безразлично.  А теперь так назвал
Мальву сам Ислам-Гирей - ее муж и повелитель, - и оно сразу встревожило ее
душу. Казачка... И у сына казацкая кровь. Хан стал упрекать?
     Однако почему же  он  столько дней  не  приходит к  ней?  Завистливые
ханские жены и  стражи уже давно присматриваются к ней,  не появилась ли у
нее первая морщинка после того, как она родила сына. Смотрелась в зеркало:
нет,  еще красивее стала.  Из несмелой,  с  тонким станом девушки расцвела
пышная  женщина -  так  из  орошенного утром  бутона расцветает в  полдень
лилия, и еще далеко, далеко ей до заката. Почему же хан не приходит?
     Маленький Батыр уснул.

                         Меным оглым, яш ярем*,
                         Меным оглым, яш ярем, -

напевала она сонному ребенку и присматривалась к черным бровям  сына:  чьи
они - отцовские или,  может,  деда,  казацкие? Какое дело ты должен будешь
завершить и почему тревожится хан?  Кто объяснит ей эти слова? Неужели она
не осмелится сама спросить?
     _______________
          * Мой сыночек, мой малютка (татар.).

     Мальва вышла в сад. Следом за ней засеменил евнух. Она махнула рукой,
приказала вернуться, имеет же она право хоть на минуту побыть одна.
     Побрела  по  дорожке  к  фонтану.  Весеннее небо  нагнетало синеву  в
глубокий  колодец  гаремного  сада  и  отражалось в  овальном  бассейне  -
опрокинутое куполом вниз.  Вот и  все небо.  Не  видеть больше настоящего,
огромного,  прижатого к гигантскому кругу земли, а только это - отраженное
в мраморном корыте ханского фонтана.
     Голубой мрамор  еще  больше  сгущал синеву неба,  тихо  падали капли,
кольцами расплываясь по  глади  бассейна,  а  на  дне  -  увидела Мальва -
застывшие рыбки,  они одна за  другой разбежались по  желобу,  по которому
вытекала  из  бассейна  вода,   и  почему-то  остановилась.  Присмотрелась
внимательнее -  ведь они неживые, кто-то искусно вырезал их из мрамора. Но
почему  скульптор изобразил рыбок  у  входа,  почему  не  выпустил  их  из
бассейна -  на свободу?..  Гм... А разве можно им на свободу? За бассейном
притаилась длинноногая мраморная цапля, не выбраться им никогда из голубой
тюрьмы...
     Зачем  так  придумал  скульптор?   Зачем  он  ограничил  жизнь  рыбок
пределами тесного  бассейна  и  поставил  грозную  охрану  при  выходе  на
свободу? О чем думал неизвестный художник, создавая эту печальную картину?
О ком:  о себе - сытом, одетом и скованном ханской службой или кастрацией?
Или о женщинах,  которые томятся в гаремном раю? Или вообще о призрачности
счастья?
     Мальва посмотрела вверх, и ей захотелось на простор, увидеть небо, то
небо,  что  над  Чатырдагом,  где  можно рукой дотянуться к  звездам,  где
клубятся свободные туманы и  ложатся на  отдых возле пещер,  чтобы окутать
прохладой желтые кости тысячи казаков...
     Казачка...  А  они  мчатся на  конях в  горы,  им  надо спрятаться от
неисчислимого войска Кантемира...  Клубится дым,  выедает глаза, душит, но
ни один из них не сдался в плен.
     Так  зримо  предстало перед  глазами сказание старого Омара,  тронуло
сердце, смяло его, сжало. От жгучей тоски ощутила щемящую боль в теле. Эта
боль была похожа на любовь,  но не совсем,  она была жгучая и  сладостная,
неизвестно  почему  заставлявшая литься  слезы  из  глаз,  и  неизведанное
чувство вдруг прорвалось в давно забытой песне:

                   Ой що ж бо то та за чорний ворон...

     - Казачка... - прошептала Мальва, идя по узкой дорожке, и вздрогнула:
из-за  густого куста  лавра  на  нее  были  устремлены глаза того  евнуха,
которого она прогнала, выходя из гарема.
     Душа содрогнулась от унижения, в груди закипела ярость: хан подсылает
скопца, не доверяет ей, а сам не приходит. А сам, наверное, развлекается в
других гаремах...  Хотела закричать на  евнуха,  как смеет он не выполнять
воли ханской жены,  но скопец смотрел на нее нагло,  злобно, и она поняла,
что евнух сильнее,  чем она,  он тут хозяин,  а  она -  рабыня.  Бросилась
бежать -  но  куда?  И  сердце охватила нестерпимая горечь по той свободе,
которая была уже добыта руками, трудом матери...
     Пошла, опустив голову, между клумб с нарциссами, будто покрытых белой
пеной,  открыла калитку к Соколиной башне -  в проходе тоже стоял евнух. И
вдруг кроткая ханым сердито крикнула:
     - Прочь! - и скопец исчез.
     Взбежала по винтовой лестнице наверх,  прижалась к  решетке.  И здесь
всюду стены: высокие минареты Ханджами, за ханскими конюшнями - сторожевая
башня,  массивные ротонды усыпальниц,  с запада -  стена гарема, и лишь со
стороны парадного входа - небольшая щель между сторожевыми башнями, сквозь
которую видна улица.  Ей  хочется туда,  а  хан не  приходит,  ей  нужно к
матери,  но как она пойдет, когда хан не приходит, она должна видеть людей
живых,  сильных,  а  хан не приходит...  И всюду хан,  всюду хан,  как эти
окружающие ее стены,  как та цапля возле колодца,  а она - золотая рыбка в
пышном мраморном бассейне.
     И  вдруг  неожиданно,  словно гром  среди  безоблачного неба,  словно
пушечный выстрел,  со стороны парадных ворот волной ударила дружная песня,
самая нежная, материнская, песня ее детства, десятками голосов зазвучала -
свежая, свободная, просторная, как небо, отобранное у Мальвы:

                   Ой, що ж бо то за бурлака,
                   Що всiх бурлак скликає...

     Кто ее здесь  поет?  Почему  здесь?  Как  случилось,  что  на  улицах
Бахчисарая звучит украинская песня, когда-то безразличная Мальве, а теперь
такая родная?
     Она встала на карниз,  еще выше,  и  перед нею открылось разноцветное
море кунтушей и жупанов: может, это из тысячеголовой пещеры пришли чубатые
казаки на  банкет к  хану  или  отомстить ему?  Выбивают пробки из  бочек,
кружками пьют  вино;  горят  костры,  развеваются на  ветру языки пламени,
разносится запах жареного мяса;  дружный хохот,  выстрелы из мушкетов -  и
снова бравая, победоносная песня:

                   Ой, що ж бо то та за чорний ворон,
                   Що над морем крякає...

     Тоска, созревавшая годами в душе, прорвалась, хлынула слезами.
     - Кто  вы?  Откуда  вы?  -  в  изнеможении трясла  Мальва  самшитовую
решетку.


     Неделю тому  назад Ислам-Гирей бесцеремонно и  грубо изгнал купцов за
пределы дворца -  ему  сообщили,  что  к  нему едет Тугай-бей со  свитой и
вместе с ним возвращается в Бахчисарай Сефер Гази.
     Хан  неподвижно стоял  посреди  комнаты в  ожидании,  забыв  о  своем
ханском сане,  когда вошли они оба,  такие нужные ему сейчас, сильные мужи
Крыма.  Какой же  силой обладал Тугай-бей,  что осмелился ввести во дворец
изгнанника Сефера Гази?
     В  черной меховой шубе с  бобровым воротником и  в  зеленом тюрбане у
порога стоял учитель, которого предал воспитанник. Те же прищуренные глаза
с узкими щелками,  по которым не узнаешь,  доволен он или гневается, такое
же  морщинистое  лицо  и  редкая  бородка.  Рядом  с  ним  холодно-мрачный
Тугай-бей  в  ярко-желтом плаще.  Он  слегка наклонил голову,  подчеркивая
сдержанным поклоном свою независимость от хана.
     - Эфенди Сефер  Гази  пожелал увидеться с  тобой,  великий хакан.  Он
хочет дожить свой век в Бахчисарае,  ширинский бей об этом знает, и теперь
ничто не угрожает твоему аталику.  Пусть только один волос упадет с бороды
Сефера Гази, и ор-бей Тугай покажет наглецам силу неисчислимых ногайцев.
     Темные  глаза  Ислама  спрятались под  веками,  словно  хотели скрыть
радость перед Тугаем.
     - Сеферу Гази,  - сказал он, - рано еще думать о стариковском отдыхе.
Он   возвратился   в   Бахчисарай   как   благороднейший  советник   хана,
уполномоченный и доверенный ага.
     На мгновение раскрылись глаза старика,  и  снова веки сошлись.  Сефер
Гази поклонился хану.
     Ислам  Гирей  ответил  учителю  тоже  поклоном.  Ему  хотелось обнять
старика,  но  рядом  стоял  с  напускной гордостью Тугай-бей,  нельзя было
давать волю чувствам.  А  в голове роились те же мысли,  что и прежде:  не
хитрее  ли  Тугай  злобных Ширинов,  которые пытались подчинить себе  хана
силой?  И  почему  именно  сегодня  он  приехал вместе  с  Сефером Гази  в
Бахчисарай?
     - Хан,  -  промолвил Тугай-бей, не меняя стального тона в голосе, - к
тебе направляются послы из Запорожья.
     Хан вздрогнул, это известие было слишком неожиданным для него.
     - Послы из  Запорожья?  От  польского короля?  Не  решил ли  Ляхистан
уплатить дань?
     Тугай-бей улыбнулся кончиками губ. Сказал:
     - К  тебе  едет  сам  гетман войска Запорожского Богдан Хмельницкий,*
который не признал себя подданным Ляхистана. Мы вчера встретились с ним на
Перекопе.  Я давно знаю его.  Это большого ума и храбрости полководец.  Он
хочет начать войну с  ляхами и едет к тебе просить помощи.  Воля твоя.  Но
отказывать ему не следует.  Только надо быть осторожнее с  ним.  Он хитер,
как лис,  юркий,  как змей. И горд. У меня, бывшего друга, отказался взять
фураж и баранов. Он также не желает останавливаться в Биюк-яшлаве, в нашем
посольском стане. У него есть знакомые на Армянской улице.
     _______________
          * Сведения  о  поездке   Б.  Хмельницкого   в   Бахчисарай   для
     переговоров  с  ханом  Ислам-Гиреем  имеются  в  сравнительно поздней
     (начала XVIII века)  казацкой летописи  С. Величко.  Согласно  другим
     источникам   Хмельницкий  отправил  в  Крым  два  посольства:  первое
     возглавил Клыша, второе - Кондрат Бурляй.

     Хан сел на миндэр, оперся локтем на подушку. Долго молчал.
     - Тугай,  останься на несколько дней в Бахчисарае,  -  сказал наконец
хан.
     - Останусь,  хан,  -  мягче,  чем когда-либо,  промолвил Тугай-бей. -
Собирался я  этой  весной  выступить против казаков:  гибнет скот,  падают
лошади,  снова голод в  Ногайской степи.  А  теперь я готов со своей ордой
идти вслед за казаками.  Выиграет Хмельницкий с  нашей помощью -  приведем
большой ясырь из Польши, проиграют казаки - с них возьму живую дань.
     - Пускай благословит наши намерения аллах, - произнес хан. - Сефер, -
обратился он  к  учителю,  -  прикажи угостить казацких послов как  весьма
уважаемых гостей.
     В  конце марта на вершине Топ-кая остановилось несколько всадников на
легких аргамаках - в атласных жупанах, в шапках с красными шлыками.
     Впереди отряда  стояли три  всадника:  богатырского роста  длинноусый
казак  в  суконном кунтуше,  в  меховой  шапке  с  двумя  пышными  перьями
посредине -  беглец  от  шляхетской расправы  гетман  войска  Запорожского
Зиновий  -   Богдан  Хмельницкий;  справа  -  старше  его  по  возрасту  -
кропивенский полковник Филон  Джеджалий*;  слева -  юноша в  белой свитке,
Тимош Хмельницкий**.
     _______________
          * Ф.   Д ж а л а л и й   (Д ж е д ж а л и й)     был    накануне
     Освободительной войны сотником реестрового Переяславского  полка.  24
     апреля  (4 мая)  1648 года  возглавил восстание реестровых казаков  в
     Каменном  Затоне.   В   1649  -  1654  годах   являлся   кропивенским
     полковником.  Во время сражения под Берестечком (1651) казаки избрали
     его наказным гетманом.
          ** Т и м о ш  Х м е л ь н и ц к и й  (1632 - 1653) - старший сын
     Б. Хмельницкого. В феврале - марте 1648 года находился в Бахчисарае в
     качестве  заложника,  гарантировавшего  исполнение  гетманом  условий
     договора  с  Ислам-Гиреем  III.  Позже  был   чигиринским   сотником,
     отличился во время походов 1648 - 1649 годов.  Его браком в 1652 году
     с дочерью молдавского господаря Василия Лупула Роксандрой  (Розандой)
     был скреплен союз Украины с Молдавией.

     Гетман молчал.  Филон  Джеджалий посматривал на глубоко задумавшегося
Хмельницкого, и ему казалось, что гетман сейчас мысленно прослеживает весь
свой жизненный путь.  Вспоминает детские и отроческие годы,  проведенные в
Жолкве и в Олесском замке, пребывание в мрачных стенах иезуитской коллегии
во  Львове,  бои  под  Дюнкерком*  и  турецкую  неволю**.  И  думает,  как
приумножить силы казачества,  чтобы одержать победу в предстоящих боях  со
шляхтой.  Хмельницкий  знает,  на кого опереться:  он уже вел переговоры с
путивльским воеводой Плещеевым и севским воеводой  Леонтьевым***,  которые
уведомили царя Алексея Михайловича о намерении Хмельницкого.
     _______________
          * В  боях  французских войск,  которыми командовал герцог Луи II
     Конде,  с испанцами за овладение Дюнкерком принимали участие 20 сотен
     казаков. По некоторым данным, одним из командиров этого отряда был Б.
     Хмельницкий.
          ** Б. Хмельницкий был взят в плен турками в Цецорской битве 1620
     года. По его словам, он <два года испытывал лютую неволю>.
          *** Письма  Б. Хмельницкого  путивльскому воеводе  Н. Плещееву и
     севскому  воеводе  3.  Леонтьеву,  как  и   их   донесения   русскому
     правительству, содержащие сведения о победах украинского народа и его
     стремлении к  воссоединению  с  Россией,  сохранились  в  Центральном
     государственном архиве древних актов СССР в Москве.  Опубликованы они
     во 2-м томе сборника документов и материалов <Воссоединение Украины с
     Россией> (М., 1954).

     <Да, будем опираться на братьев Руси, - размышлял Джеджалий, - и весь
православный мир  поддержит нас.  Это  сбудется,  ибо извечна наша дружба,
скрепленная кровью во многих битвах, и в частности в последней - азовской.
А сейчас гетману нелегко,  ему надо вести переговоры с извечным врагом. Он
должен это сделать,  чтобы обеспечить себе тыл.  Для этого и  приехал сюда
вместе с сыном>.
     - Посмотрите,  - указал гетман вниз нагайкой.  - Еще раз посмотрите и
подумайте,  братья,  чтобы потом не роптали и не возмущались.  Там, внизу,
видите,  лежит змеиное гнездо - Бахчисарай. За каменными стенами, обвитыми
хмелем  и  вьюнками,   живут   люди,   которые   не   раз   топтали   нашу
многострадальную землю. Слетелись они в этот яр, в одно место, словно жуки
на навоз,  и все ждут подходящего случая, чтобы расползтись по всему миру,
чтобы уничтожать, пожирать, разъедать, тянуть чужое добро и невинных людей
сюда,  в свое логово.  Им все равно,  против  кого  воевать...  Посмотрите
теперь  сюда,  ближе.  Вот  тут,  под  нами,  отгороженный четырехугольной
стеной,  окруженный зелеными тополями,  стонет невольничий рынок. На таком
рынке  когда-то продавали и меня.  Слышите вопли,  рыдания?..  Там торгуют
нашими братьями  и  сестрами.  А  мы  идем  в  это  осиное  гнездо,  чтобы
обеспечить  себе  тыл,  чтобы  ногайцы  не  ударили нам в спину,  когда мы
двинемся на шляхту.  Идем просить у них конницы,  ибо у нас ее мало,  а на
волах  далеко  шляхту  не  прогонишь.  И  мы  должны  зажать  в кулак нашу
ненависть и боль и идти на поклон к извечным врагам. Поэтому еще раз прошу
вас,  братья,  сказать свое последнее слово.  Я уведомил об этом решении и
воевод Руси.
     - Веди, батько, к хану! - хором ответили казаки.
     Армянская улица,  залитая знойными лучами, змеей извивалась по склону
горы мимо ханского дворца.  Удивились,  засуетились ее  обитатели,  увидев
необычных гостей:  заскрипели петлями  ставни  магазинных окон  -  вынесли
товар войлочники,  оружейники,  башмачники, виноделы, зашумели, предлагали
свой  товар.   Сбежались  сюда  купцы,   гостившие  у  хана:  голоколенные
венецианцы,  суетливые  греки,  бородатые  московиты;  выползли  в  черных
сутанах  польские иезуиты -  члены  Крымской иезуитской коллегии,  которая
недавно разместилась на Армянской улице.
     <О  боже  праведный!   -  ужаснулся  Хмельницкий,  вспомнив  о  своем
пребывании во Львовской иезуитской коллегии. - Куда вы только не протянули
свои щупальца!  И тут,  среди вас, мне, возможно, придется оставить своего
сына...  Что же вы сделаете с  ним,  когда я начну воевать со шляхтой?  Но
если надо будет -  я и это дитя отдам на заклание,  но вам, ханжи в черных
сутанах,  еще  придется от  злости  пальцы грызть.  Не  пожелали разрешить
королю пойти войной на Крым -  я  с  Крымом пойду на вас.  И вы будете еще
проклинать шляхетских вельмож за то, что они пренебрегли мной>.
     На  следующий день  в  ханский дворец отправился полковник Джеджадий.
Его гостеприимно принял Сефер Гази-ага,  но аудиенции у  хана не назначил.
Полковник   возвратился   в    сопровождении   слуг,    которые   принесли
продовольствие и  фураж.  На  следующий  день  повторилось то  же,  гетман
мрачнел,  а  вокруг него все  время увивались придворные хана и  требовали
подарков.
     Шесть раз докладывал Филон Джеджалий о  приезде казацкого посольства,
шесть раз его сопровождали ханские слуги с мизерными подарками.  Только на
седьмой день  аяк-капу  -  ханский посол  -  сам  прибыл  к  Хмельницкому,
уведомил: хан ждет Ихмелиски-агу сегодня в посольском зале.
     Незадолго до  обеда  с  Армянской улицы  выехал  гетман Хмельницкий с
посольским эскортом.  Впереди на белом коне ехал аяк-капу.  У ворот дворца
он велел казакам спешиться и следовать за ним.
     Обеспокоенный долгим ожиданием приема у  хана,  но  с  гордо поднятой
головой шел Хмельницкий в  ханский дворец.  Иногда бросал взгляд на рябого
юношу в белой свитке, который шагал рядом с ним, и его мужественное сердце
сжималось,  а  в  висках беспрерывно стучало:  <На заклание,  на  заклание
ведешь>.
     Аяк-капу поскакал на  коне в  глубь двора,  велев послам ждать его  в
посольском саду.  Их проводил в  сад высокий плечистый сеймен.  Джеджалий,
взглянув  на  его  белое  лицо,  пробормотал:  <Проклятый янычар...>  -  и
смутился  от  его  ясного  взгляда.   Сеймен  не  понял  слов  казака,  но
почувствовал в  них оскорбление.  Его синие глаза смотрели на полковника с
каким-то упреком и жалостью.
     Джеджалию  стало  не  по  себе,   он  подошел  к  сеймену  и  спросил
по-татарски:
     - Ты давно с Украины?
     - С какой Украины? - пожал плечами Селим. - Я из Салачика. - Какое-то
мгновение он  помолчал,  потом поднял на  Джеджалия глаза и  тихо спросил,
словно хотел узнать тайну:  -  Скажи мне,  почему меня  всегда спрашивают,
откуда я и кто моя мать?  Я не знаю этого, а потому не понимаю, почему это
интересует людей...
     - Потому что ты,  хлопче,  совсем другой. Ты не татарин и родом не из
Салачика. Ты - с Украины.
     - Какие же они, эти люди с Украины? Я никогда не видел их.
     - А вот посмотри,  -  Джеджалий показал рукой на свиту послов.  - Вон
сам казацкий гетман.
     Селим снова пожал плечами:
     - Сюда много приходит иностранцев. Я же - ханский...
     - Нет,  хлопче...  Ты с Украины.  Запомни это. И твоя мать, может, до
сих пор убивается по тебе.
     Джеджалий вздохнул,  отошел в  тень кипарисов,  выстроившихся в ряд с
кустами самшита. Издали наблюдал за сейменом: в его глазах была печаль.
     Хмельницкий остановился перед посольской железной дверью, обрамленной
ярко-красным мрамором с резьбой. Прочел сделанную золотыми буквами надпись
над  ней:  <Этот роскошный вход  и  эта  величественная дверь построена по
повелению хакана двух материков и двух морей>.
     Гетман иронически улыбнулся:  <Какие материки и  какие моря,  если  у
тебя нет ни единого челна, а по Черному и Азовскому морям плавают турецкие
галеры,  которые охраняют крымское побережье...  Ты такой же вассал, как и
я>.
     Железные ворота открылись,  и  под  звуки барабанов аяк-капу проводил
казацких послов вверх по лестнице в кофейную комнату.
     Евнух  наполнял  фарфоровые  фильджаны  крепким  ароматным  кофе   и,
кланяясь,  подавал послам, которые, рассевшись на миндерах, с крестьянской
непосредственностью рассматривали росписи на стенах и  искусные витражи на
маленьких окнах, прилепившихся чуть ли не под потолком.
     Аяк-капу собственноручно поднес гетману фильджан с кофе:  Хмельницкий
решил,  что много дукатов уплывет из карманов,  пока пригласит его к  себе
капризный хан.
     Однако долго ждать не пришлось.  Слуга,  который все время ходил то в
кофейну