в  утренней  порции
сплетен, как городской лавочник - в утренней газете.  Случай  как  будто  не
замедлил представиться.  Только  что  он  с  помощью  зажигательного  стекла
закурил сигару, как на вершине холма, у подножия которого он остановил  свою
зеленую повозку, показался одинокий путник. Покуда тот  спускался  с  холма,
Доминикус успел разглядеть, что он несет на плече надетый на палку узелок  и
что шаг у него усталый, но  решительный.  Так  едва  ли  шагал  бы  человек,
начавший свой путь в свежей прохладе утра; скорее можно было заключить,  что
он шел всю ночь напролет и ему еще предстоит идти весь день.
   - Доброе утро, мистер, - сказал Доминикус, когда путник почти  поравнялся
с ним. - Сразу видно хорошего ходока. Что новенького в Паркер Фоллзе?
   Спрошенный торопливо надвинул на глаза широкополую серую шляпу и  отвечал
довольно угрюмо, что идет не из Паркер Фоллза,  который,  впрочем,  торговец
назвал лишь потому, что сам туда направлялся.
   - Нужды нет, - возразил Доминикус Пайк, - послушаем, что новенького  там,
откуда вы идете. Мне что Паркер Фоллз,  что  другое  какое  место.  Были  бы
новости, а откуда - не важно,
   Видя подобную настойчивость, прохожий - был он на вид, кстати сказать, не
из тех,  с  кем  приятно  повстречаться  один  на  один  в  глухом  лесу,  -
заколебался,  то  ли  отыскивая  в  памяти  какие-нибудь  новости,   то   ли
раздумывая, рассказать ли их. Наконец, ступив на подножку, он  стал  шептать
Доминикусу на ухо, хотя даже кричи он во все горло, и то ни одна живая  душа
не услышала бы его в этой глуши.
   - Вот есть одна маленькая новость, - сказал он. - Вчера  в  восемь  часов
вечера  мистера  Хиггинботема  из  Кимболтона  повесили  в  его  собственном
фруктовом саду ирландец с негром. Они вздернули его  на  сук  груши  святого
Михаила, зная, что там его до утра никому не найти.
   Сообщив это страшное известие, незнакомец  тотчас  же  вновь  пустился  в
путь, шагая еще быстрее прежнего, и даже не оглянулся на уговоры  Доминикуса
выкурить испанскую сигару и поподробнее рассказать о происшествии.  Торговец
свистнул своей кобыле и стал  подниматься  в  гору,  размышляя  о  горестной
судьбе мистера Хиггинботема, который был в числе его клиентов и  перебрал  у
него немало девятицентовых сигар  и  скрученного  жгутом  листового  табаку.
Несколько удивило его, как быстро распространилась  новость.  До  Кимболтона
было добрых шестьдесят миль прямого  пути;  убийство  совершилось  только  в
восемь часов вечера накануне, однако он, Доминикус, узнал об этом уже в семь
утра, в тот самый час, когда, по всей вероятности, близкие  бедного  мистера
Хиггинботема только что обнаружили его труп, болтающийся  на  груше  святого
Михаила. Чтобы пешком покрыть  такое  расстояние  за  столь  короткий  срок,
незнакомец должен был иметь семимильные сапоги.
   "Говорят, худая весть без крыльев летит, - подумал Доминикус Пайк. -  Это
выходит  даже  почище  железной  дороги.  Вот  бы  президенту  нанять  этого
молодчика в свои личные курьеры".
   Вернее всего было предположить, что незнакомец попросту  ошибся  на  один
день, говоря о совершившемся злодействе; поэтому наш друг без колебаний стал
рассказывать новость во всех встречных харчевнях  и  мелочных  лавках  и  до
вечера успел повторить ее не менее чем перед двадцатью сборищами потрясенных
слушателей, раздав целую пачку испанских сигар в виде угощения.  Повсюду  он
оказывался первым вестником  случившегося  несчастья,  и  его  так  осаждали
расспросами, что он не устоял перед искушением заполнить некоторые пробелы в
рассказе и мало-помалу составил вполне  связную  и  правдоподобную  историю.
Один раз ему даже представился случай подкрепить свой рассказ свидетельскими
показаниями. Мистер Хиггинботем был купцом, и в одном кабачке, где Доминикус
рассказывал  о  происшедшем,  случился   бывший   его   конторщик,   который
подтвердил, что почтенный джентльмен имел обыкновение под вечер возвращаться
из лавки домой через фруктовый сад с дневной выручкой в карманах.  Конторщик
не слишком огорчился  вестью  о  гибели  мистера  Хиггинботема,  намекнув  -
впрочем,  торговец  знал  это  и  по  личному  опыту,  -  что  покойный  был
прескверный старикашка, кремень и скряга.  Все  его  состояние  должно  было
теперь перейти к хорошенькой племяннице, школьной учительнице в Кимболтоне.
   Проводя время в рассказах и торговле с пользой для других и с выгодой для
себя, Доминикус так задержался в пути, что решил остановиться  на  ночлег  в
придорожной харчевне, не доезжая миль пять до Паркер Фоллза. После ужина  он
уселся у стойки, закурил одну из своих  лучших  сигар  и  начал  рассказ  об
убийстве, который к этому времени обогатился  уже  столькими  подробностями,
что понадобилось не менее получаса, чтобы досказать его до конца. В  комнате
находилось человек двадцать, и девятнадцать из них  принимали  каждое  слово
торговца  за  святую  истину.  Двадцатый  же  был  пожилой  фермер,  который
незадолго до того приехал верхом в харчевню и сидел теперь в  уголке,  молча
покуривая трубку. Когда рассказ был окончен, он с вызывающим видом  поднялся
на ноги, взял свой стул, поставил его напротив Доминикуса,  сел,  пристально
взглянул на него и пустил ему прямо  в  лицо  струю  такого  отвратительного
табачного дыма, какого тому никогда не доводилось нюхать.
   - Беретесь ли вы подтвердить под присягой,  -  спросил  он  тоном  судьи,
учиняющего допрос, - что старый сквайр Хиггинботем из  Кимболтона  был  убит
позавчера вечером в своем фруктовом саду и вчера  утром  найден  висящим  на
большой груше?
   - Я только рассказываю, что сам  слышал  от  других,  мистер,  -  отвечал
Доминикус, уронив недокуренную сигару. - Я не говорю, что видел  это  своими
глазами, и не стал бы присягать, что дело произошло в точности так, как  мне
передавали.
   - Но зато я, -  сказал  фермер,  -  готов  присягнуть,  что  если  сквайр
Хиггинботем был убит позавчера вечером, то, значит, нынче утром я  пропустил
стаканчик горькой в обществе его духа. Мы соседи, и когда  я  проезжал  мимо
его лавки, он зазвал меня к  себе,  угостил  и  просил  исполнить  небольшое
поручение. О своей смерти он, видимо, знал не больше меня.
   - Так, значит, его не убили! - вскричал Доминикус Пайк.
   - Должно быть, не то он бы мне, верно, сказал об этом, -  ответил  старый
фермер и отодвинул свой стул на прежнее место, не глядя  на  обескураженного
Доминикуса.
   Некстати воскрес старый мистер Хиггинботем!  У  нашего  торговца  пропала
всякая охота продолжать разговор; выпив в утешение стакан джину с водой,  он
отправился спать, и всю ночь ему снилось, что это он висит на груше  святого
Михаила. Чтобы не встречаться больше со старым  фермером  (которого  он  так
возненавидел, что был бы очень рад,  если  б  его  повесили  вместо  мистера
Хиггинботема), Доминикус встал до зари, запряг свою кобылу в зеленую повозку
и рысцой погнал ее к Паркер Фоллзу. Свежий ветерок,  блеск  росы  на  траве,
розовый летний восход вернули ему хорошее расположение духа, и, быть  может,
он даже решился бы повторить вчерашний рассказ, подвернись ему в этот ранний
час какой-нибудь слушатель; но по дороге  не  попадалось  ни  одной  упряжки
волов, ни одного возка, коляски, всадника или  пешехода,  и  только  уже  на
мосту через Сэмон-ривер повстречался ему человек с надетым на палку  узелком
на плече.
   - Доброе утро, мистер, - сказал торговец, натягивая вожжи. - Если  вы  из
Кимболтона или откуда-нибудь поблизости, не расскажете ли вы мне толком, что
там стряслось с мистером Хиггинботемом? Правда ли, что его не то два, не  то
три дня тому назад убили негр с ирландцем?
   Второпях Доминикус не успел разглядеть, что в незнакомце заметна изрядная
примесь негритянской  крови.  Услышав  этот  неожиданный  вопрос,  африканец
сильно переменился  в  лице.  Желтоватый  оттенок  его  кожи  уступил  место
мертвенной бледности, и, запинаясь и весь дрожа, он ответил так:
   - Нет, нет! Никакого негра не было. Старика  повесил  ирландец  вчера,  в
восемь часов вечера, а я вышел в семь. Его еще, верно, и  не  нашли  там,  в
фруктовом саду.
   На этом прохожий оборвал  свою  речь  и,  несмотря  на  то,  что  казался
усталым, зашагал дальше с такой быстротой, что кобыле торговца  пришлось  бы
показать всю свою прыть, чтобы  за  ним  угнаться.  Доминикус  поглядел  ему
вслед, окончательно сбитый с толку.  Если  убийство  совершилось  только  во
вторник вечером, кто же был тот провидец,  который  предсказал  его  еще  во
вторник утром? Если родные мистера Хиггинботема до сих пор не обнаружили его
трупа, откуда же этот мулат, находясь за тридцать миль, мог  знать,  что  он
висит на груше в фруктовом саду, особенно если принять во внимание, что  сам
он вышел из Кимболтона за час до  того,  как  несчастный  был  повешен.  Эти
загадочные обстоятельства и, с другой стороны, испуг и  смущение  незнакомца
заставили Доминикуса подумать, что, пожалуй, следовало бы пуститься за ним в
погоню, как за соучастником преступления,  поскольку,  видимо,  преступление
все же было совершено.
   "Да нет, бог с ним! - решил, пораздумав, торговец. - Не хочу я, чтобы его
черная кровь пала на мою голову, да к тому же, если негра и повесят, мистера
Хиггинботема это не воскресит. Воскресить мистера Хиггинботема?! Хоть это  и
грешно, но мне вовсе не хочется, чтобы старикашка во второй раз ожил и снова
выставил меня лжецом".
   С такими  мыслями  Доминикус  Пайк  въезжал  в  Паркер  Фоллз  -  городок
процветающий, как и надлежит городку, где есть три бумагопрядильные  фабрики
и лесопилка. Фабрики еще не работали  и  только  кое-где  открывались  двери
лавок, когда он  подъехал  к  постоялому  двору  и  первым  долгом  приказал
засыпать кобыле четыре кварты овса. Вторым  его  делом,  как  нетрудно  было
догадаться, было  рассказать  хозяину  постоялого  двора  о  гибели  мистера
Хиггинботема. Однако он счел благоразумным  не  называть  точно  день  этого
прискорбного события, а также не вдаваться в подробности  насчет  того,  кто
совершил убийство - негр ли с ирландцем или сын  Эрина  один.  Остерегся  он
также рассказывать всю историю от своего  имени  или  от  чьего-либо  еще  и
просто сослался на то, что так, мол, говорят в округе.
   Новость распространилась по городу, как  огонь  по  сухостою,  и  столько
народу подхватило этот слух, что скоро уже нельзя было дознаться, кто первый
пустил его. Мистера Хиггинботема в Паркер Фоллзе знал стар  и  млад,  потому
что он имел долю в лесопилке и держал солидный пакет акций  бумагопрядильных
фабрик. Жители городка считали, что собственное их благосостояние связано  с
его судьбой. Поднялась такая кутерьма, что паркер-фоллзский "Вестник"  вышел
на два дня раньше срока, причем одна полоса была пустая, а  другую  занимало
сообщение, набранное самым крупным  шрифтом  со  множеством  прописных,  под
заголовком:  "Зверское  Убийство   Мистера   Хиггинботема!"   Среди   прочих
устрашающих подробностей в этом печатном отчете описывался след  веревки  на
шее  покойника  и  приводилось  точное  число  тысяч  долларов,   похищенных
грабителями; в  весьма  трогательных  выражениях  говорилось  также  о  горе
племянницы, которая с  той  самой  минуты,  как  дядю  ее  нашли  висящим  с
вывернутыми карманами на груше святого Михаила,  переходила  от  обморока  к
обмороку, всякий раз более глубокому. Местный поэт  увековечил  скорбь  юной
девы балладой в семнадцать строф. Члены муниципалитета спешно  собрались  на
заседание и постановили, ввиду  особых  заслуг  мистера  Хиггинботема  перед
городом, выпустить афиши с объявлением награды в пять тысяч  долларов  тому,
кто поймает убийц и вернет похищенное имущество.
   Между  тем  все  население  Паркер  Фоллза,  состоявшее  из   лавочников,
содержательниц  пансионов,  фабричных  работниц,  рабочих  с   лесопилки   и
школьников, толпилось на улице, без умолку треща, чем с  лихвой  возмещалось
молчание прядильных машин, которые прекратили  свой  грохот  из  уважения  к
памяти покойного. Если безвременно погибший мистер Хиггинботем  заботился  о
посмертной славе, его дух должен был наслаждаться этой суматохой.  Наш  друг
Доминикус, движимый праздным тщеславием, позабыл всю  свою  осторожность  и,
взобравшись на городскую водокачку, во всеуслышание объявил, что  именно  он
первый  принес  в  город  достоверное  известие,  которое  произвело   такой
необычайный эффект. Это сразу же сделало его героем дня, но  только  что  он
громовым голосом бродячего проповедника начал новый вариант своего рассказа,
как на главную улицу Паркер Фоллза въехала почтовая карета.  Она  пробыла  в
пути всю ночь и в три часа утра должна была менять лошадей в Кимболтоне.
   - Сейчас мы узнаем все подробности! - закричали в толпе.
   Карета с грохотом подкатила к постоялому двору, и ее тотчас  же  окружило
не меньше тысячи человек, ибо если до этой  минуты  кто-нибудь  в  городе  и
занимался еще своим делом, то тут уж все побросали всякие занятия,  торопясь
услышать новость. Торговец, бежавший впереди всех, разглядел в  карете  двух
пассажиров, которые, очнувшись от приятной дремоты, вдруг увидели себя среди
бушующей толпы.  Каждый  о  чем-то  спрашивал,  все  кричали  разом,  и  оба
пассажира от растерянности не могли вымолвить ни слова, несмотря на то,  что
один из них был адвокат, а другой - женщина.
   - Мистер Хиггинботем! Мистер  Хиггинботем!  Расскажите  нам  про  мистера
Хиггинботема!  -  ревела  толпа.  -  Что  говорит  следователь?  Пойманы  ли
преступники? Перестала ли племянница мистера Хиггинботема падать в  обморок?
Мистер Хиггинботем! Мистер Хиггинботем!
   Кучер не отвечал ни слова, только крепко обругал хозяина за то,  что  тот
медлит с лошадьми. Адвокат, сидевший в карете,  не  терял  сообразительности
даже во сне: узнав о причине волнения, он первым  делом  достал  из  кармана
большой сафьяновый бумажник. Тем  временем  Доминикус  Пайк,  будучи  весьма
учтивым молодым человеком и рассудив, кроме того, что женщине развязать язык
не труднее, чем адвокату, помог путешественнице выйти из  кареты.  Это  была
красивая молодая девушка; она уже совсем проснулась и была свежа, как  роза;
глядя на ее хорошенькие губки, Доминикус подумал, что охотнее выслушал бы из
них признание в любви, чем рассказ о кровавом преступлении.
   - Леди и джентльмены, - обратился  адвокат  к  лавочникам,  школьникам  и
фабричным работницам. - Смею заверить вас, что причиной вашего чрезвычайного
волнения послужила какая-то необъяснимая ошибка  или,  что  более  вероятно,
ложные слухи, умышленно распространяемые с целью  подорвать  кредит  мистера
Хиггинботема. Мы останавливались в Кимболтоне сегодня в  три  часа  утра  и,
несомненно, услыхали бы об убийстве, если бы таковое имело место. Но я  могу
представить вам доказательство противного, почти столь же  неоспоримое,  как
если бы это было личное показание самого мистера Хиггинботема. Вот  записка,
полученная мною от вышеупомянутого джентльмена в связи с  одним  его  делом,
назначенным к  слушанию  в  коннектикутском  суде.  Она  помечена  вчерашним
числом, десятью часами вечера.
   С этими словами адвокат поднял над головой записку,  дата  и  подпись  на
которой не оставляли никаких сомнений в  том,  что  либо  зловредный  мистер
Хиггинботем был живехонек, когда писал ее, либо - и  это  многим  показалось
более вероятным - мирские дела  настолько  волновали  его,  что  даже  после
смерти он продолжал ими заниматься. Но тут явились доказательства еще  более
неожиданные. Молодая девушка, выслушав объяснение торговца, улучила минутку,
чтобы оправить складки платья и привести в порядок локоны, и  затем,  взойдя
на крыльцо дома, скромно попросила внимания.
   - Добрые люди, - сказала она. - Я - племянница мистера Хиггинботема.
   Ропот удивления прошел в толпе при виде розового и сияющего  личика  той,
которая,  по  уверению  паркер-фоллзского  "Вестника",  лежала   почти   без
признаков жизни. Некоторые здравомыслящие люди с самого начала  сомневались,
станет ли молоденькая племянница так безудержно горевать  по  поводу  смерти
богатого старого дядюшки.
   - Как видите, - с улыбкой продолжала  мисс  Хиггинботем,  -  в  том,  что
касается меня, эта странная история лишена всяких основании,  и  я  беру  на
себя смелость утверждать, что так же обстоит дело и с моим дорогим  дядюшкой
Хиггинботемом. По доброте сердца он предоставляет мне кров у  себя  в  доме,
хоть я зарабатываю на свое содержание уроками в местной школе. Я выехала  из
Кимболтона сегодня  утром,  намереваясь  перед  началом  семестра  погостить
неделю у подруги, живущей в пяти милях от Паркер  Фоллза.  Мой  великодушный
дядя, услыхав, как я спускаюсь по лестнице, подозвал меня к своей постели  и
дал  мне  два  доллара  и  пятьдесят  центов  на  проезд  и  еще  доллар  на
непредвиденные расходы. После этого он положил бумажник под  подушку,  пожал
мне руку  и  посоветовал  положить  в  сумочку  немного  печенья,  чтобы  не
тратиться на завтрак в дороге. Поэтому я с уверенностью говорю, что оставила
своего нежно любимого родственника живым и здоровым, каким надеюсь и застать
его по возвращении.
   Тут мисс Хиггинботем сделала небольшой  реверанс  и  тем  закончила  свою
речь, которая была так разумна и складна  и  с  таким  тактом  и  изяществом
произнесена, что все сочли эту молодую даму  достойною  места  наставницы  в
лучшем учебном  заведении  штата.  Однако  человеку  постороннему  могло  бы
показаться, что мистер Хиггинботем был в Паркер  Фоллзе  предметом  всеобщей
ненависти и что гибель его рассматривалась как особое благодеяние судьбы,  -
столь велика была ярость жителей города, когда они обнаружили  свою  ошибку.
Рабочие с лесопилки тут  же  решили  воздать  Доминикусу  Пайку  заслуженные
почести и только спорили, вымазать  ли  его  смолой  и  обвалять  в  перьях,
прокатить ли по городу верхом на жерди или подвергнуть освежающему  омовению
у той самой водокачки, с высоты  которой  он  недавно  похвалялся  тем,  что
первым  сообщил  новость.  Члены  муниципалитета,  по   наущению   адвоката,
обсуждали, не привлечь ли его к суду  за  нарушение  общественного  порядка,
выразившееся в  злостном  распространении  непроверенных  слухов.  Ничто  не
спасло бы Доминикуса Пайка от расправы толпы или от скамьи подсудимых,  если
бы  не  красноречивое  заступничество  молодой  девушки.  Сказав   несколько
прочувственных слов своей благодетельнице, он уселся  в  зеленую  повозку  и
выехал из города  под  обстрелом  артиллерии  школьников,  черпавших  боевые
припасы в глиняных карьерах и наполненных грязью  ямах.  Когда  он  повернул
голову, чтобы  обменяться  с  племянницей  мистера  Хиггинботема  прощальным
взглядом, прямо в лицо ему шлепнулась пригоршня какой-то  жижи,  похожей  на
саламату, что придало ему весьма мрачный вид. Вскоре он был облеплен  грязью
с ног до головы, и у него даже мелькнула мысль повернуть назад и умолять  об
обещанном омовении под водокачкой, ибо, задуманное как кара, оно явилось  бы
теперь актом милосердия.
   Но вот солнце пригрело бедного Доминикуса, и грязь  -  как  всякое  пятно
незаслуженного позора - высохла и легко счистилась. Весельчак по природе, он
скоро ободрился и утешился и даже не мог удержаться от  громкого  смеха  при
мысли о той кутерьме, которую  наделал  своим  рассказом.  Афишки  городских
властей заставят переловить  всех  бродяг  штата;  статья  паркер-фоллзского
"Вестника" будет перепечатана всеми газетами от Мэйна до  Флориды,  а  может
быть, попадет и в лондонскую печать; и не один скряга станет дрожать за свою
жизнь и денежный мешок, узнав об  ужасной  гибели  мистера  Хиггинботема.  О
прелестной молодой учительнице торговец вспоминал с восторгом  и  готов  был
поклясться, что сам Дэниел Уэбстер речами и видом не походил так на  ангела,
как мисс Хиггинботем, когда она защищала его от разъяренной черни.
   Доминикус теперь дер