шума  отпустил одного  из  младших  сыновей и  племянника.  В  Изяславовом
хозяйстве хватало рук, пусть молодые повидают дальние земли.
     Еще до света ватага спустилась на волховский лед Старшины в последний
раз оглядели обоз и сочли возы и людей.  Забрезжил день.  Ватажники начали
класть земные поклоны Городу,  родным и друзьям,  которые вышли проводить.
Кто смеялся, а кто и поплакал.
     - Э-гой! Пошли! - зашумел Доброга.
     Лошадушки влегли в хомуты и качнулись влево,  вправо,  чтобы оторвать
примерзшие полозья. Обоз заскрипел, полозья заныли.
     Вслед махали и кричали:
     - Возвращайтеся!
     - Родных углов не забывайте!
     Ватажники откликались:
     - А вы к нам!
     - На хорошее житье!
     - На богатые ловли!
     Вот и голосов не стало слышно. Ватага большая. Уже не видно передних,
а  задние все оглядываются и оглядываются.  Придется ли еще увидеть родных
людей и Город?..
     Всех ватажников набралось около двухсот,  а возов - до пяти десятков.
Впереди бегут лыжники,  чтобы осматривать дорогу по  запорошенному льду  и
прокладывать путь саням. В хвосте другие лыжники следят за обозом, который
идет в середине ватаги.
     Так и пойдут все время, каждый на своем месте, охраняя и сторожа себя
и всех.  Хотя сейчас ватага идет своей землей и никто ее не обидит, но где
же  и  учиться походному ремеслу,  как  не  дома.  Малая  ватажка может  и
спрятаться и убежать, а у большой ватаги вся сила в порядке.
     С  обозом ехали двое Ставровых приказчиков для наблюдения за  отдачей
долга.  А  рядом с  родным и двоюродным братьями шла Заренка.  Отец и мать
отпустили девушку проводить братьев и  погостить у родных,  которые жили в
новгородском пригороде Ладоге на Волхове, близ озера Нево.



Глава третья

1

     От  озера Ильменя до озера Нево волховские берега обжиты.  На удобных
местах лес сведен и землица пошла под посевы.
     Богатые земельные владельцы крепко живут  на  больших огнищах.  Жилые
избы,  клети,  хлева и  крытые дворы собраны в  кулак и спрятаны за тыном.
Издали  видны  толстые черные  бревна,  заостренные на  концах.  Над  ними
теснятся, как опята или овцы, присыпанные снегом крыши.
     Большие рода или друзья сели починками. На починках хозяева стараются
ставить избы вплотную.  Задние глухие стены сходятся вместе,  как одна.  А
впереди дворы закрываются тыном.  Ворота прочные,  и калитки так узки, что
едва пройдешь.  Внутри же починков хозяева сообщаются один с  другим через
дверцы  в  оградах.  Можно  весь  починок пройти насквозь и  подать соседу
помощь. На починках живут крепко.
     Однако  новгородцы не  боятся  садиться и  в  одиночку,  односемейно,
заимкой.  Они не  любят заранее томить мыслью о  том,  что кто-то может их
обидеть. На полюбившемся месте новгородец рубит избу двумя глухими стенами
наружу,  а окнами и дверью - во двор. От глухих стен хозяин отводит ограду
и замыкает усадьбу. Этого достаточно для защиты от зверя, а от людей нужно
полагаться на себя, а не на стены.
     Весь  Волхов  течет  под   новгородским  надзором.   Летом  береговой
огнищанин любит причалить к  каравану на челноке,  чтобы послушать людей и
сменять чего-нибудь для хозяйства. А зимой встречает обозы.
     Доброга хотел дойти до  озера Нево за четыре дня.  Староста наблюдал,
чтобы передние держали правильный шаг, а задние не оттягивали.
     На ходу следовало присмотреться к людям.  К ватагам всегда пристают и
те,  кто не знает своей силы.  Таких нужно вовремя отбить. Чем дальше, тем
больше они будут в тягость и товарищам и себе.
     Поэтому-то Доброга с  помощью походных старост с  первого дня потянул
ватагу во всю мочь.  Поднимал людей затемно и вел до поздней ночи.  Никому
не позволялось присаживаться на тяжело груженные возы - он берег не людей,
а лошадей.
     В ватаге нашлось около двадцати девушек и молодых женщин.  Им тоже не
давали потачки:  назвался груздем,  так полезай в кузов! Все они бежали на
лыжах, и по одежде их не отличить от мужчин.
     Ватага ночевала прямо на  льду.  Сани  ставили в  круг,  лошадей -  в
середину.  По  очереди сторожили,  а  спали на  снегу,  как  выводок серых
куропаток.  В  первые дни не  варили горячего,  довольствовались домашними
подорожниками.
     Ватажный  уклад  строже  городского.   За  каждую  малую  провинность
полагается строгое наказание.  А  за большую вину могут лишить и жизни.  В
Новгороде нет обычая казнить смертью. За каждую вину по Правде назначается
вира.  Но  и  в  Городе бывает,  что  на  вече  обозленный народ  забивает
преступника насмерть.
     Не  думает молодежь о  дурном,  не  ждет худого от жизни.  Заренка не
отставала от братьев.  Все-то любо девушке,  так бы она и бежала до самого
края  Земли!  Ее  радуют  и  морозный  воздух,  и  скрип  саней,  и  говор
ватажников,  и заснеженные берега, и черные леса, и избяные дымки починков
и заимок.
     Когда кто-нибудь бежал к ватаге навстречу, девушка прибавляла шаг:
     - Что-то мне стало зябко.
     А если прибрежный житель догонял ватагу, то Заренка останавливалась и
оглядывалась.


2

     У  Доброги  распрямилась спина,  и  он  больше  не  кашлял.  Ватажный
староста совсем оправился от  осеннего недуга.  Он точно родился на лыжах.
Доброга среднего роста,  такого же,  как Заренка.  У него широкая шелковая
борода,  не черная,  но и  не светлая,  чистое лицо,  румяные щеки,  глаза
веселые и  на языке всегда готово умное слово.  Он не знает ни устали,  ни
покоя.  То остановится и,  щупая рысьими глазами,  пропустит мимо себя всю
ватагу, то пристанет к кому-либо и пробежится рядом, поговорит. Знакомится
со всеми.
     Доброга любит молодок и  девушек,  ему  теплее около них.  И  они его
любят.  Он  споет  песню,  сшутит  шутку,  расскажет небылицу.  С  веселым
человеком хорошо,  не хочешь,  а рассмеешься. Доброга шутит не обидно. Его
знают, как мастера играть на гудке.
     - Гудок-то свой взял?
     - Взял,  да не про вас он,  -  ответил староста, а сам примечал: этот
парень что-то слабоват.  Не прошло и  полдня,  а  он,  как рыба на берегу,
ловит ртом воздух.
     - А  для кого же гудок?  -  не отстают молодки.  Знают,  что староста
припас, чем повеселить людей.
     - Как придем на реку,  буду играть в  лесу.  Там живут соболихи,  они
великие охотницы до гудка.  Сейчас прискачет и  с себя сама шкурку стянет.
На,  мол,  тебе,  охотничек,  за то, что меня, забытую и печальную, хорошо
потешил.
     - Знаем,  уж знаем мы,  какие тебе соболихи снятся! - смеются женщины
на старосту, а тот предлагает парню:
     - А ну!  Давай бежать наперегонки.  Осилишь меня,  гудок твой. А он у
меня дорогой, заговоренный.
     Парень не признавался в своей слабости и отшучивался:
     - Ладно тебе,  Доброга. Владей своим гудком, он мне не нужен, я и так
соболих наловлю.
     А  волховские берега  уходят  и  уходят.  За  ватагой ложится на  лед
широкая, наезженная дорога.
     Слегка снежит.  Небо затянуто, и большого холода нет. Люди греются на
ходу,  сбивают шапки на  затылки,  суют рукавички за  пояса и  развязывают
завязки на тулупчиках. Тепло.
     По-над берегом кто-то  бежал наперерез ватаге,  на  круче пригнулся и
прыгнул вниз. Аж завился белой пылью и покатил по льду. Ловок! Он завернул
и оказался в голове ватаги:
     - Кто староста?
     Доброга как услышал,  побежал вперед.  Не один.  С ним вместо слабого
парня  погналась Заренка.  Рядом  бегут.  Нет!  Девушка  вырвалась вперед,
Доброга отстал. Всем развлечение. Народ шумит:
     - Ай да девка! Ишь, шустрая! Наддай, наддай!
     Шалит Доброга,  дает девушке поблажку.  Во весь рот ухмыляются старые
дружки ватажного старосты:  Доброга известный мастак!  Заренка же  бежит и
бежит. Девичьи ноги легкие.
     Староста нажал и пошел рядом. Сказал Заренке:
     - Не спеши, задохнешься.
     Нет,  девушка дышала ровно.  Она только сверкнула на охотника черными
глазами и  прибавила ходу.  И  Доброга прибавил.  Так и  добежали в голову
ватаги, будто в смычке. Поиграли и будет.
     Незнакомый  человек  бежал  к  ватаге.  Заренка  остановилась,  чтобы
пропустить ватагу и встать на свое место.
     - Ну,  девка!  Хороша!  С  такой  не  пропадешь,  -  одобряли Заренку
ватажники. Она не отвечала, будто ей в привычку гоняться на лыжах с лучшим
охотником.
     Доброга на ходу беседовал с пришлым парнем, кто он, что умеет. Парень
еще с осени слыхал о ватаге и хочет с людьми идти.
     - Собирайся,  догоняй  ватагу,  -  разрешил  староста.  Не  последний
человек просится в ватагу,  будут по пути и еще приставать.  О новых будет
решать ватажное вече а старосте этот парень понравился.


3

     Опять   ватажный   староста  скользит  лыжами   рядом   с   Заренкой,
рассказывает о  далеких  лесах,  безыменных реках,  о  непуганых зверях  и
птицах.  Бывалый охотник знает тайные озера в глухомани, где в лунные ночи
удальцам   случалось  подсматривать  белых   водяниц.   Водяницы   играют,
нежатся...
     Смельчак крадется в челноке, веслом не плеснет. Только руку протянет,
чтобы схватить,  а уж их и нет Они обернулись белыми кувшинками,  озерными
розами,  а в воде,  где они плескались, ходит одна рыба. Потянешь кувшинку
за длинный стебель, а водяница его снизу тянет, играет с тобой.
     А  иной раз водяницы оборачиваются лебедями.  Нужно знать слово.  Это
заветное слово на заре,  после первой весенней грозы, раз, лишь один раз в
своей жизни молвит лебедке лебедь.  Это  верное слово знает и  дикий гусь.
Услышав,  лебедка повторяет слово и на всю жизнь слюбляется с лебедем. Вот
почему так крепко брачатся и лебеди и гуси.
     Если же человек подслушает это слово, запомнит и скажет водянице, его
она будет.  В ней сразу сердце заговорит,  ей холодно сделается в воде,  и
она, больше ничего не боясь, сама вся потянется к человеку. Тут ее и бери.
Она сделается верной женой,  откроет любимому все водяные и лесные тайны и
живет с ним, не стареется, такая же, как в первую ночь на озере.
     Но  с  человеком водяница живет  только летом.  Когда  вода  начинает
подергиваться первым льдом, любушка уходит вглубь и спит до весны.
     Водяница берет от  человека зарок,  чтобы он  хранил ей верность и  в
деле и в мыслях.  Кто нарушит зарок, больше не  увидит  любушки.  Зиму  он
проживет спокойно.  А летом, проснувшись, водяница ему не даст покоя.  Она
будет рядом невидимо плакать горькими слезами.  От  них  неверный  человек
чахнет, пока не сгибнет совсем.
     Все,  затаив  дыхание,  слушали  Доброгу.  Сам  же  бывалый охотник и
вправду вспоминал лунные блики на  озерах,  белые руки  и  прозрачные тела
дивных купальниц.  Он скрадывал весенние лебединые тайны,  слышал и слово,
но не сумел ни запомнить его, ни повторить.
     - Ан ты,  Доброгушка,  водяницу-то покинул, что летом чахнул, а зимой
она тебя отпустила?  -  задела старосту бойкая молодка.  Она шла с мужем и
заранее приревновала его к водяницам.
     - На  что  мне водяницы?  Я  и  без них хорошо проживу!  -  засмеялся
Доброга и побежал вперед.
     Убежал староста,  и  Заренке сделалось скучно.  Она не  слыхала таких
слов,  какие  знает  ватажный староста,  и  не  видала  таких  людей.  Она
задумывается, а о чем - сама не знает. Какая же девушка разберется в своем
неопытном сердце?..
     А Одинца все нет как нет.



Глава четвертая

1

     Одинец шел лесом и  тащил за собой санки.  Широкий лубок был высоко и
круто  загнут,  и  на  нем  был  закреплен лубяной кузов.  Такие  санки на
сплошном и  широком полозе  легко  тащить  без  дороги.  В  коробе  лежало
приданое молодца и запас еды на дорогу. Сверху привязаны лыжи.
     Снега мало,  земля припорошена едва на  четверть и  видны былки.  Где
бугорок - там гриб-дедовик, где холмик - там домик спящих муравьев.
     Лычницы шоркали,  и под снегом похрустывал сушняк.  Близкий  звук  не
уходил,  он будто оставался на месте.  В лесу тихо, как нет никого. Морена
сковала и воздух
     Тсарг с меньшим парнишкой провожали гостя.  Девка было метнулась,  но
отец на нее цыкнул.
     Версты две  они  шли  молча,  каждый сам  по  себе  Тсарг с  сыном то
обгоняли Одинца,  то отставали.  До самой разлуки  не  сказали  ни  одного
слова. Наконец Тсарг взял Одинца за плечо.
     - Иди так,  -  и мерянин показал на сивер.  - Будешь идти так два дня
или три дня,  все едино.  Потом еще три дня пойдешь на  полуночник.  После
опять ступай на  сивер.  Смело топчи землю и  дни считай.  Гляди,  день на
третий,  на  четвертый ли  и  выйдешь на большую реку Свирь-Глубокую.  Она
течет из  Онеги-озера Звонкого в  Нево-озеро.  По  ней ватага та пробежит.
Ладно... Иди!
     Одинец упал на колени и ударил доброму человеку лбом.
     - Иди,  иди,  -  тихо  сказал мерянин,  - ладно тебе.  - Он сам низко
кланялся Одинцу, а парнишка Тсаргов от сердца отбил земной поклон.
     Встали и повернулись:  Одинец -  на сивер, Тсарг - на полуденник, - и
расстались.  Потом Тсарг оглянулся Одинец шагал саженными шагами, и за ним
прыгал лубок. Шибко идет!
     - А-ой!  -  закричал Тсарг.  -  Много-много шкурок накопишь, приходи!
Откупишь виру, у меня жить будешь!
     Одинец запнулся, снял шапку и махнул: слышу, мол Опять зашагал...
     А  Тсарг  все  глядел  -  большой  парень,  сильный  работник...  Эх,
уходит!..  Над  рысьей шапкой,  которую Тсарг  Дал  Одинцу,  торчали,  еще
прибавляя роста, лук и навешенная на спину рогатина. На другом краю поляны
Одинец чуть обернулся, махнул рукой, и нет его больше, совсем ушел.
     Пора и Тсаргу,  у него много дел.  Мерянин пустился вместе с сынишкой
большим  кругом  проверять капканы  и  силки,  вынимать  добычу  и  наново
настораживать стронутую снасть.
     У старшего большие заботы. Семья держится его приказом. Семья - сила.
Рассыплется семья -  каждый обидит.  Но  приказ старшего без ума ничего не
стоит.  По присловью -  кривую спину не выпрямишь кафтаном и глупую голову
не  украсишь шапкой.  Тсарг шел и  в  уме отсчитывал все будущие денечки -
кому, что, как и когда делать. От дум тяжелела голова.


2

     А  Одинцу нипочем.  Одна не  болит голова,  а  болит -  так все одна.
Оружие хорошее,  силы достаточно,  и ему сам леший был не брат. Он шагал и
шагал в деревьях и поросли,  выбирая дорожку для лубяных санок, поглядывая
на  мох и  сучья,  чтобы определить путь и  не сбиться в  серенький денек,
когда по небу не поймешь, где полуночь, а где полдень.
     В  середине дня  беглец  присел на  повалившееся дерево,  съел  кусок
вяленого мяса и - дальше. Усталости нет, ну и ступай.
     Встретилось широкое болото,  куда  шире  того,  через  которое Одинец
осенью  пробирался к  Тсаргу.  Желтел  тростник с  черными бобышками,  под
снегом темнели кочки, и голый ракитник стоял, как обгорелый. Щедрая клюква
до весны спряталась под снегом. Окон не видно, зыбун затвердел.
     Не  верь болоту и  зимой.  Болотная жижа густа и  тепла.  Там,  где к
кочкам,  камышу и  к  кустам ветер  подбил снег,  в  самые лютые морозы не
замерзает вода.
     Пора  становиться на  лыжи.  Охотничьи лыжи  короткие,  шириной же  в
четверть.  Передки распарены в  бане,  заострены и  выгнуты.  В  них  были
высверлены дырочки для поводка, чтобы легче вертеться в лесу.
     Теплый  зыбун  еще  дышал.   Иногда  на   лыжном  следу  снег  сырел,
прихватывая санки.  В таком месте, эй, не стой, ступай вперед. Но и бежать
не беги, не зевай и сильно не дави, лыжи вынесут.
     Вот и конец болоту.  Одинец поглядел назад. Широкий малик от лубяного
полоза петлял,  но нигде не рвался.  Веревочка к  Тсаргову огнищу,  ее еще
долго  будет  видно.  Засыплет  новым  снегом,  отпустит оттепелью,  малик
постареет,  но  все зоркий глаз его найдет.  А  что впереди?  Чего же  зря
терять время, иди да иди.
     До этого места мысли Одинца летели назад.  Все думалось о  Тсарге и о
его семье,  как он жил с ними.  Добрые люди. Думалось о возвращении Тсарга
из Города,  что он сказал и как, не медля часа, принялся собирать Одинца в
путь.  А  девка,  дочь Тсарга?  Пустое дело.  Вот если бы  подменить ее на
Заренку... Заренка!
     Мысли  Одинца  оторвались от  Тсарговой  заимки  и  полетели  вперед.
Пятнадцать фунтов серебра - большое богатство, но ведь и оно собирается по
золотникам. Тсарг сказал правду. Набрать побольше мехов и оправдать виру.
     Небо густо посерело. Парень зашел в пихтач и выбрал дерево, подсохшее
на корню.  Чтобы не было жарко, он сбросил тулупчик и нарубил пихтовых лап
на  постель.  Сухое  дерево  он  свалил,  сбил  сучья  и  надколол  бревно
припасенными в поклаже клиньями. Потом он приподнял его на сучьях и развел
костер под хлыстом.
     Он  расстелил пихтовые лапы  вдоль  готовой нодьи чтобы не  лежать на
снегу.  Костерок разгорелся, из хлыста закапала смола, и надколотое бревно
приняло огонь Теперь дерево будет само себя досушивать и кормить огонь без
отказа. Пламя сгрызет бревно до самого комля.
     За  делом  сгустилась ночь.  Здравствуй,  темная!  У,  нодьи светло и
тепло.  Одинец растопил в котелке чистого снега бросил горсть крупной муки
и  щепоть  соли,  опустил  кусок  вяленого мяса.  Каша  поспела быстро,  и
самодельная ложка дочиста выскребла котелок.
     Свет  от  нодьи  ходил  по  непроглядной стене,  показывал и  гнутые,
щетинистые лапы,  и  сизые стволы,  и  волосатый мох на  ветках.  На огонь
налетела сова,  бесшумно порхнула туда и сюда, метнулась, и нет ее. Одинец
смотрел вверх, как из колодца. Наверху плясала и мигала звездочка.
     Ой,  звездочка,  все-то ты видишь, все-то знаешь, но не расскажешь. А
близка ты...  Опустилась, ясная, и  повисла  над  самой  лесной  вершиной.
Влезть и достать  рукой.  Нет,  обманывает,  не  долезешь  до  нее.  Чтобы
дотянуться, нужно построить невиданную башню.
     Одинцу мнилось,  что он рубит лес и ладит башню до самого неба. Вот и
звезды. Они литые из чистого серебра.


3

     Телу стало холодно и дрожко. Одинец проснулся. Огонь по нодье отошел,
пора перебираться за теплом.
     За  лесом  небо  видно  плохо  и   нельзя  рассмотреть,   как  звезды
повернулись кругом своей Матки.  А нодья говорила,  что минула уже немалая
часть  ночи.  Теплая нодья  тлела,  как  свеча,  оставляя за  собой голую,
посыпанную пеплом землю.
     Одинец  переполз  по  пихтовой постели  против  огня.  Здесь  хорошо,
подставляй спину в одной рубашке,  спереди прикройся тулупчиком и спи, как
в избе.
     Первый сон силен и  быстро борет человека.  Второй ленивее и  туманит
понемногу,  подходит,  отскакивает. Нодья шипела и потрескивала под зубами
огня.  Огонь доберется до  конца бревна и  опять куда-то  скроется,  будет
ждать,  пока огниво не выбьет малую искорку из кремня на варенный в печной
золе древесный гриб - трут.
     Кругом тихо.  Кажется,  что крикни, и голос пойдет до самого Тсаргова
огнища,  до Изяславова двора в  Городе.  Но попробуй крикнуть!  Лес примет
твой  голос и  спрячет.  Лес  быстро глушит человеческий голос,  он  любит
другие голоса.  Он подхватывает и несет весенние птичьи свисты,  щелканье,
гульканье,  гоготанье, цыканье, гуканье, блеянье, бормотанье, тарахтенье и
каждый вскрик жаркой и бурной птичьей любви.
     Зимой  сонному  лесу  тешиться  нечем.  И  он  затягивает  в  дремоте
тоскливую песню: "Холодно, голодно, ах, а-ах, уу-ах, тошно, у-о..."
     Зимняя песня начинается сверху и  тянется поверху.  Дрожкая и зыбкая,
но вместе и острая, она режет сердце серпом. На втором колене дикая лесная
песня расползается шире и опускается, уже не летит она, а лезет по чаще. А
на третьем колене глохнет, будто втыкается в вязкое болото.
     Эх  вы,  ночные зимние песни!  Вас поет не  счастье,  не радость,  не
любовь. Вас поет нужда, но об этой нужде никто не запечалится и ничья рука
не протянется помочь.  Эта нужда злая,  и утоляется не трудом и лаской,  а
живой кровью и теплым мясом. Ей никто не верит, никто не разжалобится.
     Злую  песнь тянет бездонное волчье брюхо,  поет несытое волчье горло.
Одинец слушал сквозь дрем