Грозно  рвались  вниз  по  течению тяжело  груженные черные  драккары
вестфольдингов со  страшными,  безобразными чудовищами на задранных носах.
Мутная  вода  бурлила  в  глубоких бороздах за  хвостатыми кормами,  волна
плескалась на бережок.
     Прошли - и как не было чужаков на Волхове...
     У  братьев ярлов Беммель-фиорда Гаука и Гаенга не хватало гребцов для
смены,  но  их  три драккара не отставали.  Доли добычи уцелевших викингов
после  заключительного  грабежа  увеличились  почти  вдвое,  что  заменяло
недостающих.
     Перед Ладогой,  будто нависнув над пригородом, драккары остановились.
Вестфольдинги поглядывали на низкий тын и малый Детинец Ладоги.  Им Ладога
была не  нужна,  их  задержало другое.  От берега,  больше чем на половину
Волхова ладогожане вывели  заграждение из  сплошных плотов,  поставленных,
как  видно,  на  якоря.  Волховское течение  загнуло  полукружьем вязанные
мочальными канатами толстые бревна.  За  ними получилась обширная заводь с
собравшимися расшивами и  лодками,  на  которых прибывало земское войско с
дальних онежских и свирских берегов.
     Спереди Волхов приделал к  бревнам ершистый вал  из  корья,  мертвого
камыша, сучьев и прочего речного плавучего мусора - заграждение копило его
не один день.
     У ладогожан не хватило бревен перехватить всю реку, зато они укрепили
заслон,  понаставили дощатых щитов с козырями и бойницами.  Стрелки засели
на загрузших плотах. Ждали нурманнов и на берегу.
     Опытные  вестфольдинги осматривались:  несмотря  на  нехватку плотов,
ладогожане все же заперли стрежень.  Течение, бурля, уходило под бревна. У
свободного берега Волхов струился незаметно, там мели, обычное продолжение
береговой пологости.  Заграждение,  отходя от крутого берега,  перехватило
удобную для плавания,  безопасную глубину. Видно, не нурманны над Ладогой,
а Ладога над нурманнами нависла...
     Вестфольдинги построились в  две  нитки.  Ближе к  плотам пойдут пять
больших,  а  дальше от  плотов,  у  мелкого берега,  проскочат три меньших
драккара.
     Не  спеша,   готовясь  прикрывать  гребцов  щитами,  драккары  начали
сближаться с  заграждением.  Передними пустили братьев Гаука  и  Гаенга на
двух больших и  одном малом драккаре.  У  ярлов Беммель-фиорда не  хватало
викингов, Ролло и Ингольф поддержат их сзади своими стрелками. Ингольф шел
вторым с  одним большим драккаром и двумя меньшими.  Замыкал Ролло на двух
больших.
     Они спускались по  течению,  пока передние не оказались на расстоянии
четырех или  пяти  полетов стрелы от  плотов.  Тут  кормчие часто забили в
звонкую бронзу, и драккары рванулись.
     Осторожный кормчий Гаука  правил так,  точно хотел не  проскочить,  а
налететь на  преграду.  Зная,  что  ладогожанские лучники не  пробьют борт
"Морского Коня",  а снизу вверх им неудобно целить, кормчий решил провести
драккар так близко, чтобы лишь не поломать весел. Выждав мгновение, он сам
вместе с  подручными налег на правило руля,  безупречно метко разворачивая
"Коня" по бревнистому краю наплавной плотины.
     Тут-то и  ударило в  днище!  Гребцы опрокинулись с  румов,  и кормчий
слетел вниз головой с  кормовой палубы.  Его подручные удержались за руль,
но  сам ярл Гаук не удержался за шею "Коня".  Он камнем ушел на волховское
дно,  как был:  со щитом и  мечом,  в  латах и поножах,  в рогатом шлеме с
золотой насечкой на упрямой и жадной голове.
     Бывалое днище "Морского Коня" треснуло.  Разбрасывая плотно уложенные
тюки  с  богатой добычей и  ломая  румы,  снизу  просунулся толстый мокрый
зубище-бревно. Упершись в дно реки, оно приподняло тяжелый черный драккар,
толкнуло  на  другое  такое  же  зубище  и спряталось.  В две расщепленные
пробоины яростно-хлынула мутная волховская вода.
     Ни  в  чем  не  уступая брату  первого места,  Гаенг шел  на  меньшем
беммельском драккаре во  главе  второй нитки.  Кормчий "Соболя",  опасаясь
мелей,  гнал  драккар  стрелой,  рассчитывая проскочить возможный  илистый
перекат.
     Опытный мореход-вестфольдинг был  прав  -  его  ждала мель.  "Соболь"
мчался под частый звон диска,  истинный пенитель морей, и сам пронзил себя
бревном,   как  медведь,   буйно  напоровшийся  на   боевую  рогатину  без
перекладины.  Конец окованного железом подводного зуба высоко выскочил над
бортами,  и  "Соболь"  самоубийственно  вгонял  в  себя  бревно,  пока  не
проскочил над ним и  не  вырвал из расщепленного насмерть днища.  "Соболь"
освободился и осел. Румы залило, кормчий бросил правило бесполезного руля.
     На  "Соболе" никто не успел сорвать тяжелые доспехи и  никто не сумел
всплыть  под  стрелы  ладогожанских  лучников.  Не  было  и  ярла  Гаенга.
Наклонившись над  хищным  носом  вестфольдингского "Соболя",  новгородская
сосна приласкала непрошеного гостя,  и  он побежал по дну в  последний раз
поспорить с братом, кто собрал больше славы и кого Отец Вотан будет громче
приветствовать за столами Валгаллы.
     Несколько  викингов  "Морского  Коня"  решили  глупо  воспользоваться
лишним мигом  жизни и  покупали этот  миг,  цепляясь за  плоты в  ожидании
новгородской дубины.


2

     В  тот  самый  день,  когда ладогожане сначала слушали на  своем вече
гонцов самозваного новгородского князя Ставра,  а потом всем скопом топили
в   реке  неудачливых  послов  и  нескольких  преждевременно  объявившихся
пособников, не то трое, не то четверо мастеров обсуждали простую, нехитрую
шутку:
     - Если лесину от хлыста затесать остро, а на комель навязать камень и
затопить? Комель встанет на дно, а вода подымет острие. Добро ли будет?
     - Не  добро.  Острие повернет по  воде,  и  нурманны сверху уйдут без
всякой помехи.
     - Не добро...
     - А навязать под острие поводок с якорем?  Вот она, лесина, и встанет
против воды.
     - А острие подтопить поводком, чтобы его наружи было не видать!
     - А острие не оковать ли?
     - Худа не будет.
     ...Кормчие Ролло вовремя остановили оба  драккара норангерского ярла.
Драккары же Ингольфа оказались в опасной близости к ловушке, и его большой
драккар едва  не  погиб.  Гребцы  успели пересесть лицом  к  носу  и  дать
обратный ход. Страшное острие коснулось днища, но дуб выдержал.
     Ролло и Ингольф беспомощно наблюдали за гибелью третьего и последнего
драккара бывших владетелей Беммель-фиорда.  Но Гауку и Гаенгу все было уже
безразлично, а Ингольф обеднел на один из своих драккаров. Меньший драккар
уллвинского ярла шел за "Соболем". Кормчий "Куницы" слишком круто отвернул
к  берегу и  посадил драккар на  мель.  Викинги спрыгнули в  мелкую воду и
тщетно   пытались  столкнуть  "Куницу".   Они   принялись  за   разгрузку,
выбрасывали добычу, но "Куница" сидела как прикованная.
     На близком пологом берегу, присев в кустах тальника и лежа на животах
в низких зарослях лопушистой мать-мачехи, терпеливо кормила речных комаров
тайная засада ладогожан.  Сильной и меткой стрельбой лучники новгородского
пригорода загнали викингов за обращенный к реке борт, но и тут потерпевших
крушение на излете доставали стрелы с плотов.
     Ингольф не  решился подойти к  обреченному имуществу;  но  не покинул
своих.  Закрыв  уцелевших  викингов  "Куницы"  от  плотов  высоким  бортом
большого драккара, он принял пловцов.
     У  ладогожан  не  нашлось  камнеметов  и  самострелов,  чтобы  побить
остальных нурманнов,  когда те осторожной ощупью,  как слепые, пробирались
по опасному месту.
     Тащась медленнее ленивого течения,  нурманны еле двигались.  На носах
лежали наблюдатели,  внимательно рассматривавшие воду и  предупреждавшие о
струйках,  расходящихся на  поверхности подозрительными треугольниками.  И
все же порой задевали затопленную смерть.  Кормчий удерживал драккар почти
на месте,  и все ощущали, как острие скребло днище, щупая прочный смоленый
дуб от носа до самой кормы.
     Ладогожанские стрелки открыто били  с  плотов  и  с  пологого берега.
Драккары не отвечали.  Все свободные от гребли викинги закрывали товарищей
на  румах щитами и  телами в  доспехах.  От движений гребцов,  от внимания
наблюдателей и кормчих зависела жизнь. Так никогда не бывало ни в одном из
походов!
     На  драккаре Ролло  сорвало  руль  острием зуба,  заклинившимся между
обрезом кормы и рулевой доской. Это было последнее испытание. Однако Ролло
и  Ингольф тянулись со  всеми предосторожностями до самого озера Нево,  до
спасительных, почти морских глубин.
     Ладогожане грызли кулаки,  обвиняя себя в тяжкодумстве.  Не поспешили
достроить камнеметы,  мало, мало наставили на Волхове остреных лесин! Ушли
четверо нурманнов,  ушли...  Но  больше ни  один не  уйдет!  И  ладогожане
продолжали  затыкать  Волхов  до  первой  лодочки,  принесшей  весточку  о
сожжении нурманнов.  Тогда люди пустились шарить по дну железными когтями,
из-за   добрых  доспехов  вытаскивать  тела  вестфольдингов  и   поднимать
затонувшие на неглубоком месте Драккары с богатым имуществом.



Глава пятая

1

     Кромный  город  отчуждился  от  своего  Детинца  завалами,  засеками,
заплотами.  Ближние к  Детинцу горожане злой рукой разорили для этого дела
собственные дворы,  чтобы  никуда  не  дать  выхода  нурманнам с  окаянным
самовольным князем.
     Дружинник принес  князю  Ставру стрелу,  упавшую на  излете во  дворе
Детинца.  На древке была намотана желтовато-прозрачная ленточка пергамента
с.надписью. Самовластный князь развернул пергамент и прочел:

               "Добрыня Боярин Плесковский с Женой Потворой
                        Отрекаются Тестя и Отца".

     Ставр прочел и ласково, бережно положил на стол кожицу. А она, сказав
без голоса свои нужные слова, вновь свернулась, как живая.
     Что-то  влетело в  узкое башенное оконце и  впилось в  стену горницы.
Ставр поднялся и  взялся за  дротик,  глубоко засевший в  бревне.  Твердый
каленый наконечник расщепил трещину и увяз, как забитый молотом. Древко от
удара раскололось и насело на железо.  Силища? Такой дротик пронижет быка,
пробьет латника.
     Князь подошел к  оконцу и высунулся,  закрыв собой проем.  Он захотел
взглянуть,  откуда метнули дротик.  Разве различишь!  В улицах за засеками
много воинов. Этот дротик пущен не рукой.
     Ставр разглядел камнемет,  который,  запрягшись в  ременные и льняные
канаты,  новгородцы тащили на себе,  но самострела не увидел. Мало ли где:
на  дворе,  на  пожарищах или  на  крыше -  засели стрелки со  своим малым
оружием. Велик Новгород, велик...
     На некоторых пожарищах,  где дворы выгорели в  день битвы нурманнов с
новгородцами,  трудились хозяева.  Не  прошло  еще  четырех  дней,  а  уже
поднимались свежие бревна новых  стен.  Быстро умеют строиться новгородцы.
Вон кроют крышу желтой соломой. Хозяин забрался на конек, принимает снопы.
     Издали и  с  высоты башни  все  люди  казались Ставру букашками.  Как
муравьи,  они ползли,  каждый со своей былкой, собирать разоренные гнезда,
хотя вон он, разоритель. Он здесь и может вновь разорить.
     Нет,  не  может -  это князь знал крепко.  От нурманнов не осталось и
пятой части той  силы более чем  в  десять тысяч викингов,  с  которой они
пришли в Город по его зову.  Остальные,  кроме уплывших с четырьмя ярлами,
все побиты.  Их побили эти самые муравьи,  которые отстраивают свои дома и
роятся на городских улицах, готовясь насмерть заесть последних врагов.
     Как  будто бы  князь ждал второго дротика,  чтобы его  рассмотреть на
лету. Не дождался. Отойдя от оконца, - он не повернулся спиной, а отступил
за стену,  -  князь заметил принесшего гостинец дружинника и только сейчас
вспомнил о нем:
     - Что стоишь-то, ступай к своему месту.
     Ставр  вновь  расправил  пергамент,  вновь  прочел  слова.  И  верно,
третьего дня,  нет, вчера,  ему с  тына померещился зять,  боярин Добрыня,
среди новгородцев.
     Князь водил пальцем по упрямо свивавшейся коже.  Потворушка-скворушка
писала,  она,  она.  Не  наемный умелец,  Ставр сам  учил дорогую доченьку
скрытной тайне письма,  своей рукой водил ее рученьку, вместе с ней чертил
буковки.  То-то было радости обоим, когда от буковок в головку ненаглядной
поднялось первое слово, когда разумнице открылось письмо. Она и эти слова,
посланные Добрыней на стреле,  выводила,  она,  кровинушка, умница. Некому
больше.  Не  каждый ученый писец из  своих горожан или из  иных так хорошо
напишет.
     Добрыня не  слишком силен разумом,  ему не вести большие дела.  Краше
городской жизни ему  кажутся подплесковские огнища,  но  сам  он  прямой и
добрый человек.  Когда дочери приглянулись синие очи  и  богатырская стать
молодого боярина,  когда  пришлись к  сердцу его  ласковый голос  и  милое
слово,  -  Ставр  спорил  со  своей  скворушкой.  Но  он  нашел  в  дочери
собственную упрямую волю и отдал ее за избранника. Да и неплох Добрыня, не
всем иметь высокие тайные мысли, как ему, Ставру.
     Скворушка  уже  мать  троих  детей,  но  для  отца  осталась  прежней
деточкой.  Умница,  умница...  Не Добрыня,  а она, не кто другой, как она,
сумела повести так, что плесковитяне не выместили на крови Ставра злобу на
князя.  И дочь,  и внучата живы и здравы.  Для Ставра не могло быть лучшей
вести, чем присланная Добрыней. Тягота пала с плеч.


2

     Следует наградить дружинника.  Где он?  Ушел уже.  Ладно и так. Князь
был  счастлив умом дочери.  Она не  для спасения тела отреклась от  отца и
научила мужа отречься.  Она поняла ошибку отца.  Ныне и сам князь понимал,
что и не так и не вовремя он пошел на задуманное дело.
     Однако же  казалось ему,  что  он  прав.  Он  по-прежнему верил,  что
меньшим людям не  должно входить в  управление Городом и  землями,  что не
следует быть одной Правде для больших и малых.  Никому не переубедить,  не
переспорить Ставра и не переломить его мыслей. Свое знание он выносил всей
жизнью, как ему казалось. Но что ныне ему в этом знании! Праздна наука, из
которой человек не  умеет  добыть  нужного.  Она,  тонкая  наука,  подобна
свиткам пергамента и  папируса,  где мудрецы изложили свои мысли.  Их мало
прочесть, нужно понять и суметь сделать. А как делать - не написано нигде.
     Ставр  вспоминал  басилевсов-автократоров,  кесарей  Восточного Рима,
переосмысливал виденное и  слышанное.  В  самом начале кто-то  один  сумел
устроить  власть.   А   уже  потом  другие  ее  перехватывали  и   держали
прикормленные иноземные дружины, как подпорку трона.
     Великий  князь  франков Карл-Шарлемань покорял одни  народы  другими,
разделял их  и  добился всего.  Король и  собирал разные дружины из разных
народов,  и содержал при себе иноземцев.  Но не ими он взял первую власть,
самую  нужную,  которая  лежит  внутри,  как  видно,  всякой  власти.  Это
самобытное начало есть живое семя княжеского дела.
     Ставр слыхал о  великих князьях болгар,  арабов.  И  там кто-то сумел
сделать первый дорогой почин  изнутри народа.  Такой  почин  прочен.  Плох
купец,  начавший все дело на заемное серебро.  Такому приходится за первый
же промах расплачиваться самим собой.
     Обутый в  мягкие сапоги,  неслышный как рысь,  в низкую дверь горницы
проскользнул грек Василько. Погруженный в свои думы, Ставр не заметил его.
     Слуга и советник князя пришел предложить отчаянно смелое бегство.  Он
уже  подговорил двух  нурманнов спустить его  и  князя  ночью в  ров.  Они
проберутся среди  трупов  и  проникнут через  засеки.  По  своей  привычке
Василько приготовил подходящие рассказы -  примеры из  жизни великих людей
Рима и  Греции.  Но сейчас,  глядя сбоку на каменное лицо князя,  он вдруг
понял тщету всяких выдумок.
     Грек ломал руки и тихо плакал,  а его князь ничего не слышал,  он был
уже   как   мертвый!   Подавленный  несказанной  горечью   обреченности  и
одиночества, Василько исчез.
     Что-то  тяжко  ухнуло.  Ставр очнулся и  прислушался.  Опять ухнуло и
затрещало.  Ставр  из  оконца увидел,  как  взлетела земля,  забитая между
бревнами  тына,  заметил  большой  камнемет,  установленный  за  Варяжским
гостиным двором.  Новгородцы наладили сильную  воинскую снасть,  и  до  их
камнемета не достанут камнеметы Детинца. Хотят сделать пролом от торжища -
правильно рассудили.
     Пусть бьют...  Надо бы крепче пустить корни,  суметь привлечь к  себе
больше знатных людей  и  простых людинов,  разделить народ.  Завить первое
княжье гнездо своей силой и  лучше бы совсем не звать нурманнов.  Поделить
людство на  своих,  опричных от  других людей,  и  на  прочих.  Тогда-то и
расширять княжество и покорять соседние народы,  разделяя всех, как велось
у  западных римлян и  как  ведется у  восточных!  И  нанимать иноземцев за
условленную плату.
     - А ты,  -  вслух упрекал себя Ставр,  - как меда упившись, с радости
первого успеха поспешил править.  Думая спасти свой  город,  удвоил дани и
сверх даней потребовал пять кун со двора. Опомнившись, отменил, но поздно.
Сразу себя прославил худом на все земли...
     До   Ставра   донесся  взрыв   криков,   сменившийся  громкой  песнью
ярла-скальда Свибрагера,  -  вестфольдинги начали пир.  Утром они, взяв до
четырех  сотен  княжеских дружинников,  выходили  из  Детинца.  Без  толку
разрушили два завала и,  воротясь,  рассказывали о  перебитых новгородцах.
Князь наблюдал за вылазкой, но не перечил пустой похвальбе. Вестфольдингов
самих возвратилось меньше половины,  а дружинников - ни одного. Передались
дружинники...
     Опять  и  опять трещал тын.  В  нем  четыре ряда  дубового частокола,
междурядья забиты камнем и землей. Пойти взглянуть? Нет, не к чему это...
     В Детинце было смрадно. Стояло теплое время, кругом лежали неубранные
тела,  и  в  самой крепости находилось много трупов.  А нурманнам нипочем,
пируют, хоть другому куска в рот не положить от запаха мертвечины.


3

     Сколько же ярлов среди пирующих?  Ставр считал по пальцам -  Агмунд и
Свибрагер-скальд,  старые знакомые,  Гардунг,  Гунвар,  Ингуальд,  Гаральд
Прекрасный,  Альрик  и  Эрик  Красноглазый.  Восемь...  Нет,  Ингуальд  не
вернулся с утренней вылазки. Ярлов осталось семеро.
     Вместо Ската они избрали своим королем-конунгом Эрика,  у которого от
рождения белые волосы и  красные глаза.  Красноглазый должен быть  доволен
смертью  Ингуальда.  В  сердцах  остальных тоже  прочно  вложены  взаимные
подозрения.
     Там они пьют из  обложенных золотом и  серебром человеческих черепов,
обнимаются.  Ставр  забавлялся легковерием сынов  Вотана,  как  плясками и
потехами скоморохов. И эти хотели сами княжить! Несколько слов, намек. Они
ни в  чем не верят один другому.  Ныне ярлы смягчены общей опасностью.  Но
как только она пройдет,  Ставр стравит их между собой, как псов, насмерть,
да,  насмерть!  Он будет князем, а не какой-либо чужеземный ярл!.. Нет. Не
перессорит. Не к чему да и некого будет ссорить...
     Под  ударами камнеметов трещал тын,  пылью  поднималась потревоженная
земля между бревнами.  Валун промчался над тыном,  ударил в стену башни, и
под князем дрогнул пол.
     Ставр достал  с груди ладанку с прядкой светло-русых волос.  "Спасибо
тебе, Потворушка-скворушка! Твоему отцу ничто глядеть на чужую боль, в его
сердце лишь одно слабое место,  и твоей боли ему бы не вытерпеть.  Получив
от нурманнского купца первую  весть,  он  загодя  просил  тебя  прибыть  в
Новгород.  Ты  не  послушалась  и разорвала отцовское сердце.  Не чая тебя
живой, твой отец толкнул на Плесков нурманнов для мести...
     Спасибо тебе,  доченька,  сладкогласная скворушка,  что  сумела  себя
сохранить и  не попала с  отцом в  один капкан!  Живи своим умом и дальше,
никого не слушая.
     Твой отец себя не выставит на правеж за неоплатный долг,  у него есть
надежное снадобье римских кесарей. Прощай..."
     Князь  Ставр  глотнул тайного снадобья и  ушел  из  своего небывалого
княжества.



Глава шестая

1

     В  Детинце хранились большие запасы продовольствия.  Глубокие колодцы
проникали через насыпную землю и  глину до  сильных водяных жил  в  черных