлял   праздник   легкой   и   радостной   музыкой.   Капельмейстер   был
тамбур-мажором одного из английских полков.
   - Дайтон, - обратился к нему генерал, - что еще за шутки? Прикажите своим
людям прекратить эту похоронную музыку, иначе, клянусь честью, они у меня  и
впрямь загрустят! Немедленно прекратить - слышите!
   - Помилуйте, ваше превосходительство, - ответил  тамбур-мажор,  становясь
из румяного мертвенно-бледным, - я тут ни при чем! Все мои музыканты  здесь,
со мной, да и вряд ли среди них найдется хотя бы один, кто  мог  бы  сыграть
этот марш без нот. Я слышал  его  всего  один  раз  -  во  время  погребения
покойного короля, его величества Георга Второго.
   - Понятно, понятно! - сказал сэр Уильям Хоу,  к  которому  вернулось  его
привычное хладнокровие. - Это,  верно,  вступление  к  какой-то  маскарадной
затее. Не будем вмешиваться.
   Тут в парадном зале вдруг обнаружилась  новая  фигура,  хотя  откуда  она
появилась, этого не мог бы сказать никто из участников  пестрого  маскарада,
заполнивших комнаты. Это был мужчина, одетый в старомодный костюм из  черной
шерстяной материи и всем своим видом напоминавший мажордома  или  дворецкого
какого-нибудь английского вельможи  или  богатого  помещика.  Не  говоря  ни
слова, он проследовал к наружным  дверям  и,  распахнув  их  настежь,  встал
сбоку, лицом к парадной  лестнице,  словно  ожидая  выхода  какой-то  важной
особы. Тотчас же музыка на улице зазвучала еще громче, протяжным,  горестным
призывом. Взоры сэра Уильяма Хоу и его гостей обратились к лестнице,  и  вот
на верхней ее площадке показались несколько фигур, направлявшихся к  выходу.
Впереди шел человек с суровым, мрачным лицом,  в  шляпе  с  высокой  тульей,
надетой поверх черной ермолки, в темном плаще и ботфортах, доходивших  почти
до бедер. В правой руке у него была шпага, в левой - Библия; кроме того,  он
локтем прижимал к себе свернутое знамя, все продырявленное и в лохмотьях,  в
котором, однако, можно было узнать знамя Англии.  За  ним  следовал  другой,
обличья не столь строгого, хоть и исполненный достоинства, в черном атласном
камзоле,  штанах  в  обтяжку  и  в  мантии   тисненого,   бархата;   широкий
гофрированный воротник подпирал его бороду, в руке  он  держал  скатанный  в
трубку манускрипт. Третьим был молодой человек, сразу приковывавший внимание
своей характерной наружностью и манерами; у него  был  лоб  мыслителя,  а  в
сосредоточенном взгляде  вспыхивал  порой  восторженный  огонь;  как  и  его
спутники, он был одет в платье старинного покроя,  а  на  воротнике  у  него
виднелось кровавое пятно. За этими тремя шли еще трое или четверо, все, судя
по их осанке, - люди, облеченные властью и  высокопоставленные,  державшиеся
так, как если бы они привыкли к любопытству толпы.  Зрители,  теснившиеся  в
дверях парадного зала, решили, что  все  эти  лица  спускались  вниз,  чтобы
примкнуть  к  таинственному  погребальному  кортежу,  остановившемуся  перед
замком; этому, однако, противоречило  выражение  торжества,  с  которым  они
взмахивали руками, перед тем как переступить порог и скрыться из виду.
   - Что означает эта дьявольщина? - пробормотал сэр Уильям Хоу, обращаясь к
джентльмену, стоявшему  рядом.  -  Шествие  цареубийц,  осудивших  на  казнь
короля-мученика Карла?
   - Это, - отозвался полковник Джолиф, едва ли не  в  первый  раз  за  весь
вечер  нарушая  молчание,  -  это,  если  я  правильно  понял,   пуританские
губернаторы Массачусетса, правители старой демократической общины - Эндикотт
со знаменем, с которого он сорвал эмблему подчинения, и Уинтроп, и сэр Генри
Вейн, а также Дадли, Хейнс, Беллингем и Леверетт.
   - А почему у этого молодого человека на воротнике кровь? - спросила  мисс
Джолиф.
   - Потому, - ответил ей дед, - что  в  свое  время  эта  голова,  одна  из
мудрейших в Англии, легла на плаху за идею свободы.
   - Ваше превосходительство, не прикажете  ли  вызвать  стражу?  -  шепотом
спросил лорд  Перси,  подошедший  вместе  с  другими  английскими  офицерами
поближе к генералу. - Как знать? Может быть, под этим маскарадом  скрывается
мятежный заговор.
   - Пустое! Нам нечего бояться, - беспечно возразил сэр  Уильям  Хоу.  -  В
самом худшем случае это не более чем дерзкая шутка,  и  довольно  плоская  к
тому же. Но будь она даже образцом язвительности и остроумия, самое разумное
для нас - ответить на нее смехом. Но смотрите! Вон еще идут!
   Новая  группа  фигур  спускалась  с  лестницы.  Ее  возглавлял  почтенный
седобородый патриарх, посохом нащупывающий путь. За ним, вытянув вперед руку
в железной перчатке,  словно  желая  схватить  старца  за  плечо,  торопился
высокий воин в шлеме, украшенном перьями, в блестящем панцире  и  с  длинной
шпагой, громыхавшей по ступеням. Следующим  был  тучный  человек  в  богатой
одежде придворного вельможи, но отнюдь не  с  вельможной  повадкой;  шел  он
вразвалку, как ходят моряки, а ненароком  споткнувшись  на  лестнице,  сразу
рассвирепел   и   довольно    явственно    выбранился.    Шествие    замыкал
аристократического вида джентльмен в завитом парике, каких можно увидеть  на
портретах времен королевы Анны или даже более ранней  эпохи;  на  груди  его
кафтана была вышита звезда. По дороге он беспрестанно отвешивал изысканные и
льстивые  поклоны  во  все  стороны,  но,  дойдя  до  двери,  в  отличие  от
губернаторов-пуритан, заломил руки в жесте отчаяния.
   - Дорогой доктор Байлз, прошу вас взять на себя роль греческого  хора,  -
сказал сэр Уильям Хоу. - Кто эти особы?
   - Увы, ваше превосходительство, они, видимо, принадлежат к  более  ранним
поколениям, чем мое, - ответил священник. - Но вот наш друг  полковник,  без
сомнения, был с ними на дружеской ноге.
   - Нет, я никого из них не видал при  жизни,  -  сказал  полковник  Джолиф
серьезным тоном, - хотя мне довелось беседовать лично со многими правителями
этой страны, и я надеюсь приветствовать  своим  стариковским  благословением
еще одного, прежде чем сойду в могилу. Но  вы  спрашиваете  об  этих  лицах.
Почтенный   старец,   как   я   полагаю,   -   Брэдстрит,    последний    из
губернаторов-пуритан, правивший здесь, когда  ему  было  девяносто  лет  или
около того. За ним идет сэр Эдмунд Эндрос, жестокий тиран -  любой  школьник
Новой Англии вам это скажет; именно потому  он  и  был  свергнут  народом  с
высокого места, которое занимал, и заточен в темницу. Следующий - сэр Уильям
Фиппс,  пастух,  бочар,  шкипер  и  затем  губернатор.   Побольше   бы   его
соотечественников, выйдя из таких же низов,  достигло  таких  же  высот!  И,
наконец, последним мы видели любезного графа Белламонта, который правил нами
при короле Вильгельме.
   - Но что вообще все это означает? - спросил лорд Перси.
   - Будь я мятежницей, - вполголоса заметила мисс Джолиф, - я бы,  пожалуй,
вообразила,  что  тени  всех  прежних  губернаторов  призваны  сюда,   чтобы
составить траурный кортеж при погребении королевской власти в Новой Англии.
   Меж тем на площадке лестницы показалось еще несколько фигур. У того,  кто
шел впереди, было настороженное, тревожное, какое-то лисье  выражение  лица;
но, несмотря на надменную осанку - следствие как природного честолюбия,  так
и долгого пребывания на высоких должностях - чувствовалось, что это человек,
способный раболепствовать перед теми, кто сильнее его. За ним, чуть поодаль,
следовал офицер в  расшитом  пурпурном  мундире  старинного  покроя,  какой,
вероятно, носил еще герцог Марлборо. По румяной окраске его носа и огоньку в
глазах можно было распознать в нем большого  охотника  до  чаши  с  вином  и
веселой компании, однако сейчас он, видимо, был чем-то  встревожен  и  то  и
дело поглядывал  по  сторонам,  словно  опасаясь  какой-то  тайной  напасти.
Третьим шел тучный человек в одежде из ворсистого сукна, подбитого  шелковым
бархатом, с  толстым  фолиантом  под  мышкой;  в  глазах  его  светился  ум,
проницательный и насмешливый, но видно  было,  что  он  доведен  до  полного
изнеможения какими-то неотступными и мучительными заботами. Он  прошел  вниз
торопливым шагом, а за ним появился новый персонаж, осанистый  джентльмен  в
платье из пурпурного бархата, богато украшенном вышивкой; поступь его  можно
было бы назвать величественной. если бы не подагрические боли, из-за которых
при каждом шаге гримаса искажала его лицо  и  тело  передергивала  судорога.
Когда доктор Байлз увидел эту фигуру на лестнице, он весь затрясся, точно  в
лихорадке, но продолжал смотреть на подагрического джентльмена, пока тот  не
достиг порога и с жестом, выражавшим злобу и отчаяние, не  исчез  в  темноте
улицы, куда звала его траурная музыка.
   - Губернатор Белчер, мой покойный покровитель, в подлинном своем обличье!
- прохрипел доктор Байлз. - Какая ужасная, кощунственная комедия!
   - А по-моему, просто скучная  и  глупая,  -  с  подчеркнутым  равнодушием
возразил сэр Уильям Хоу. - Но кто же были остальные трое?
   - Губернатор Дадли, хитроумный политик,  которого  собственное  коварство
однажды довело до тюрьмы, - ответил ему полковник Джолиф. - Губернатор  Шют,
прежде командовавший полком в войсках  герцога  Марлборо;  он  вынужден  был
бежать отсюда из страха перед народом. И губернатор Бернет, ученый  муж;  он
не выдержал напряжения  своей  законодательской  деятельности  и  смертельно
заболел.
   - Невеселая же у них была жизнь, у  всех  этих  королевских  губернаторов
Массачусетса, - заметила мисс Джолиф. - Но что  это?  Отчего  вдруг  меркнет
свет?
   И в самом деле, большой фонарь, освещавший лестницу, теперь едва  мерцал,
так что новые фигуры, торопливо спускавшиеся по ступенькам, казались  скорее
призраками, нежели созданиями из плоти и крови.
   Сэр Уильям Хоу и его гости стояли в дверях апартаментов и молча наблюдали
это странное шествие - кто с гневом, кто с пренебрежением,  кто  со  смутным
чувством страха, но все с невольным тревожным любопытством.  Узнать  ту  или
иную  историческую  личность  в  каждой  из  фигур,  спешивших  примкнуть  к
таинственной  погребальной  процессии,   можно   было   теперь   только   по
особенностям  одежды  или  каким-нибудь  характерным  повадкам,  а   не   по
портретному сходству, так как все лица  тонули  в  полутьме.  Но  у  доктора
Байлза и других, кто близко знал  многих  сменивших  друг  друга  правителей
Новой Англии, то и дело срывались с губ знакомые имена Шерли, Паунолла, сэра
Фрэнсиса  Бернарда,  пресловутого  Хатчинсона  -  подтверждение  тому,   что
неведомые актеры, участвовавшие  в  этой  процессии  губернаторов-призраков,
сумели придать себе бесспорное сходство  с  теми,  кого  изображали.  Как  и
прежде, каждая тень,  переступая  порог,  чтобы  скрыться  в  ночном  мраке,
вскидывала  руки  в  горестном  жесте.  Вслед   за   фигурой,   изображавшей
Хатчинсона, появился человек в военной форме; лицо он прикрывал  треуголкой,
которую снял со  своих  пудреных  буклей,  но  по  генеральским  эполетам  и
некоторым другим знакам различия можно было определить его чин, и  что-то  в
его общем облике сразу напомнило зрителям о  человеке,  который  совсем  еще
недавно был хозяином Губернаторского дома и господином всего края.
   - Вылитый Гейдж, похож как две капли воды!  -  бледнея,  воскликнул  лорд
Перси.
   - О нет! - вскричала мисс Джолиф  с  истерическим  смешком.  -  Будь  это
Гейдж, сэр Уильям не преминул бы приветствовать своего  старого  собрата  по
оружию. Но, может быть, впредь он будет более внимателен.
   - В этом можете не сомневаться, сударыня, -  отозвался  сэр  Уильям  Хоу,
устремив многозначительный взгляд на непроницаемое лицо ее деда. - Я слишком
долго пренебрегал  своими  обязанностями  хозяина  по  отношению  к  гостям,
покидающим дом, и следующего, кто захочет выйти отсюда, сумею проводить  как
должно.
   Мрачные, зловещие звуки музыки ворвались в  раскрытую  дверь.  Как  будто
погребальная  процессия,  стоявшая  на  месте,  пока  пополнялись  ее  ряды,
приготовилась наконец тронуться в путь, и громкие возгласы труб  под  глухой
рокот барабанной дроби призывали поторопиться  кого-то,  еще  замешкавшегося
наверху. Многие взоры, следуя безотчетному  побуждению,  обратились  к  сэру
Уильяму Хоу, словно он и был тем, кого эта зловещая музыка звала на похороны
преставившейся власти.
   - Смотрите! Вот и последний! - прошептала мисс Джолиф,  дрожащим  пальцем
указывая вверх.
   По ступеням спускалась еще одна человеческая фигура, но там,  откуда  она
появилась,  царил  такой  густой  мрак,  что  некоторым  из   присутствующих
почудилось, будто она возникла из небытия. Мерным, чеканным шагом спускалась
эта фигура вниз, и когда она достигла последней ступени,  все  увидели,  что
это мужчина высокого роста в  сапогах  и  плаще  военного  покроя,  воротник
которого был поднят так, что  доходил  до  самых  полей  украшенной  галуном
шляпы; лица не было видно. Английским офицерам, однако,  показался  знакомым
этот плащ; они словно бы видели раньше и потертую вышивку  на  воротнике,  и
золоченые ножны шпаги, которые торчали из-под складок плаща,  поблескивая  в
луче яркого света. Но, не говоря уже об этих второстепенных признаках,  было
во всей повадке незнакомца и даже в его поступи нечто такое,  что  заставило
многих поспешно перевести глаза на сэра Уильяма  Хоу,  словно  в  стремлении
удостовериться, что хозяин дома по-прежнему стоит среди своих гостей. И  тут
они увидели, как генерал, залившись темной краской гнева, выхватил шпагу  из
ножен и пошел навстречу укутанной  плащом  фигуре,  прежде  чем  она  успела
ступить на площадку.
   - Ни шагу дальше, негодяй! - крикнул он. - И покажи, кто ты такой!
   Острие шпаги почти упиралось в грудь незнакомца, но он даже не дрогнул; с
зловещей медлительностью он отвернул край плаща  и  приоткрыл  лицо,  но  не
настолько, чтобы его могли увидеть зрители этой  сцены.  Однако  сэр  Уильям
Хоу,  должно  быть,  увидел  достаточно.  Угроза  в  его  взгляде  сменилась
выражением крайнего изумления, почти  ужаса;  он  отступил  назад,  и  шпага
выпала у него из рук. Между тем  незнакомец  снова  прикрыл  лицо  плащом  и
продолжал свой путь  к  выходу.  Но  на  пороге  он  остановился,  спиной  к
зрителям, и,  гневно  топнув  ногой,  потряс  в  воздухе  сжатыми  кулаками.
Говорили потом, что сэр Уильям Хоу в точности повторил эти  движения,  когда
он, последний английский губернатор Массачусетса, в последний раз переступал
порог своей резиденции.
   - Слышите? Процессия тронулась, - сказала мисс Джолиф.
   Траурная музыка стала затихать, удаляясь от Губернаторского  дома,  и  ее
скорбные звуки слились с полуночным боем часов на  Старой  Южной  церкви,  а
мгновение спустя к ним присоединился грохот  артиллерийской  пальбы  -  знак
того, что осаждающая армия Вашингтона заняла высоты, расположенные еще ближе
к городу. Когда первые пушечные залпы достигли ушей полковника  Джолифа,  он
выпрямился во весь рост, словно сбросив  с  себя  бремя  лет,  и  с  суровой
усмешкой посмотрел на английского генерала.
   - Вашему превосходительству все  еще  угодно  проникнуть  в  тайну  этого
маскарадного зрелища? - спросил он.
   - Поберегите свою седую голову! - с угрозой, хоть и  срывающимся  голосом
крикнул сэр Уильям Хоу. - Она слишком долго держалась на плечах изменника.
   -  Если  вы  хотите  отрубить  ее,  поторопитесь,  -  спокойно   возразил
полковник, - ибо еще несколько часов - и всего могущества сэра Уильяма Хоу и
его повелителя не хватит на то, чтобы хоть один  седой  волос  упал  с  этой
головы по их воле. Сегодня последняя ночь английского владычества  в  старых
колониях; минуты сочтены, и тени бывших губернаторов сошлись  сюда  вовремя,
чтобы достойным образом оплакать прах империи.
   С этими словами полковник Джолиф закутался в свой плащ, предложил  внучке
руку и вместе с ней покинул последний бал последнего  английского  правителя
Массачусетса. Ходили потом слухи, что старому полковнику и его спутнице было
кое-что известно о тайне представления на лестнице Губернаторского дома. Но,
как бы там ни  было,  этой  тайны  никто  другой  не  узнал.  Об  участниках
представления известно, пожалуй, даже  меньше,  нежели  о  тех  людях,  что,
переодевшись индейцами, сбросили  в  волны  океана  груз  кораблей  с  чаем,
пришедших в б