что хлебушко убыл, подкладывают. Которые успели и миску
опорожнить, тем предлагают: не добавить ли?
     За  первым блюдом хозяйки,  без  перерыва,  подают второе:  крошенную
ножами вареную говядину,  или баранину, или свинину, или дичину. За вторым
блюдом подают третье - кашу.
     Как всегда,  утоляя первый голод, мужики ели горячее молча. За вторым
блюдом заговорили и мужики и женщины.  Об одном речь,  об Одинце,  который
еще вчера здесь сидел,  за общим столом.  Никто его не хулит,  все жалеют.
Такой шум поднялся,  что Изяслав не утерпел -  прикрикнул. Заренка стояла,
прижавшись к теплой печи, и не сводила глаз с отца.
     За  третьим блюдом хозяйки начали поторапливать тех мужиков,  которые
отстали от  других,  но не могут от миски оторваться,  хотя уж чуть дышат.
Пусть едят,  не жалко. Но женщинам самим хочется скорее сесть за стол. Они
тоже с  утра голодны.  От душистого запаха горячего,  от каши с только что
давленным зеленым конопляным маслом у  них  слюнки текут.  Пора мужикам от
стола - да из избы, чтобы дать свободу хозяйкам с малыми детьми.
     Таков порядок и у Изяслава и во всех новгородских домах.  Что в доме,
то все принадлежит хозяйкам.  И к погребным запасам и к съестному в клетях
прикасается лишь женская рука.
     Мужик в  женские дела не входит.  Без хозяйки муж голодный насидится,
но не прикоснется к  печной заслонке,  не поднимет творила в  погребе,  не
сунется в хлебный ларь.  Таков обычай.  Не зря говорится,  что без хозяйки
нет хозяину ни ковша, ни куска. Хозяйка в почете.
     Изяслав почитал Светланку за  умелое и  рачительное домоправство.  Но
одного почета мало. Любил муж жену поначалу за женскую красоту, а с годами
еще больше полюбил за разумный,  добрый нрав, за совет, за удачных, ладных
детей.  Изяслав не противился,  когда после стола Светланка его  удержала,
чтобы поговорить с глазу на глаз.
     Заренка к отцу молча приласкалась,  как полевая повилика. А Светланка
прямо спросила:
     - Как же мы теперь будем с Одинцом-то?
     Изяславу не понравилось,  нахмурился.  Ему и самому Одинец был хорош,
но теперь ничего не поделаешь.  Добро еще,  что парень живым и  на свободе
остался,  а в Город ему ходу не будет.  Он должен Городу пятнадцать фунтов
серебра - где же ему их взять?
     Заренка шепчет:
     - А ты, тятенька, его выкупи, выкупи, родимый!
     Изяслав рассердился и даже отвел от себя рукой дочь:
     - Эк придумала! Где же я такое место серебра возьму?!
     Горько заплакала Заренка. Отцовское сердце как свеча тает от дочерних
слез.
     - Опомнись,  доченька,  -  сказал Изяслав.  - Если бы было у меня так
много серебра и  я  бы его Городу отдал,  что Одинцу делать?  Нурманны его
кровники. Вернется Одинец, и придется ему во дворе сидеть без выхода. Если
его  нурманны  зарежут,  с  них  ответа  не  будет.  А  Одинец  убьет  или
кого-нибудь из них ранит в защите,  ему придется отвечать за вторую кровь.
Наша Правда иноземных гостей строго охраняет.
     Заренка вскипела, слезы пропали:
     - Коли так, я за ним побегу, найду его и с ним еще дальше уйду!
     Ох уж вы,  детушки!  Малы вы -  и заботы малые,  подросли -  и заботы
выросли.  Не знает Изяслав,  что делать с дочерью:  не то сердиться, не то
ласкать.  Подумал он,  что  пора  бы  девушку отдать замуж,  но  ничего не
сказал,  только покачал головой и  пошел из избы.  Дня оставалось мало,  а
работы много.  Ужо ночью с  женой на  одной подушке будет додумывать,  как
дочернему горю помогать. Одинец парень хороший, и мастер из него будет, но
характером он непокорен,  самоволен и  упрям.  И  без наложенной на Одинца
виры не раз и не два подумал бы Изяслав, брать его в зятья иль не брать.


3

     Вечером пятеро нурманнов подошли к воротам двора старшины Славенского
конца Ставра.  Постучали калиточным кольцом,  и  за тыном глухо отозвались
псы.
     Ставр держал фризонских собак, которые хороши не только для медвежьей
и кабаньей охоты, а и для двора. Они ворчат не громко, но такими голосами,
что сразу отбивают охоту войти даже днем. А ну как псы спущены с привязки?
     У боярина дом двухъярусный, и нурманнов провели в верхнюю светлицу.
     Ставр владел и  огнищами на близких к  Городу землях и  держал рыбные
ловли на Волхове и Ильмене.  Но главное его богатство шло от торговли.  Он
повсюду  в  Городе  и  в  Новгородских землях  старался скупать  бобровые,
собольи,  куньи,  выдровые,  рысьи  и  беличьи меха.  Меха  давали  Ставру
иноземные товары,  которыми он  торговал в  Городе.  И  еще Ставр торговал
серебром,  давая его в рост под большие прибыли малым купцам, которые вели
дело на заемные деньги.
     Кроме  серебра и  мехов боярин не  брезговал и  всеми другими грубыми
товарами.  Простые,  тяжелогрузные товары Ставр уступал на месте иноземным
купцам:   мед,  воск,  сало,  кожи,  товары  валяные,  щепные,  гончарные,
железные.  А  дорогие меха мог  бы  тоже сбывать в  Новгороде,  но  их  он
предпочитал отправлять к Грекам. Так барыши большие.
     К  Грекам путь дальний.  От Ильменя поднимаются по Ловати и  волоками
тащатся  в  Днепр.  Уходят  по  большой  воде  после  вскрытия рек,  чтобы
вернуться в  Город до  зимы.  Сверху до  Киева везде по рекам и  по Днепру
живут  люди  рода  славяно-русского.  В  самом Киеве сидит князь и  правит
делами  согласно с  лучшими людьми избранного веча  по  Правде,  сходной с
Новгородской.  Потому-то от Новгорода и  до Киева мирно,  и торговые лодьи
ходят без опаски, среди своих.
     Пониже Киева лесам конец. Там степи, заросшие травами, которые скроют
коня со всадником. И плыть надобно не вразбивку, а стаями, держать крепкую
стражу: только и смотри, чтобы не налетели неведомые разбойничьи люди.
     Внизу Днепра живут первые по  пути  Греки,  то  будет уже  на  берегу
моря-Понта.  Кто  не  хочет  плыть  дальше через море,  может этим  Грекам
продавать товары  с  хорошими барышами.  Смелый же  пускается на  полудень
прямо через Понт.
     Ставр  плавал через  Понт,  где  двадцать дней  не  видно берега,  до
великого города Восточного Рима -  Византии.  Выручил большие прибыли и за
одно лето сильно разбогател.
     Светлица в  доме  Ставра  с  ясными окнами.  В  оконницы вставлены не
пузырь и не слюда,  а стекло,  которое ничуть не затемняет дневного света.
Лавки покрыты мягкими коврами.  В  углу  поставец с  зеркалом,  в  котором
человек может увидеть свое живое отражение.  Почетных гостей Ставр угощает
не  из  ковшей,  а  из  высоких  стеклянных  кубков,  оправленных золотыми
веточками  и  проволоками.  Все  это  привезено из  Восточного Рима  самим
хозяином.  Умеют  и  новгородские мастера делать  красивые кубки  и  ясные
зеркала,  но  боярину Ставру не  нравится своя работа.  Он  не  любит жить
простым укладом, как Изяслав или Гюрята.
     Ставр усадил нурманнов на скамьи.  К ним вышла дочь боярина,  девушка
со строгим,  красивым лицом,  и поднесла по обычаю, с поклоном и поцелуем,
дорогое иноземное вино. Последнему поклонилась отцу и покинула покой.
     Вбежали босые  слуги  в  длинных белых  рубахах и  расставили блюда с
дичиной,  со сладкими медовыми закусками, жбаны пива, вина, крепкого меда.
Притащили жареную  и  вареную  кобылятину,  до  которой  нурманны  большие
охотники.
     Ставр  хорошо  понимал по-нурманнски,  а  нурманнские гости  разумели
по-русски.  Никто из  нурманнов не  напомнил боярину нынешний суд  и  его,
боярина, нежданную болезнь.
     Они  беседовали о  Восточном Риме.  Ставр  пристально приглядывался к
римским порядкам. Там не так как в Новгороде. Там простые людины послушны.
Всем правит самовластный кесарь,  слушая советов тамошних больших людей. А
чтобы  держать  народ  в  послушании,  кесарям  служат  хорошие дружины из
иноземцев.  Иноземные дружинники живут в Риме в отдельных крепостях, кроме
кесаря и  больших людей никого не знают и не общаются с простыми людинами.
Обычай  разумный  -   дружинникам  не   жалко  бить  людей  при  усмирении
непокорных.
     Нурманны не удивлялись рассказам Ставра. Они слыхали о римской жизни.
В иноземных кесарских дружинах служат не одни варяги со славянами.  С ними
вперемежку и  нурманны держат римский народ в  подчинении кесарям.  Кесари
платят хорошо,  а  все же  служба -  подневольное дело.  Нурманны не любят
послушания, им бы самим устроиться господами.
     Не в первый раз ведет Ставр с нурманнами кривые речи,  пряча в словах
недомолвки и намеки.



Глава четвертая

1

     Под  могилу убитого нурманнского ярла  Гольдульфа Город  отвел  место
часах в двух хода от городского тына. Хорошее место, видное, на ильменском
берегу, чтобы покойнику было свободно.
     День выпал ясный и  теплый,  со  светлым,  добрым Солнышком.  На небо
глядя,  скажешь, что Лето обратно вернулось на Землю. Но на ракитнике вялы
битые  заморозками,  по-осеннему печально опущенные редкие листья,  березы
уже сбрасывают желтую листву, побурела огрубевшая трава - отава.
     Нет,  не скоро Лето вернется. Уже запирает близкая Морена - Зима Небо
железным ключом.  Уже  более нет с  Неба выхода веселому грому с  золотыми
молниями, от которых бежит вся нечистая злая сила.
     С  сивера на полудень тянут косяки пролетной водяной птицы.  Курлычат
длинноносые журки, глаголят гусиные стаи. Все стронулись со своих выводных
гнездовий.  Вон и  лебеди.  Они,  в  отличие от других крылатых,  плывут в
небесном море  семьями,  в  стаи не  сбираются.  У  кого острый глаз,  тот
отличит по серому перу молодых от стариков.
     Откуда же тянет несметная птичья сила?  Отовсюду. Одни с Новгородских
Земель,  другие от нурманнов,  от лопарей -  карелов,  из-за веси. Иные же
совсем неизвестно откуда.  Как бы далеко ни забредали вольные новгородские
охотники,  всегда  весной  и  осенью над  их  головами проходили пролетные
птицы. Как видно, есть на далеком сивере неведомые земли.
     Мир  велик.  Одно Солнышко его  знает,  ему  одному сверху все видно.
Нурманны рассказывают, что на сивере за их землей лежит предел всему миру.
Там океан-море льется вниз в бездонную  черную  ямину,  в  которой  гибель
человеку  и  всему  живому.  Там  сидит  злой  бог  Утгарда  - Локи и ждет
неминуемого конца белого света.
     Новгородцы не  верят россказням нурманнов.  Нет ни  черной ямины,  ни
злого Локи.  Есть доброе Солнышко -  Дажьбог,  оно сильнее всех,  и ему не
будет конца.
     А  нурманны верят.  Они  молча шли с  телом ярла Гольдульфа к  месту,
отведенному для погребения.  Были они в  кольчугах и  бронях,  со  щитами,
копьями, мечами, с луками и колчанами, полными стрел.
     Носилки  с  Гольдульфом везли  четверо  коротко  остриженных рабов  с
железными ошейниками,  одетых в  грязные льняные кафтаны.  И  еще  пятерых
рабов, связанных сыромятными ремнями, нурманны гнали с собой.
     Они двигались воинским строем,  кабаньей головой. В первом ряду двое,
за  ними трое,  потом четверо.  В  каждом ряду прибавлялся один боец -  до
десятка.  Потом  строй убавлялся по  одному человеку и  заканчивался,  как
впереди, двумя бойцами.
     Посторонних не было никого.  Нурманны не любят, чтоб на их похоронные
обряды смотрели чужие.
     Новгородские старшины сдержали слово.  Березовые,  сосновые и  еловые
стволы, очищенные от сучьев, были сложены костром. Он возвышался как холм,
на  три человеческих роста и  шагов на  сорок по окружности.  Для подтопки
были готовы колотая щепа и береста.
     Все  нурманны,  кто  находился в  то  время  в  Новгороде,  пришли на
похороны ярла Гольдульфа.  Собралось до  полутора сотен.  Они встали перед
костром полукругом.
     Друг  и  торговый товарищ Гольдульфа,  ярл  Агмунд,  владетель фиорда
Хуммербакен,  сбросил с  носилок покрывало и  посадил мертвеца,  чтобы  он
видел всех и его видели все.
     Владетель фиорда Сноттегамн,  ярл Свибрагер, славившийся как скальд -
певец-хранитель преданий, протянул руки к Гольдульфу и запел:

                         Дети Вотана,
                         слушайте песнь,
                         слушайте слова,
                         Вотан с нами.
                              Нам сильные Норны
                              И воля Вотана
                              измерили меру
                              и дней и часов.
                         Избегнуть Судьбины
                         никто не старайся,
                         урочное время
                         нам только дано.

     Скальд умолчал о  битвах,  в которых участвовал Гольдульф,  о добыче,
которую он захватывал,  о богатстве,  скопленном мечом и торговлей. Что во
всем этом,  когда Вотан отказал Гольдульфу в достойной смерти,  не дал ему
лечь в сражении!  Свибрагер не мог воспеть смерть Гольдульфа, и, напоминая
холодному трупу  о  непреложности судьбы,  которой боятся  даже  боги,  он
утешал ярла, убитого кулаком новгородского простолюдина:

                         Тайны не скрою
                         от храброго мужа,
                         что пользы не будет
                         бороться с Судьбою.

     Перед  носилками  поставили  на  колени  связанного  раба,  молодого,
светловолосого,  сильного.  Свибрагер вцепился  в  короткие  волосы  раба,
поднял его опущенную голову и закричал:
     - Смотри,  могущественный Гольдульф!  Вот  твой убийца!  Вот русский,
Одинец! Насладись его кровью!
     Свибрагер проткнул острым толстым мечом шею нареченного Одинца. Кровь
хлынула на труп.
     Гольдульф  бесстрастно  смотрел   тусклыми,   мертвыми   глазами   на
ярла-скальда, который зарезал с теми же словами и второго раба.
     Но Агмунд, который поддерживал труп ярла, воскликнул:
     - Гольдульф принял жертвы и  узнал убийцу!  Смотрите,  рана на голове
ярла сделалась влажной!
     Кровью трех  последних рабов окропили костер,  чтобы она  поднялась в
Валгаллу с Гольдульфом. Великий Вотан любит запах человеческой крови.


2

     Гольдульфа на черном суконном плаще подняли на костер.  Рядом с ярлом
положили его оружие,  в  ногах -  тела зарезанных рабов.  Господин и рабы.
Вестфольдинги-нурманны,  дети  племени фиордов,  уверены,  что  таким,  из
господ и  рабов,  Вотан создал мир и таким мир будет до своего конца.  Сын
племени фиордов - господин. И там, где он еще не правит, он будет править.
Он - Сила. Сила правит и будет править миром до последнего часа.
     Снизу  побежали огоньки и  завились вверху  в  черном и  сером  дыме.
Солнышко заслонилось от  нурманнов густым дымным облаком.  Дерево шипело и
трещало и  вдруг разом вспыхнуло.  Так ярко забушевал желто-красный огонь,
так принялся палить, что нурманны прикрыли лица и отступили от костра.
     Чтобы  не  видеть того,  что.  делается на  Земле,  чтобы не  слышать
страшного запаха погребального костра ярла Гольдульфа,  еще выше поднялись
в небе стаи безгрешной доброй птицы.
     Огонь  допылал,  костер рассыпался пеплом,  смешался прах  человека и
дерева.  Нурманны дружно  взялись за  работу и  набросали высокий,  крутой
холм.  В  нем навечно,  до конца мира,  должен сохраняться пепел сожженных
тел.
     День пошел на вторую половину,  небо опустело от птиц.  В  воздухе на
легких  паутинках плыли  по  своим  невидимым дорожкам легонькие маленькие
паучки.  Нурманны двинулись в обратный путь. Они шли вразброд и глядели на
Город.
     Хороший город...  У  самих нурманнов,  у свеев,  у датчан,  фризонов,
валландцев,  саксов,  бриттов и  англов нет  таких  городов.  Между  собой
нурманны называют русскую страну богатой Гардарикой, страной городов.
     Через этот Город идет торговая дорога к  Грекам.  Тот,  кто завладеет
им, будет господином дороги.
     Хольмгард разрастается как  лес.  Ему мало одного берега реки,  он  и
другой начал захватывать своими улицами.  Он владеет хорошими землями.  Из
его  земель год  от  году все  больше идет драгоценных мехов.  А  простого
товара - беличьих шкурок, овечьих, бычачьих и звериных кож, птичьего пуха,
сала, меда, воска - не счесть...
     Нурманны думают о богатстве Города, об отличных мастерах, которые все
умеют, которые во всем сильны: в кузнечных, литейных, ткацких, деревянных,
костяных, гончарных и во всех прочих делах.
     Нурманны смотрят на широкое,  бескрайное озеро-море,  на  многоводную
реку,  на  возделанные  поля,  на  стада  скота.  Внимательно разглядывают
городской тын. Сильный Город.
     Нурманны неудержимо тянутся к  богатом местам и смотрят на них взором
господина и грабителя разом.



Глава пятая

1

     Одинец уже  третий день сидел на  лесной поляне под  двумя сросшимися
соснами.  Не  хуже,  чем  цепь  прикованного к  столбу  дворового медведя,
держала парня рана в бедре.  Он не мог ступить на ногу. Бедро раздулось, и
там,  где застряло железо от нурманнской стрелы, поднялась шишка величиной
с кулак.
     Он  не был голоден.  Ему удалось сбить еще одного,  борового петуха -
глухаря, но он и, первого не доел. Одинцу было трудно и больно шевелиться,
но все же он ходил на край поляны и  добыл в песке хороший огненный камень
- кремень.  С березы он содрал бересты,  а с липы -  луба,  сплел туески и
замочил в  воде.  Вот и  ведерки.  В них можно было бы и пищу сварить,  но
Одинец испек своих глухарей в золе, а в туесках припас под рукой воды. Его
мучила жажда.
     В  Новгороде разные болезни и  раны  врачевали колдуны -  арбуи.  Они
знали наговорные слова,  а  на  шеи  больным навешивали в  ладанках-наузах
тайные травы и косточки.  Кроме арбуев,  людям помогали знахари. Эти умели
складывать сломанные кости в щепу и лубки,  чтобы они срастались. Открытые
раны  знахари промывали настоями хороших трав  и  заливали чистым топленым
жиром. Знахари не арбуи, они своего умельства не держали в тайне. И Одинец
знал, что ему следует ждать, пока нарыв созреет.
     Последнюю ночь рана не  дала спать.  Он истомился пожелтел,  ослабел.
Зато шишка вздулась острием и на ощупь сделалась мягче.
     Парень наточил нож  об  огниво,  направил на  поле  кожаного кафтана.
Попробовал ногтем - остер.
     Он уселся поудобнее,  нацелился и разрезал нарыв вдоль.  Разрезал - и
белого света не взвидел. В глазах стало темно, и, не будь за спиной сосны,
он повалился бы навзничь.
     Опомнившись,  он обеими руками надавил шишку,  и  из раны еще сильнее
хлынуло.  Боль стала еще злее.  Он стиснул зубы.  Не чувствуя,  как по лбу
течет пот,  он залез пальцами в рану,  достал до железа,  впился ногтями и
потянул.
     Точно живую кость сам из себя тащил.  От боли и  от злости завыл,  но
тащил:
     - Врешь! Я тебя дойду!
     И  железо -  в руке.  Сразу сделалось легко и боли почти нет.  Промыл
рану холодной водой. Как хорошо...
     Ему так захотелось есть,  будто бы он век ничего не ел.  Доел остатки
первого глухаря,  прикончил второго.  Сгрыз  все  кости,  запивая водой из
туеска.
     Насытившись,  подумал,  не  сходить  ли  еще  за  водой?  Нет,  лучше
посидеть. Забирала усталость, сладкая и мягкая, как гагачья перина. Боли и
тяготы в теле как не бывало.
     Он  рассматривал  наконечник  нурманнской  стрелы.   Такой  же,   как
обычно...  А  тут  что?!  Одинец потер железо о  землю.  На  трубочке ясно
обозначился кружочек.  Так это же собственная Одинца мета! Он сам ковал на
продажу такие наконечники у Изяслава.  Мета -  буквица О,  первая -  имени
молодого кузнеца.
     И смешно и досадно Одинцу. Твоим добром тебе и челом! Чтоб пусто было
нурманну! Он нарочно не закрепил наконечник. Одинец бросил железо, которое
так чудно к нему вернулось, сполз пониже, вытянулся, закрыл глаза, и перед
ним  хлынули,  как с  расшитого полотенца,  маленькие-маленькие человечки,
смешались, закрутились и разбежались перед Изяславовыми воротами на Щитной
улице. А он будто входит во двор, и Заренка перед ним:
     "Где был,  непутевый?  Где шатался?" -  так и жжет его в самое сердце
огневыми глазами.


2

     Когда Одинец очнулся,  то не сразу понял, сколько времени спал - час,
день или неделю. И не тотчас вспомнил, как попал в лес