силась к дочери.  Что это с нею?  У нее,  безумной, радостью
горят глаза, и говорит она такие странные вещи, словно бредит.
     - Стратон, ой, Стратон, ее сглазили!
     Стратон приложил руку  ко  лбу  Мальвы,  она  отвела  ее  и  спокойно
повторила:
     - Ислам-Гирей не будет воевать с Украиной.
     Еще миг стояла неподвижно, потом повернулась и убежала из комнаты. Не
слышала, как звала ее мать.
     ...На  узких  бахчисарайских улицах  столпилось  столько  людей,  что
иголке негде было  упасть.  Ашлама-дере и  Мариам-дере были забиты толпой,
мальчишки взобрались на  крыши,  к  дворцу и  близко никого не  подпускают
вооруженные сеймены.  Хан  будет въезжать в  город с  запада,  со  стороны
Эски-юрты.  Мальва  побежала  обратно,  в  Салачик,  поднялась  по  крутым
тропинкам на  плато  и  помчалась мимо  цыганских хибарок туда,  где  было
меньше  людей.  Спустилась  к  невольничьему рынку,  остановилась  у  края
дороги, и уже никакая сила не могла вытолкнуть ее отсюда.
     - Едут,  едут!  -  прокатилось по  длинной  улице,  и  сердце  Мальвы
замерло.
     Из-за  поворота выехал  отряд  конных воинов,  закованных в  латы,  а
следом за ними два всадники в дорогих одеждах.
     - Слава  Ислам-Гирею!  Слава  Сеферу Гази!  -  кричала толпа,  только
Мальва молчала и широко раскрытыми глазами смотрела на тех, кому воздавали
хвалу.
     Один  -  старик  с  редкой бородкой,  сморщенным равнодушным лицом  и
закрытыми глазами -  изредка поднимал веки и  окидывал толпу презрительным
взглядом,  второй... Разве это он? Нет, не он... Совсем незнакомый мужчина
сидел в  деревянном седле с  резными украшениями,  в  голубом кафтане и  в
собольей шапке с двумя султанами.
     Эскорт приближался,  и  когда вот-вот  должен был пройти мимо Мальвы,
хан  повернул голову,  вытащил из  расшитого золотом пояса  горсть монет и
бросил людям.  Мальва узнала:  это  был  тот  самый  рыцарь,  которому она
когда-то  напророчила ханство,  только  он  намного старше,  неприступней,
суровей.  Мальве показалось,  что  он  остановил на  ней свой взгляд,  она
подалась вперед, но ее оттеснили конные сеймены, спины людей закрыли перед
ней процессию.
     Долго  не  утихал  шум  в  столице,   спряталось  солнце  за  ротонды
Эски-юрты.  Мальва возвращалась в Мангуш.  С опущенной головой,  поникшая,
упавшая  духом.  Мечты,  взлелеянные  годами,  радужные,  вдруг  поблекли,
полиняли,  стали такими бедными,  как  вот  эта  медная монета,  брошенная
щедрым ханом. Девушка сжимала монету в кулаке, изредка посматривая на нее,
потом бросила ее в известковую пыль на дороге.
     Дома ждали ее заплаканная мать и мрачный Стратон.
     - Где ты была? - спросили они в один голос.
     - Там... встречала хана...
     - Ты видела его?
     - Да, - сказала она тихо и безутешно зарыдала.
     Мария уложила Мальву в постель,  голова ее горела:  не иначе,  кто-то
сглазил  дочку.   Мария  прикладывала  к  ее  голове  холодное  полотенце,
тревожилась.  Стратон долго сидел молча,  он не понимал причины Мальвиного
недуга, но был уверен - это не потому, что ее сглазили. Вечером промолвил,
тяжело вздохнув:
     - Вот что, Мария... Если уж ты твердо решила вернуться на Украину, то
не откладывай.  Беда беду найдет,  пока солнце зайдет... Иди к хану. Новый
царь в начале своего царствования всегда бывает щедрее,  чем тогда,  когда
осмотрится. А если у тебя не хватит денег, добавлю.


     <С  кем ты  будешь,  Ислам?>  -  спрашивали пронизывающие узкие глаза
Сефера Гази молодого хана, вошедшего в зал дивана.
     Ислам-Гирей  остановился напротив высокого трона,  обитого  оранжевым
сукном, с вышитым золотым полумесяцем на спинке, ждал ритуала коронации. К
хану  подошли  четыре  бея,  каждый  держался за  угол  широкого пушистого
войлока.  Высокомерно  и  покровительственно,  словно  на  старшего  сына,
посматривал на  Ислам-Гирея  самый  богатый в  Крыму ширинский бей  Алтан,
некоронованный хан улуса.  Заискивающе глядели на  нового хана яшлавский и
барынский беи.  Холодный, горделивый, как бы равнодушный ко всему, что тут
происходит, стоял властитель Перекопа ногаец Тугай-бей.
     Ислам-Гирей  всматривался  в  лица  своих  требовательных советников,
остановил взгляд на  Тугае,  и  его  глаза засияли.  Этого воина -  именно
воина, а не бея - он знает еще с тех пор, когда командовал восстановлением
Ор-капу.  Ислам подумал:  если ему когда-нибудь придется считаться с этими
четырьмя могущественными беями  ханства,  он  будет  искать  дружбы  не  с
коварным Ширином,  не  с  трусливым Барыном,  не  с  убогим Яшлавом,  а  с
Тугай-беем из  рода Мансуров,  который ковал свою волю в  седле,  а  не на
мягких персидских коврах.
     Хан  стал на  войлок,  беи подняли его,  взявшись за  четыре угла,  и
понесли, восклицая:
     - Встань! Живи!
     Молча  смотрели на  церемонию ханские оруженосцы-сеймены и  их  вожак
Сефер Гази, стоявшие возле трона.
     Беи ждали, что хан поклонится им.
     Мускулы на лице Ислама напряглись,  еще больше выдалась вперед нижняя
челюсть. Он не встал и не поклонился беям, оперся головой о спинку трона и
протянул назад руку  -  Сеферу Гази.  Тот  подошел,  величественным жестом
подал хану свиток бумаги. Ислам развернул его и медленно, слово за словом,
прочел первый свой указ:

          - <Великого  улуса  правого  и  левого  крыла  благородным беям,
     муфтиям,  кадиям и шейхам сообщаю этим указом: отныне я великой орды,
     великой  монархии,  столицы  крымской,  неисчислимых ногаев,  горских
     черкесов - великий цесарь.
                                           Ислам-Гирей, сын Селямет-Гирея.
                                 Великого хана самый благородный советник,
                                 полномочный и доверенный Сефер Гази-ага>.

     Дернулась голова у  Ширин-бея,  губы сжались в злобе,  пробежала тень
неудовольствия по лицам яшлавского и  барынского беев,  только Тугай стоял
как и прежде - гордый, могущественный и непроницаемый.
     Ислам-Гирей поднял руку,  и  все,  кроме Сефера Гази,  вышли из  зала
дивана.  Бывший  учитель,  теперь ханский визирь,  молвил,  не  двигаясь с
места:
     - Первый бой выигран. Но это только первый бой.
     В зал неожиданно вошел ханский оруженосец соймен Селим -  он три года
верно ждал своего благодетеля и повелителя в свите Крым-Гирея - и сообщил:
     - Гонец из Стамбула!
     Углом приподнялись вверх брови Ислама,  спрятались за  веками мышиные
глазки Сефера Гази. Но и хан не поднялся, не пошел навстречу.
     - Пусть войдет, - велел он.
     Высокий турок в янычарской форме слегка наклонил голову,  и тут Сефер
Гази прошипел:
     - Кланяйся в ноги великому хану!
     Султанский посол смутился, побагровел, поклонился еще ниже, но не пал
на колени. Произнес:
     - Именем солнца мира  султана Ибрагима повелевает тебе великий визирь
отправить свои войска на Украину или в  Московитию и  доставить в  Стамбул
четыре тысячи невольников для четырехсот кораблей,  которые необходимы для
войны с Венецией.  И еще велит направить сорок тысяч войск под его высокое
командование.  И  передаю тебе подарки султана,  -  гонец положил к  ногам
кунтуш и саблю.
     Ислам поднялся умышленно медленно,  надел кунтуш на одну руку,  а  на
саблю даже не взглянул.
     Что  ответить гонцу?  Отказаться выполнить первый  султанский приказ,
когда еще бразды правления некрепко взяты в руки,  - рискованно. Выступить
против Московитии -  невыгодно.  На Украину?  Нет,  Украину сейчас трогать
нельзя.  Теперь  казачеством  заинтересовались  Англия,  Франция,  Швеция,
Голландия.   Хмельницкий  под   Дюнкерком  одержал  блестящую  победу  над
испанцами,  он  еще может пригодиться Крыму.  А  Ляхистан не  платит дани,
можно воспользоваться случаем и  самим взять ее,  хотя султан и не говорит
об этом. А выступить придется - Крым еще не оправился от голода.
     - Передай султану,  -  сказал хан после длительного раздумья,  -  что
покорный слуга  Ислам-Гирей заверяет его  в  своей преданности и  является
рабом и пылью в сравнении с ним.  Но крымские люди в Стамбул не пойдут - у
нас голод,  чем они там поживятся?  Они пойдут в  гяурские земли за ясырем
для султана.


     ...Лишь  зимой  возвращались войска Ислам-Гирея по  Покутской дороге,
ведя десять тысяч пленных украинцев и  поляков.  А  из Стамбула в  Варшаву
направлялись послы с наказом заверить короля Владислава,  что нападение на
Польшу Ислам-Гирей совершил по приказу Аззема-паши,  за что великий визирь
был казнен.
     Дорога была далекой и тяжелой, холод косил пленников, мурзы и сеймены
возмущались тем, что после султанского дележа им ничего не осталось.
     За  Перекопом отобрали две  тысячи самых сильных мужчин для  султана,
остальных стали делить между собой.  Хан  послал Сефера Гази и  Крым-Гирея
следить за распределением ясыря.
     Вскоре  до  ханского шатра  донесся  непонятный шум,  звон  оружия  и
стрельба.  В  заснеженной степи  стали  друг  против друга два  враждебных
лагеря: мурзы во главе с Крым-Гиреем и сеймены - с Сефером-агой. Загремели
литавры,  воины мурз  в  островерхих черных шапках понеслись на  сейменов,
закованных в  кольчуги и  шлемы.  Столкнулись алебарды и  бердыши извечных
соперников в  борьбе  за  добычу.  Захлопали пищали  и  кремневые пистоли,
засвистели стрелы, зазвенели ятаганы и сабли.
     Хан пришпорил коня, прискакал на поле битвы, но остановить ее уже был
не в силах. Мурзы окружили сейменов и секли их саблями.
     - Прекратить!  - исступленно кричал хан и, подвергая себя смертельной
опасности, скакал по полю.
     Бой начал утихать,  мурзы повернули коней и  со  всех сторон окружили
хана.
     К  Ислам-Гирею  подъехал  на  коне  ширинский  мурза,  сын  властного
Алтан-бея,  который не  забыл пренебрежительного отношения к  нему хана во
время коронации.
     - Хан,  -  сказал он, выдыхая клубы пара в лицо Ислам-Гирею, - ты наш
властелин,  а  мы  твои слуги.  Но  нет властелина без слуг,  подданные же
всегда  найдут  себе  господина.  Мы  согласны  подчиниться  тебе,  но  не
самозванцу,   в  жилах  которого  нет  и  капли  благородной  крови.  Вели
арестовать Сефера Гази,  который,  словно трусливый хорек,  убежал с  поля
боя.  Мы найдем его.  Вот тебе готовый ярлык на его арест, приложи печать.
Беи не могут допустить, чтобы главным агой татарского войска был ничтожный
раб, который возвеличился на грабительских сейменских поборах.
     Ислам-Гирей ужаснулся:  осудить на  казнь верного учителя!  Он поднял
было руку, но она тут же опустилась - в этот момент не было у него ханской
власти,  и возвратить ее он мог только ценой жизни Сефера.  Лица мурз были
суровы и решительны, их взгляд говорил: <Мы посадили тебя на трон, мы тебя
и  свергнем с  него>.  И тогда хан вспомнил совет учителя:  у предводителя
должно быть два лица - рыцаря и коварного змея. <Так вот на ком приходится
мне впервые осуществлять твое учение, мой добрый учитель!>
     Ширинский мурза  подал  Исламу исписанный лист  бумаги.  Хан  снял  с
пальца перстень и дрожащей рукой приложил его к ярлыку.
     Небольшой отряд  бейских воинов понесся вскачь по  степи в  погоне за
Сефером-агой.
     Тогда  к  хану  подъехал  властелин Перекопа Тугай-бей  и  промолвил,
мрачно глядя на него:
     - Хан,  я в десять раз сильнее тех, которым ты сегодня подчинился. Со
своими ногайцами я сильнее,  чем ты.  Но междоусобица ни к чему,  когда на
ханский  престол  аллах  послал  мудрого властелина.  Сефер-ага  пересидит
опасное для себя время в Ор-капу. Такая голова не должна слететь с плеч. И
твоя тоже. Можешь, хан, рассчитывать на меня...


     Долго Мария дожидалась приема у хана. Вернувшись из похода, он никого
не принимал. Только в день намаза, когда сосед соседу приносит хлеб, чтобы
помянуть умерших,  а  перед  воротами ханского дворца раздают еду  нищим и
цыганкам, Ислам-Гирей принял просителей.
     С  трепетом  входила  Мария  в  ханскую  канцелярию  в  сопровождении
мангушского старосты, который за хороший калым согласился подтвердить, что
Мария и ее дочь -  правоверные мусульмане, желающие возвратиться к гяурам,
чтобы проповедовать среди них самую справедливую на земле веру.
     Оставив башмаки на  лестнице,  Мария вошла в  зал  и  упала ниц перед
ханом. Ислам-Гирей молча кивнул казначею, сидевшему сбоку за столиком. Тот
велел рассказать о  своей просьбе,  выслушал ее,  посмотрел на  хана.  Хан
кивнул головой.  Мария  положила перед  казначеем кучу  алтынов,  и  тогда
писарь, сидевший рядом, изрек гнусавым голосом:

          - <Жителям Мангуша Марии и Соломии, которые удостоились получить
     этот   красноречивый   хаканский   ярлык,  разрешается  пройти  через
     укрепления Ор-капу в Ногайскую степь и дальше,  и никто из моих  слуг
     не может чинить им каких-либо препятствий.

                                 Великий хан Крымского улуса Ислам-Гирей>.

     Сбылось!  Конец неволе!  Да  неужели это  правда?  Мария,  кланяясь и
плача,  выбежала из  ханского дворца и  изо всех сил помчалась по ущелью в
Мангуш.
     - Мальва!  Мальва!  Соломия!  -  звала она в своем дворе дочь,  но ей
почему-то никто не откликался.
     Открыла ворота Стратоновой усадьбы.
     - Страто-он!
     Стратон приковылял к порогу, лицо его обрюзгло и осунулось, он как-то
виновато развел руками. Тревога закралась в сердце Марии.
     - Где... где Мальва?
     - Я не отпускал, умолял, угрожал... Но она как безумная...
     - Да  что же случилось?!  -  в  отчаянии закричала Мария,  и  руки ее
поднялись к шее, словно она хотела задушить себя.
     - Успокойся,  Мария...  Ведь не умерла же она.  Приехал сегодня к нам
ханский страж и сказал,  что хан велит... не велит, а просит, чтобы Мальва
явилась к  нему.  Я  ничего не  понимаю...  Откуда хан мог узнать о  нашей
Мальве...  И  она уехала...  Говорила,  что вернется и все тебе расскажет.
Мария,  не  принимай это  близко  к  сердцу...  Плачем горю  не  поможешь.
Получила грамоту? Ну, вот завтра и пойдете...
     - Вот она,  моя кровавая... Вот она. Я знаю... Теперь я уже знаю... О
боже!..  Моя дочь станет ханской наложницей! - Она протянула Стратону руку
с грамотой, покачнулась, всхлипнула и в обмороке повалилась на землю...


                            ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

                                             Мати моя дорогая,
                                             А я ж тебе не пiзнала.
                                             Скидай з себе свої лати,
                                             Будеш з нами панувати.

                                                 Украинская народная песня


     <Сказал пророк,  пускай над ним будет мир: пойдут люди в рай по мосту
- сирату, тонкому, как волос, и острому, как меч. И поведет их Монкир...>
     Гвоздем  застрял  в   мозгу   Ислам-Гирея   этот   хитроумный  хадис;
растолковывая его  сам,  без  хафизов,  он  выработал для себя собственную
тактику.
     Много  дней  после  возвращения из  похода  в  Ляхистан Ислама мучила
совесть.  Изо всех углов,  из-за  канделябров,  из  окон смотрели на  него
проницательные глаза,  полуприкрытые  веками.  Учителя  обрек  на  смерть.
Отблагодарил за науку, за освобождение из неволи, за ханский престол.
     А потом в памяти всплыл услышанный еще в Зинджирлы-медресе хадис, как
бы написанный для него.  Каждого человека в  жизни ведет свой ангел Монкир
по  тонкому  волоску риска.  И  только  тот,  кто  способен балансировать,
сохранить равновесие,  кто может покривить своей совестью, пройдет по нему
в рай. Те же, что идут прямо, попадают в ад...
     Пришло успокоение и  к хану,  а вместе с ним странное,  кощунственное
чувство удовлетворенности победой над  самим собой:  для  достижения своей
цели теперь он  сможет пойти на все.  Пускай напрямик идут те,  кто думает
лишь о своем <я> и своей совести. У него есть Крым.
     Он долго ничего не знал о судьбе Сефера Гази.  Ему не хватало учителя
не  из-за укоров совести,  а  для совета.  Теперь он должен был думать обо
всем  сам.  Что  делать,  чтобы  стать  могущественным самодержцем,  чтобы
прикладывать печать только тогда,  когда  этого пожелает он  сам?  С  чего
начать?  Истощенный голодом народ рвется за Перекоп,  чтобы грабить,  а он
знает,  что сейчас нельзя трогать северных людей. Беи держат в своих руках
трон, и выступить против них сейчас еще не хватает сил. Порта пока что еще
сильна...
     Ислам не принимал никого,  даже братьев.  Ждал известий от Тугай-бея.
Этот железный ногаец стоял в стороне,  когда разгорелась борьба при дележе
ясыря.  Не вмешался, когда хана окружили мурзы. А потом протянул ему руку.
Обратиться теперь к нему, признаться в своем бессилии и стать зависимым от
него? Нет, надо выждать...
     Наконец из  крепости прискакал посланец с  письмом.  Писал Исламу сам
Сефер Гази.
     <Сын мой,  я жив, и придет время, когда вернусь к тебе. Я рад, что ты
поступил именно  так.  Ты  доказал,  что  можешь  быть  ханом.  Однако  не
злоупотребляй моей наукой,  и аллах благословит твои замыслы. С союзниками
будь дипломатом,  с  врагами будь хитер и  коварен,  как ядовитый змей,  а
друзей,  которые могут пригодиться тебе, не предавай. Друг еще простит, но
судьба может порой отомстить>.
     Пораженный великодушием аталика, Ислам-Гирей спустился из опочивальни
в  малую  мечеть  и  долго  молился.  Потом  вышел  из  дворца  один,  без
сопровождения,  и направился вверх вдоль Чурк-су в сторону Качи.  Поднялся
по тропинке на вершину, откуда была видна резиденция Нурредина Кази-Гирея.
Надо  было бы  поговорить с  младшим братом,  посоветоваться,  как  быть с
Крым-Гиреем,  который оказался на стороне беев. Но нет, еще рано. А может,
и совсем не надо... Хорошо, что жив Сефер Гази.
     Повернулся и  пошел  по  гребню к  Чуфут-кале.  Сегодня ему  хотелось
побыть наедине со своими мыслями. Остались позади буковые безлистые рощи и
поляны  с  промерзшими кустами можжевельника;  из  низины потянуло запахом
весны -  там уже зеленела трава, да и на вершинах за кустами можжевельника
серели остатки снега,
     - Сефер Гази жив! - еще раз повторил вслух. - Он еще вернется ко мне,
дайте только укрепиться. А когда упрочу свое положение, тогда народ увидит
разницу между мной и моим предшественником.  Отменю военный налог, который
ввел  Бегадыр,  восстановлю на  Перекопе торговлю солью с  гяурами,  пусть
немного оправится народ, пускай набьет себе брюхо. А потом он последует за
мной,  куда я  захочу.  Тогда зажму в  кулак Ширинов и Барынов,  на первом
месте в диване поставлю презираемого Яшлава,  и будет он мне служить,  как
верный пес.  А  Тугай-бея назову другом.  Жалобы людей буду выслушивать на
улице и  не пожалею для них щедрот своих.  А тогда скажу туркам:  <Уходите
отовсюду: из Кафы и из Ахтиара, из Судака и Керчи!>
     Настроение его поднялось.  Он вспомнил молодые годы,  польский  плен,
тревогу за ханский престол, турецкую неволю, и вдруг бурною волной ударило
в сердце воспоминание...  <Ты - хан>.  Кто  произнес  эти  слова,  ставшие
пророческими?  Он  и  Сефер  Гази  едут  из  Ак-мечети в Бахчисарай отдать
последний  долг  покойному  Бегадыр-Гирею.  Сефер  Гази  учит   уму-разуму
молодого  Ислама.  А  навстречу - девушка,  стройная,  тонкая,  совсем еще
ребенок,  и прекрасная,  как распускающаяся роза на рассвете.  <Ты знаешь,
кто я,  девочка?> - <Знаю,  ты - хан>... Откуда она? Вспомнил, из Мангуша,
назвала себя Мальвой.  И он обещал найти ее,  когда станет ханом.  Но  это
было давно...  Возможно,  теперь она уже вышла замуж.  Но он обещал, и его
обещание должно быть платой за предсказание.  Лукавить с  судьбой  нельзя.
Надо  найти  ее  и  хотя  бы поблагодарить..  Да,  в день намаза он примет
посетителей,  а Селима пошлет разыскать  ее.  Пусть  просит  у  хана,  что
пожелает.
     ...После обеда в день намаза Ислам-Гирей оделся в легкий костюм воина
и  в  приподнятом настроении,  словно и не обременяла его т