Доброгиной  заимки,  с  вестями  от  братьев-повольников
прибежала расшива:
     "На  новом  огнище  не  пропали хлебные семена.  Из  трубки  выкинули
сильный колос,  и  сильно  наливает зерно.  Быть  урожаю,  а  нам  быть  с
хлебушком".
     "Те товарищи,  кто ходил вверх по  реке от  заимки,  вернулись живы и
здоровы.  Они добрались до истока реки.  Там,  в  озерах и болотах,  среди
сильных бобровых гонов,  зачинается река.  Там живет дикая весь.  Весины с
повольниками драться не дрались,  но и  дружбу не завязали.  Повольники не
стали ломать весинов и  спустились назад по реке,  а  на реке весинов нет.
Идя  обратно,  на  хороших местах ставили избушки для  охотничьих зимовок.
Пушного зверя много".
     "По зимнему первопутку пошлют в  Город обоз.  С ним приказчик боярина
Ставра повезет все,  что дадут в счет долга. Обозу накажут вернуться назад
до весны".
     Вестники привезли гостинец -  сладкого лесного темного меда в липовых
долбленках.
     Ватажники поспешили собрать  все  пушные  меха,  которые  выменяли  у
биарминов и сами добыли.  И скорее погнали назад посыльные расшивы с тремя
строгими наказами:
     "Чтобы обозные в  Новгороде повестили весь народ:  шли бы охочие люди
на  новые богатые земли,  на  свободные широкие реки.  Шли  бы  смело люди
всякого рода и  племени,  кто живет дедовским обычаем и  по.  Новгородской
Правде".
     "Зимнему  обозу  привезти  побольше железа.  Железо  брать  сырое,  в
крицах, а не в изделиях. Все нужное из железа сделаем сами".
     "Самим  же  посыльным  вместе  с  расшивами на  Доброгиной заимке  не
застревать,  а возвращаться поскорее, чтобы не попасть в ледостав. И здесь
богатые ловли, и здесь не хватает рук".
     Вверх  по  Двине пошли обе  расшивы,  высоко груженные пышным "мягким
золотом".  Они  повезли еще  один  груз,  самый дорогой,  хотя  гребцам не
прибавилось  работы:   поясные  поклоны  друзьям-товарищам,   а  родным  -
земно-любовные:
     Поминая Радока,  плакали Заренка и Сувор.  Еще горше Заренка плакала,
вымаливая теплое родительское прощение девичьего самовольства.  А  вытерев
слезы,  она  просила передать отцу  и  матери,  что  их  дочь  счастлива с
нечаянным и негаданным мужем,  с ватажным старостой Доброгой,  и не желает
себе никакого иного счастья...


2

     И  Доброга не  желает другого счастья.  Если бы человек мог заставить
реки течь назад и сумел сам жить сначала,  Доброга своей волей выбрал бы и
повольничью жизнь и Заренку. Но в его сердце нет легкой радости.
     Где только не кропили храбрые новгородские охотники-повольники густой
алой кровушкой лесные мхи и  речные пески!  Ничуть не страшно ложиться для
вечного сна,  но  горько,  мучительно-тягостно расставаться с  любимой.  И
Доброга борол свою болезнь, как никогда не борол никакого недруга.
     Тшудд,  отец Суворовой жены Бэвы,  заметил,  что хиреет его сердечный
друг  Доброга,  и  призвал  на  помощь  биарминовских колдунов-кудесников.
Вскоре под вечер на большой кожаной лодье приехало сразу четверо.
     Первый,  самый молодой,  молча два раза обежал пустое место на берегу
Двины перед острожком и ватажником.
     Другой вылез на берег и  вместе с первым три раза то же место окружил
ногами. Высадился третий, старый. Они проделали втроем тот же обряд, но не
бежали,  а  шли  шагом.  И  на  ходу  они  носами шумно  вынюхивали Зло  и
отпугивали его руками.
     Покончив со  своим делом,  три колдуна вытащили из лодьи четвертого -
старого старика,  ветхого старца.  У  него было сухое тело,  на плечах еле
держалась большая,  как  котел,  голова с  голым черепом.  От  старости на
бороде росло считанных три волоса. Колдуны подтащили старца к острожку под
руки,  всех повольников поставили ниткой и  велели не сходить с  места,  а
Доброге приказали идти за собой.
     Колдуны  останавливались перед  каждым  повольником  и  поднимали  за
подбородок бессильную тяжелую голову старца. Древний кудесник всматривался
в человека:
     - ...а  не  этот ли самый по вражде,  по черной зависти или просто от
злобы дурного, гнилого сердца навел порчу на Доброгу?
     У старца были блестящие,  черные, совсем молодые глаза в морщинистых,
как  кора,  веках.  В  них,  как  уголек в  золе,  теплился красный огонь.
Посмотрит,  хлопнет темными веками:  нет,  не этот!  -  и дернется: дальше
ведите.
     Кудесник чуть  задержался перед  Одинцом,  а  добравшись до  Заренки,
совсем остановился.  Он  долго-долго  вглядывался в  женские глаза,  будто
нашел в них что-то, а что нашел - не понимал. Спросил:
     - Женщина чья?
     - Доброгина.
     Кудесник уронил голову:  не та...  Так и не нашлось среди повольников
Доброгина врага.
     Пока  кудесники смотрели повольников,  начало смеркаться.  Они  взяли
старосту на  близкий морской берег,  а  остальным повольникам велели стать
поодаль.
     Кудесники положили Доброгу  ничком  на  одеяло,  сшитое  из  белых  с
голубой  подпушью  песцов,  и  обвели  вокруг  старосты  костяными копьями
четверной круг,  которым его  заперли от  лихой  силы.  А  между  морем  и
Доброгой набросали горку сухого мха.
     Чтобы  зажечь  костер,  кудесники не  стали  высекать искру  огнивом,
которое биармины уже  заимствовали у  новгородцев,  и  не  воспользовались
угольками.  Они добыли живого огня от  липового полена лучком из  твердого
соснового корневища.
     За  делом  на  морской берег  насела  черная  густая ночь.  Кудесники
запалили моховой костер и набросали на него наговоренной морской травы.  В
огне затрещало. Запрыгали синие, желтые, красные звездочки.
     Младший кудесник залез в  сшитую нерпичью шкуру,  а  на  шею  нацепил
ожерелье из восьми моржовых зубов.  Невиданные зубы,  каждый длиной в руку
от  плеча  и  до  конца  пальцев!  Еще  младший кудесник навертел на  себя
побрякушек и бубенцов из рыбьих черепов и побежал к морю.
     Темно.  Плохо видно.  Но  слышно,  как  кудесник пыхтел и  топтался в
мелкой воде.
     В костер еще метнули травы,  и берег озарился.  Тащит кого-то младший
колдун,  тащит,  гляди-ка!..  Не  видно кого,  не  разберешь,  но  кого-то
большого волочил на сушу колдун! В шею вцепился ему. Борет.
     Кудесник свалил Морское Лихо подножкой,  прижал коленом и  без пощады
резал  его  иззубренным костяным  ножом.  Запилил  насмерть  и  отпихнул в
темноту ногами. Морское Лихо исчезло, будто и не было его.
     Младший  колдун  переступил  зачарованный  круг  и  положил  рядом  с
Доброгой костяной нож-пилу.  Пока нож будет при старосте,  ему не  страшно
Морское Лихо.
     Второй и третий кудесники надели медвежьи шкуры и бросились в лес.
     Первый колдун бился молча,  потому что Морское Лихо немо по-рыбьи.  А
эти так рычали,  что по лесу стон пошел. Они вызвали Лесное Лихо, закололи
его костяными копьями и подарили Доброге священное оружие.
     Покончив свое дело, трое колдунов уселись рядом и дико забили в бубны
- старшему кудеснику собираться на бой против Главного, Общего Зла-Лиха.
     Старый,  бессильный старец расправлялся и  надувался неведомой силой.
Сила поднимала его от земли и он рос,  рос!  Он сделался высоким, прямым и
поднял  могучие  руки.   Великий  кудесник  топнул  и  высоко  подпрыгнул.
Часто-часто  ударили бубны,  и  волшебный старец  помчался кругом  Доброги
саженными прыжками.
     Он несся,  будто летел по воздуху,  и звал мощным,  страшным голосом.
Тшудд и  все  другие биармины повалились и  закрыли головы руками.  Костер
вспыхнул и погас.
     Повольники слушали,  как во  мраке рокотали бубны и  великий кудесник
вопил голосом, какого у человека не бывает. Взревет раз, взревет другой, а
ему сверху откликается другой голос. Это пришло на бой Главное Общее Лихо.
     Мороз драл по коже самых храбрых ватажников,  волосы сами шевелились.
Кудесник рявкал,  приказывая Лиху  не  трогать Доброгу.  Лихо  задыхалось,
слабело,  слабело.  Вот и  совсем смолкло.  Еще раз дико и страшно взвопил
кудесник - и сделалось тихо...
     Раздули огонь.  Старший кудесник сидел около Доброги и ласково гладил
новгородца по голове сухой костяной рукой.
     Доброга встал, потянулся и промолвил звучным голосом:
     - Будто я спал...
     Младшие кудесники потащили старшего к  лодье,  как  мешок с  костями.
Диво! И откуда в дряхлом старце нашлась такая сила!
     - Дары им поднести, отблагодарить надобно, - сказал Доброга жене.
     Вмешался Тшудд.  Биармин объяснил,  сколько умел,  что  нельзя давать
дары,  что  кудесники потрудились для  Доброги как  для доброго и  родного
человека.


3

     Повольники не  забыли  ожерелья из  моржовых зубов  на  шее  младшего
кудесника,  который победил Морское Лихо. В ватаге никто, даже Доброга, не
видывал живых моржей.  Но  знали,  что моржи видом похожи на нерп и  живут
только в соленых морях, а в озерах и в реках моржей не бывает.
     Для всех костяных изделий,  для рукояток самых дорогих мечей и  ножей
нет ничего лучше моржовых зубов.  Сколько ни  привозят в  Новгород крепких
белых зубов моржей, купцы забирают все и везут к грекам и к болгарам.
     Из всей ватаги лишь у  одного Доброги был любимый кривой нож с ручкой
из малого зуба моржа. За него арабский купец взял с охотника пяток соболей
"высокой головки" -  черных шкурок, пяток "меньшей головки" - черно-бурых,
и пяток светлых "подголовков" -  темно-бурых.  А к соболям пришлось, чтобы
получить нож,  добавить еще  десяток куниц  "мягких",  с  желтым клинышком
между передними лапками.
     Отеня допытывался у Киика и Дака,  Вечерко у Рубца, Сувор у Бэвы и ее
сродичей,  Одинец у  своих подмастерьев о том,  где и как биармины достают
моржовые зубы.  Узнали,  что зимами много моржей бывает на льду в море,  у
полыней и  продушин,  как нерпы.  Но  биармины редко били моржей на зимних
охотах.  У  моржей кожа еще тверже,  чем у  касаток,  и  костяным гарпунам
трудно достать до сердца.
     А откуда же берут зуб? Биармины обещали показать.
     Повольники поплыли на расшиве вдоль морского берега на восход солнца.
Вместе с  другими пошел  и  Доброга:  ему  стало  куда  лучше после помощи
биарминовских кудесников.
     По рекам в любую пору и погоду плавать одинаково. Но в море в осенние
дни трудно ходить.  Бегут крутые волны с  пенными гребнями,  а по берегу в
камнях кипят буруны. Туда попадешь и разобьешь расшиву в щепки. В открытое
море тоже опасно отходить: как бы не утащило ветром и течением в нелюдимую
холодную даль.
     На  Ильмене случается высокая волна.  Озера Нево  и  Онега не  балуют
пловцов,  в их пучинах лежит много костей. Новгородцы не боялись ходить по
широким водам, но не на таких расшивах, сколоченных наспех из сырого леса.
В  море нужна бы озерная лодья с выгнутыми боками,  которая не валится,  а
поднимается на волнах.
     На  море  выручали  биармины-проводники.   И   хорошо  же  они  умеют
управляться,   вправду  водяные  люди!  И  этому  делу  стоит  новгородцам
поучиться у новых друзей.
     Насилу вошли в  устье ручья,  где  Киик  и  Расту велели причаливать.
Отсюда пошли пешком,  будто бы  удаляясь от моря.  Поднимались вверх среди
голых камней,  зализанных морскими ветрами. Пролезли на гряду - и замерли:
круча обрывалась стеной, и вниз с горы было страшно взглянуть.
     Внизу от  суши в  море врезался гладкий берег,  забросанный камнями и
валунами. Было слышно, как шумели волны. А где же моржи?
     Биармины показывали.  Среди больших камней лежали меньшие.  Некоторые
шевелились.  Из моря плыл морж.  Он скрылся в прибойной волне и остался на
песке. Издали и сверху моржи казались маленькими, как бобрята.
     С  обеих сторон моржовое жилище замыкалось кручами,  которые запирали
берег  дикими мысами.  Перед лежбищем моржей из  воды  выставлялись жадные
черные рога  подводных скал.  Налетая на  камни,  табуны волн взметывались
горами  и  падали  пенными  водопадами.  Сюда  не  подойдешь  берегом,  не
подплывешь водой.  В  моржовый город был лишь один проход:  спуск с кручи,
похожий  на  богатырскую лестницу  с  поломанными ступенями.  Спускались с
помощью канатов.  Слезли вниз повольники и оглянулись:  коль моржи нападут
на людей, то деваться некуда. И много же здесь жило морских великанов! Вся
галька между валунами была  распахана.  Вот  лежит большой,  как  безрогий
бычина, рядом с ним маленький. Детеныш, что ли? Близко не лезь, бросится.
     Новгородцы никогда не били моржей и  не знали их повадок.  Повольники
поглядывали на биарминов: что те будут делать, то и мы...
     Киик,   Расту  и   Рубец  смело  подошли  к  большому  моржу.   Зверь
приподнялся.  Прыгнет?  Нет,  только  задрал  голову  и  ударил  в  гальку
аршинными зубами.  Камешки  брызнули,  как  вода,  и  морж  заревел грубым
голосом.  Видно, у моржей на сухом месте нет ходу, им бы плавать нерпой, а
на берегу они ленивы. Быть моржам под новгородскими рогатинами!..
     Биармины объяснили:
     - Не надо, не надо обижать моржей. Клыки лежат в другом месте.
     - Где, где? Показывай!
     Тут  открылось невиданное и  неслыханное.  В  левом  крыле  моржового
города,  там,  где крутые скалы высокой грядой ушли далеко в  море,  лежал
высокий берег.  Сюда в  самые сильные бури не могла забежать волна.  Между
валунами были навалены кости, выбеленные ветром дочиста.
     Повольники приблизились,  и  от  костей  с  клекотом поднялся морской
орел.
     Могильник,  общее кладбище моржей.  Чуя  смерть,  они  сами приходили
сюда.  Они  не  хотели,  чтобы волна мозжила о  камни бессильное тело,  не
хотели, чтобы море мочалило кости на гальке и раньше часа душило последний
вздох соленой водой.  Морской морж не  рыба.  И  он  ходит умирать на Мать
Сырую Землю.
     Повольники примолкли.  И  вдруг  услышали тяжкий вздох.  Среди костей
лежал морж,  большой,  как  валун.  Он  редко раздувал бока  и  со  стоном
выпускал дыхание.  Была  видна  дорога,  которую он  проломил через кости,
чтобы подальше уйти на Землю.
     Осторожно,  не нарушая покоя смертного часа, повольники подобрались к
умирающему.  Но он узнал их чутьем,  шевельнул головой с  седыми усищами и
взглянул на людей.
     Один клык в полсажени длиной, другой наполовину сломан. Морж смотрел,
но видел ли он? Глаза уже затянула темная вода. Он уронил голову, вздохнул
и больше не поднял бока.
     Черная кожа  исполосована шрамами.  Богатырь немало побился на  своем
веку, да не сладил с последним врагом...
     Сколько ни  собирали биармины мертвого моржового зуба,  но  его много
осталось.  Везде  лежали  длинные,  больше  лошадиных,  лобастые черепа  с
могучими зубами.
     - Ныне мы,  браты,  не только рассчитались с боярином Ставром. На нас
больше  нет  долга,  и  нам  самим  много  останется,  -  сказал Доброга и
закашлялся.
     От натуги в груди старосты порвалась жила, и кровь пошла горлом.



Глава четвертая

1

     Обратный путь  повольников был  нерадостен,  гребли без  песен и  без
говора. Лишь бы поскорее вернуть домой живым любимого старосту.
     Они внесли Доброгу в острожек на руках.  Заренка вся сжалась,  увидев
ослабевшего мужа,  который ушел  из  избы на  своих ногах,  а  вернулся на
чужих. Но не уронила слезы и виду не подала.
     Она  уложила Доброгу на  мягкие шкуры,  голубила -  не  себя,  а  его
утешала:
     - Тебе и  в  прошлом лете было с  осени плохо.  Зимой же вся хворость
пройдет, как уже проходила.
     Заренка звала Зиму,  и  Морена слушалась,  наступала тяжелым железным
шагом.
     Ветер  без  устали  выл  в  дымовых продухах,  небо  хлестало косыми,
студеными дождями. Уныло свистели избяные пазы.
     Не становилось лучше больному Доброге,  он таял как восковая свеча. В
иной  час  Заренка  пряталась  от  чужих  глаз.  Сжавшись,  в  безысходном
отчаянии,  она  давала волю рыданьям.  Она бросала проклятье злой судьбе и
клялась уйти  вместе  с  любимым,  бросить как  помеху,  как  бремя,  свое
ненужное тело.
     Успокоившись,  она ложилась рядом с  мужем и  почти прижавшись к  его
губам своими,  дышала вместе с  ним.  Всей  волей она  стремилась передать
любимому тайную теплую силу жизни,  скрытую в груди человека хотела отдать
цвет бесполезной молодости, свою жизнь.
     Однажды,  творя  над  спящим  святое колдовство любви,  Заренка вдруг
почувствовала,  как в  ней самой глубоко,  томительно и  чудесно-тревожно,
шевельнулось что-то живое,  но не ее. Затаившись, женщина прислушивалась к
великому совершению:  это,  витая в  дыхании душа  любимого проникла в  ее
сердце и оживила плод, которому назначено быть продолжением и возрождением
Доброги... И Заренка лежала, прислушивалась к себе, к тому, кто появился в
ней, и к гремящему морю.
     ...А море бесилось напоследок.  Не то что вздумать плыть в расшиве, к
нему и  подойти-то  было нехорошо.  Оно  все  залилось рваной белой пеной,
злобно металось на землю,  завладело бережками и норовило ворваться в лес,
кусало деревья за корни, пускало туман соленой пылью.
     Задавая свой последний праздник, морские водяные до дна мутили море и
бушевали всей своей дурной силой. Они мчались в дикой погоне, сами черные,
а гривы седые.  Наскакивая, они топили один другого и выталкивали воду. Им
тесно,  им жутко.  У  них нет души,  как у человека,  который утоляет свой
страх любовью и трудом.
     Пришла  пора,  пока  не  начался ледостав,  покидать острожек тем  из
повольников,  кто будет зимовать на двинских берегах и  заниматься ловлями
пушного зверя в Черном лесу.
     Зимовщики навещали  больного  Доброгу,  чтобы  получить  от  старосты
советы и наставления на зимний труд и проститься с ним. Отправились они, и
опустел острожек в  двинских устьях  за  лесистыми островами,  притихло на
зиму новгородское зернышко.
     Доброге было душно,  он  не  мог  больше выносить привычного избяного
дыма и  запаха сажи.  Его вынесли в холодную клеть,  но и здесь ему плохо.
Тогда во дворе срубили навес, чтобы под ним гулял вольный ветер, а дождями
не захлестывало постель больного.
     Биарминовские колдуны  наведались  вновь,  но  кудесничать не  стали.
Древний старец,  старший кудесник,  погладил лицо  Доброги тонкими темными
пальцами,  посидел около,  глядя на больного,  прошептал про себя какие-то
слова, и только.
     Потом  биармины принесли от  него  для  Доброги  спинки  красной рыбы
мягкого копчения и  туес медвежьего жира,  топленного на  душистых травах.
Староста не мог есть надоевшую рыбу,  не мог пить густой, пахучий жир. Ему
бы родного хлебушка с кислым квасом. И горького ячменного пива...
     После посещения кудесников другие биармины,  и знакомые и незнакомые,
принялись навещать Доброгу.  Придут,  молча  посидят у  постели больного и
простятся.  Иной  раз  весь  день  они  тянулись  один  за  другим,  будто
сговорились сменяться в  очередь.  А все длинные ночи Доброгу не оставляли
Заренка и  Одинец -  ложились по  бокам больного и  не отходили от него до
утра.


2

     Зима волком подкралась к  Черному лесу и  к  Белому морю,  дохнула на
водные истоки,  подсушила землю.  Воды посветлели и замедлили свой ход. На
малых ручьях Зима  натянула ледяную корочку и  пустила в  двинские низовья
первые льдинки.
     Морена  понеслась  над  морем,   растолкала  мокрые  осенние  тучи  и
расчистила небо.  Выглянуло Солнышко.  Увидев,  что нет ходу теплым лучам,
родное спрятало их до весны и смотрело не грея.
     Доброга приподнялся и попросился на волю. Ему стало душно и тесно уже
во дворе острожка.  Одинец на руках вынес брата на двинский берег. Доброга
посидел около стылой воды и  попросился к  морю.  У соленой воды он стоял,
опираясь на Одинца, и долго глядел в пустые дали.
     Морские водяные уснули. Из глубины без ветра шли круглые валы. Чинно,
по ряду, море дышало спокойными тяжелыми волнами. Они катились не спеша не
гоняясь,  каждая  сама  по  себе.  Перед  берегом  в  очередь  изгибались,
одевались снежными  гребнями  и  ухали  тяжелыми ударами,  все  как  будто
одинаковые, но каждая по-своему.
     Не зря,  не праздной шуточной забавой шумело море.