ю комнату,  то в посольский зал, вышел к послам и, согнувшись в три
погибели,  молча указал обеими руками на дверь, что значило: хан разрешает
пожаловать к нему. Гетман направился в зал один.
     - Мне не нужен переводчик,  -  сказал Хмельницкий и прошел мимо немых
рабов, стоявших у двери точно статуи.
     В   правом  углу  зала  на  ворсистом  красном  ковре  под  малиновым
балдахином сидел суровый,  со скуластым лицом мужчина.  Когда-то в  Турции
Хмельницкий  видел  османских  пашей,  знал  их  жестокий  нрав  и  гордое
высокомерие - ожидал увидеть таким и хана. Поэтому его приятно поразил хан
своим видом сурового воина,  которого только сан  принудил надеть на  себя
большую зеленую чалму  и  сесть под  малиновым балдахином.  <Очевидно,  он
намного лучше чувствует себя на коне,  чем тут, - подумал Хмельницкий. - Я
мог бы с достоинством скрестить с ним саблю в поединке, мог бы идти плечом
к плечу в равноправном союзе,  но кланяться ему тяжело,  ибо рыцарь рыцарю
раболепных поклонов не отдает>.
     Хмельницкий какое-то  мгновение видел перед собой только Ислам-Гирея,
затем заметил братьев хана,  сидевших рядом с  ним,  и ханских сановников,
стоявших в стороне.
     Хан  с  любопытством присматривался к  Хмельницкому.  Ему понравилась
величественная фигура гетмана, на которой так хорошо сидел жупан из белого
сукна,   а   поверх  него  темно-зеленый  кунтуш  с   откидными  рукавами.
Понравились и  его кустистые брови,  энергично сдвинутые к  переносице,  и
молодецкие усы,  но  он  ожидал от Хмельницкого поклона.  Ведь прибыл он о
чем-то просить.
     Гетман снял шапку и  опустил голову на  грудь,  длинный чуб  его упал
вниз.  При  этом  он  положил у  ног  дорогую дамасскую саблю и  пистоль с
инкрустированной костяной рукояткой.
     - Милостью аллаха великой орды высокочтимый хан,  - начал гетман, - у
рыцаря нет богатства, поэтому приношу тебе то, что дает нам жизнь и на что
мы питаем надежды,  а  кроме этого,  еще и глубокое уважение к твоей особе
полководца и богатыря.
     - Хорошо говоришь,  -  ответил хан.  - Знаешь, чем подкупить воина. И
переводчики, вижу, не нужны тебе... Что же тебя, Ихмелиски, привело ко мне
в  эту весеннюю пору?  Ведь не так давно,  как мне известно,  ты готовился
вместе с королем идти на меня войной.
     - До  сих  пор  мы  были  врагами,   -  не  опуская  глаз,  продолжал
Хмельницкий,  -  только потому, что казаки гнули шею в шляхетском ярме - и
потому воевали с  тобой поневоле.  Теперь мы хотим сбросить позорное иго и
предлагаем вам дружбу.
     - Но ты ведь подданный короля и  изменяешь ему.  Чем я  гарантирован,
что ты не изменишь и мне?
     - Хан,  нельзя назвать изменой справедливую борьбу.  Гетман Дорошенко
не  считал Шагин-Гирея  изменником*,  когда  тот  начал справедливую войну
против кафского паши и Кантемира-мурзы. Предать можно отца. Изменить можно
отцу,  но не своему душителю.  А на Украине тирания шляхтичей горше всякой
другой. Поэтому мы решили пойти войной на шляхту, которая является и твоим
врагом.  Она пренебрегает твоим славным именем, не платит тебе дани, еще и
нас подстрекает нападать на вас. Вот посмотри. - Хмельницкий вытащил из-за
обшлага  рукава  бумаги  и  подал  их  хану.  -  Это  привилегии,  которые
предоставил нам король в  уплату за  то,  чтобы мы  двинули свои войска на
Крым.  Поэтому мы просим тебя выступить вместе с  нами против предателей и
клятвопреступников.
     _______________
          * Михаил  Дорошенко,  являвшийся  в  1625 - 1628 годах  гетманом
     реестрового  казачества,  поддерживал  крымского  хана  Шагин-Гирея в
     борьбе с претендентом на ханский престол Кантемиром.

     Ислам-Гирей  принял  бумаги  и  передал  их  плосколицему  бородатому
старику, который, казалось, дремал, стоя справа у трона.
     - Дай  переводчикам,  пусть  слово  в  слово  перепишут  человеческим
языком,  - сказал Сеферу Гази и снова повернулся к Хмельницкому: - Чем ты,
гетман, можешь поручиться, что твои намерения и помыслы чистосердечны?
     - Дай мне твою саблю,  хан,  -  ответил Хмельницкий.  Он взял из руки
Ислам-Гирея карабелу,  поцеловал лезвие и произнес:  - Клянусь творцу всей
видимой и невидимой твари, что все, что прошу у его ханской милости, делаю
без коварства.  Если же я  говорю неправду,  сделай так,  боже,  чтобы эта
сабля отделила мою голову от тела.
     - Тяжкая клятва,  -  промолвил хан,  -  но ты призываешь в  свидетели
своего бога. Оставь мне своих достойных заложников, гетман.
     - Хан,  одного моего сына замучил изувер Чаплинский*. Второго оставлю
тебе заложником,  -  хриплым голосом произнес Хмельницкий, и боль исказила
его лицо.
     _______________
          * В некоторых современных  источниках  встречаются  утверждения,
     что   сын  Хмельницкого  умер  после  избиения  слугами  чигиринского
     подстаросты шляхтича Чаплинского во время набега последнего на  хутор
     Хмельницкого Суботов. Сам гетман писал, что сын <еле живым остался>.

     Ислам-Гирей  одобрительно кивнул  головой и  в  знак  согласия ударил
руками по бедрам.
     - Сказал пророк,  да благословит его аллах,  дружба с мудрым - это на
пользу вере.  Что же,  Ихмелиски, я согласен установить союз с тобой. Но к
войне я  еще не готов.  Но разрешаю своему перекопскому бею с  его ногаями
пойти тебе на помощь.
     Хан  указал  рукой  на   сановников,   стоявших  сбоку,   Хмельницкий
присмотрелся к ним и только сейчас узнал лицо Тугай-бея.  В глазах гетмана
вспыхнула радость, он поклонился хану и его советникам.
     На следующий день казаки веселились на радостях посреди площади перед
ханским дворцом. Была пасха, второе апреля.
     Хмельницкому же  было не до веселья.  Мрачный как ночь,  опечаленный,
сидел он в  комнате старого армянина Аветика-оглы,  и казалось ему,  что у
него отнялись руки.  Его сокол -  Тимош -  в  ханском дворе,  и жизнь сына
будет зависеть от первого сражения с войсками коронного гетмана Потоцкого.
А  потом -  или победа и  свобода народу и свобода сыну,  или же еще более
тяжкая жизнь,  словно темная ночь,  для Украины и цепи галерного гребца на
руках у Тимоша.
     Казаки праздновали пасху. Выносили из магазинов вино, набирали полные
кувшины, шум и хохот врывался в комнаты хана.
     - Гяуры празднуют свой байрам, - доложили слуги хану.
     Ислам-Гирей  приказал выкатить казакам  три  бочки  вина  и  зарезать
пятнадцать баранов в знак его милости.
     Задымились костры,  захмелели головы казаков,  и разнеслась над чужой
тесной землей раздольная, как дикая степь, могучая, как воды у днепровских
порогов, песня:

                    Ой що ж бо то та за чорний ворон,
                    Що над морем крякає,
                    Ой що ж бо то та й за бурлака,
                    Що всiх бурлак скликає!

     И отразилась песня туманным воспоминанием детства,  материнской болью
и  только  что  пробудившейся тоской в  сердце женщины,  которая стояла за
решеткой на Соколиной башне.
     - Кто вы,  откуда вы тут появились? - шептала Мальва-Соломия на языке
матери,    прижавшись   челом   к    самшитовой   решетке,    не   замечая
ехидно-подозрительных взглядов  евнуха,  стоявшего за  колонной  внизу.  -
Откуда вы тут появились так поздно?!


                            ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

                                             Засвiт встали козаченьки
                                             В похiд з полуночi!..

                                                 Украинская народная песня


     Семьсот рек  и  четыре -  все они впадают в  Днепр,  а  одна речушка,
совсем маленькая,  всю правду Днепру поведала...  Ой да подул ветер низом,
да обдал мачты кедровые,  паруса белые и  разнес славу о казацкой расправе
по всему необъятному миру.
     Ой, что же это за Хмель?
     Разносилась казацкая песня над быстрыми реками,  над тихими морями да
за тридевять земель, и воспевался в ней не тот хмель, что по шесту вьется,
а славный Хмельницкий, что у Желтых Вод со шляхтой сразился.
     Хмельницкий? Какой Хмельницкий?
     Разве вы не знали до сих пор о нем?  Да это тот, чья слава прогремела
три года тому назад от Дюнкерка до Сарагосы, когда граф де Бреже* подписал
договор с  королем Владиславом о  службе  казацкого полка  у  французского
генерала Конде. Тогда старый дипломат сам удивлялся храбрости запорожцев и
таланту  Хмельницкого,  теперь  же  его  встревожил  самостоятельный поход
казачества в  союзе с  татарами на  Польшу,  и  он предложил королю помощь
Франции.
     _______________
          * Г р а ф  д е  Б р е ж е   -  французский  посол  в  Польше  во
     времена Хмельнитчины.

     Тот самый Хмель! Габсбургский дипломат Франц Лизоля поскакал к цесарю
уговорить его,  чтобы он  воспользовался случаем и  взял  Польшу под  свой
протекторат;  вождь  английских индепендентов Оливер  Кромвель  поздравлял
гетмана Украины с  победой над католиками;  приуныл претендент на польский
престол  семиградский князь  Юрий  Ракочи*;  венецианцы довольно  потирали
руки: Польша вынуждена будет вступить в войну с Турцией.
     _______________
          * Ю р и й  (Дьердь, Георгий) II  Р а к о ч и (Ракоци) был князем
     Трансильвании  (Семиградья)  с  1648   по   1660   год.   Поддерживал
     дипломатические отношения с Б. Хмельницким,  а в 1656 году подписал с
     гетманом договор о совместной войне против Польши.

     А  Хмельницкий,  двигаясь от  Желтых Вод на Корсунь с  развевающимися
знаменами,  послал гонца с  письмом к  Алексею Михайловичу:  <Желали бы мы
иметь  самодержца  -   такого  хозяина  своей  земли,   яко  ваше  царское
величество,  православный христианский царь>*.  И  через  севского воеводу
Леонтьева  получил  ответ,  в  котором  царь  обещал  поддержать  казаков.
Победная песня  звучала  над  взбудораженным миром,  долетев  до  крымской
земли.
     _______________
          * Перевод  слов  из   письма   Б.  Хмельницкого   царю   Алексею
     Михайловичу,  отправленного  из  Черкасс 8 июня 1648 года.  Подлинник
     хранится в Центральном государственном архиве древних  актов  СССР  в
     Москве.

     - Что же это за Хмель? - заговорили сеймены в ханском дворце, шепотом
переговаривались купцы на ясырь-базаре, шипели иезуиты на Армянской улице.
     Только Ислам-Гирей молчал,  словно не  ведая о  том,  что перекопский
ор-бей  Тугай  шагает  по  Украине  с   шестью  тысячами  ногаев  рядом  с
Хмельницким.
     Шестнадцатилетний заложник  Тимош  Хмельницкий находился в Чуфут-кале
на положении знатного пленника, ожидая письма от отца. Победа или неудача,
полковничий  бунчук или цепи галерного гребца?  Юному рыцарю,  выросшему в
седле,  умевшему стрелять из ружья из-под брюха коня, а из лука - правой и
левой  рукой,  тесной была караимская крепость,  окруженная со всех сторон
глубокими  ущельями;  тесной   была   пещера,   где   должен   был   жить,
неприветливыми и чужими казались мрачные караимы,  жившие, словно кроты, в
каменных норах и настороженно присматривавшиеся к новому поселенцу.
     Но  от  отца не  было вестей.  Однажды апрельским утром возле входа в
подземелье поднялся необычный шум,  к  сыну  гетмана долетело настойчивое:
<Темиш, Темиш!>,  жители пещерного городка чего-то требовали у охраны, и в
их  криках слышалась угроза.  Тимош подошел к  выходу,  но  часовой сеймен
задержал его и  не  разрешил выйти.  Только вечером,  когда караимы спали,
часовые позвали Тимоша и  тихо,  крадучись,  провели его  через  восточные
ворота крепости.  Заложник хана оказался в  знакомом доме старого армянина
Аветика-оглы, у которого недавно останавливался Хмельницкий.
     Хозяин сообщил Тимошу новость,  которая облетела весь  мир:  отец его
одержал победу под Желтыми Водами.  А  мог бы и не узнать об этом.  Победа
казачьих войск чуть было не освятилась кровью гетманского сына. Реестровые
казаки,  выступившие  против  Хмельницкого под  началом  молодого  гетмана
Потоцкого,  казнив старшин Ивана Барабаша и Илляша Караимовича, перешли на
сторону   запорожцев.   Весть   об   убийстве  потомственного  караима   -
переяславского  полковника  Илляша  -   дошла  до  Чуфут-кале,  и  караимы
потребовали крови за кровь.
     В первый день своего пребывания на Армянской улице Тимош увидел,  что
он здесь находится не в  безопасности.  Польские иезуиты в  черных сутанах
шныряли по  улицам,  по  вечерам останавливались у  окон  светлицы Тимоша,
выкрикивая проклятия,  а  утром Аветик-оглы увидел на  ограде нарисованные
кистью черные кресты. Старик посоветовал Тимошу, чтобы он попросил убежища
у хана в стенах его дворца. Но ответа от хана он так и не получил.
     Наконец пришло письмо от отца.  <Дорогой мой сынок, - писал гетман, -
божьей   милостью  храброе  войско   Запорожское  разгромило  шляхту,   но
анафемский аспид еще не уничтожен - война только начинается. Попроси хана,
чтобы соизволил принять тебя в  своих покоях,  и  скажи ему,  что  добычу,
которую получили татары под Желтыми Водами, нельзя сравнить с той, которую
они получат,  если немедля придут на помощь казакам с большим войском.  До
сих пор мы имели дело со слугами, отныне будем воевать с панами - знатными
и богатыми>.
     Тимош передал хану письмо гетмана,  но  Ислам-Гирей снова на  него не
ответил. Медленно и тоскливо тянулись дни в тревоге и ожиданиях.
     Только в мае,  когда Тимош уже и не ждал приема у хана,  на Армянскую
улицу прискакал сеймен хана.  К  белому славянскому лицу его  так  не  шла
татарская военная форма,  что Тимош в  первый момент подумал:  <Кто-то  из
Низа, переодетый. Что за вести он принес?>
     - Хан ждет тебя во дворе своего дворца!  - произнес сеймен и повернул
коня.
     Готовый к  самому  худшему,  Тимош  вошел  через  открытые ворота  на
ханский двор и  чуть было не закричал от неудержимого злорадства.  Хан,  в
шубе и белом тюрбане,  гордо сидел на седом аргамаке,  а напротив него под
эскортом ногайских воинов  стояли  два  шляхтича.  Один,  хорошо  знакомый
Тимошу,  -  длинноволосый,  седой,  с торчащими веером усами,  в нагрудном
панцире;  второй  -  в  круглой  бобровой шапке  с  перьями  и  в  красном
изодранном жупане.
     - Егомость  пан  краковский,   великий  коронный  гетман  Потоцкий  и
черниговский  воевода  польный  гетман  Калиновский*,  -  прозвучал  голос
ногайского мурзы Салтана,  который привел с  Украины знатных пленников,  -
отныне рабы великого хана Крымского улуса Ислама-Гирея.
     _______________
          * Попавшие в плен к казакам во время  Корсунской  битвы  великий
     коронный  гетман,  краковский  каштелян  Миколай  Потоцкий  и польный
     коронный гетман Марцин Калиновский были  переданы  Б. Хмельницким  <в
     подарок> Ислам-Гирею. В Крыму они находились до 1650 года.

     У  Потоцкого  поникла  голова,  а  Калиновский  словно  и  не  слышал
унизительных слов,  он с едва заметной улыбкой на устах пристально смотрел
в лицо хана, словно хотел прочесть на нем нрав и характер своего врага. Их
глаза встретились,  хан задержал свой холодный взгляд на польном гетмане и
обратился к Потоцкому:
     - Видит аллах,  не хотел я  этой войны.  Но по дьявольскому наущению,
забыв о  прошлом нашем побратимстве,  вы с пустыми руками отправляли наших
послов, которых я направлял к вам за данью. После этого казаки попросили у
нас помощи,  а  теперь зовут идти войной,  чтобы добраться до самого трона
вашего короля. Спрашиваю тебя, может ли Польша примириться с казаками.
     Потоцкий исподлобья посмотрел на хана и высокомерно ответил:
     - Речь Посполитая не мирится с подданными, она их наказывает!
     Насмешливая улыбка разомкнула сжатые уста хана.
     - Ты  же видишь,  Потоцкий,  что в  этот раз подданные наказали своих
властителей.
     Калиновский  предупредил  пустозвонный ответ  коронного  гетмана,  он
хотел начать деловой разговор с ханом.
     - Речь Посполитая не знает, чего они хотят, - сказал он.
     - Вы  должны признать их  как государство в  пределах границ до Белой
Церкви,  а  нам уплатить дань за четыре года по сто тысяч золотых в  год и
впредь не уклоняться от выполнения условий договора.
     - Это хорошо, что ты готов торговаться с нами, хан, - ответил польный
гетман. - И мы согласны вести торг, но с тобой, а не с Хмельницким. Однако
таких условий Речь Посполитая не примет.
     - Тогда смотрите сами... Мы с Ихмелиски дали клятву о побратимстве на
вечные времена.  А  в  союзе с  ним нам не страшны не только король,  но и
турецкий султан.  За вас же,  вельможные панове, требую уплаты по двадцать
тысяч злотых!
     - Слишком высокая цена, - процедил сквозь зубы Калиновский. - Видимо,
ты ловкий купец, знаешь, за что сколько просить.
     Краска  проступила на  смуглом лице  Ислам-Гирея,  он  поднял руку  с
нагайкой, но сдержался.
     - В  Чуфут-кале их!  -  коротко приказал он и повернулся к Тимошу:  -
Твой отец честно выполнил свою клятву. Я тоже сдержу свое слово: ты будешь
свободен и возвратишься на Украину.  Скажи гетману,  что я скоро прибуду к
нему своей собственной персоной и с многочисленным войском!
     Хан  дернул за  поводья,  конь,  почувствовав властную руку  хозяина,
поднялся на  дыбы,  возвышаясь над  головами гетманов.  Потоцкий попятился
назад,  только Калиновский стоял камнем,  не шелохнувшись, продолжая молча
спорить с ханом.
     Еще мгновение,  и  ретивый аргамак упадет на  предводителей польского
войска.  А  упрямый Калиновский неподвижно стоит  под  лошадиной тушей,  и
ханский конь опускается рядом с польным гетманом.
     - Тридцать тысяч червонцев за  твою голову!  -  произнес хан,  и  его
глаза вспыхнули гневом. Он хлестнул в воздухе арапником.
     - Ты,  хан,  знаешь цену силе!  -  зло засмеялся Калиновский.  - Мы с
тобой еще сторгуемся и за Украину, и за Хмельницкого!
     Глаза у Тимоша загорелись безумным огнем,  кровь прихлынула к лицу и,
казалось, брызгала из каждой рябинки, он подскочил к Калиновскому, схватил
его за  воротник жупана.  Но  в  этот миг чья-то  рука дернула его за полу
свитки и  потянула назад.  Старик с  редкой бородой и  узкими щелками глаз
процедил сухим голосом, глубоко дохнув в лицо Тимоша:
     - Не приличествует подданному вмешиваться в дела хозяев!
     Хан кивнул головой,  и белокурый сеймен, который приезжал к Тимошу на
Армянскую улицу,  а  сейчас все время стоял,  словно вытесанный из  камня,
рядом с  Ислам-Гиреем,  подошел к юноше и,  положив руку на плечо,  указал
глазами в сторону ворот.
     Тимош молча пошел через площадь к тихим улочкам армянского  квартала,
а следом за ним - сеймен на коне.  Вдруг Тимош расправил плечи, повернулся
к сеймену и крикнул надрывным голосом, протягивая руки на север:
     - Ложь! Там хозяин, там!
     Он  ждал:  если ханский стрелец толкнет или  ударит его нагайкой,  он
убьет его.
     Но глаза у сеймена были ласковые и несколько удивленные,  он соскочил
с коня и, подойдя к разгоряченному юноше, с наивным любопытством спросил:
     - Ихмелиски - твой отец?
     - Да.  Мой отец -  гетман великой Украины, а этих собак в королевских
кунтушах он  собственными руками  поймал  под  Корсунем,  словно шелудивых
шакалов в курятнике!
     - Я видел его,  это храбрый батыр,  - промолвил сеймон с восхищением.
Он оглянулся и еще ближе подошел к сыну гетмана:  - Темиш, слышишь, Темиш,
старый мурза Ихмелиски Джеджалий откуда-то знает меня,  он сказал, что я с
Украины. Скажи мне, верно ли, что я с Украины?
     - Ты янычар!  - пренебрежительно бросил Тимош. - Ты забыл свою веру и
язык ради куска ханской пастирмы.
     - О нет,  Темиш.  Янычары за морем, у султана, а я крымский и никогда
не знал другой веры и языка,  как наш,  татарский.  Но почему мне говорят,
что я с Украины?
     - Не знаю,  хлопче,  -  остынув, ответил Тимош. - Может, тебя взяли в
плен, когда ты был еще ребенком...
     - Почему же я тогда вырос у цыган, скажи, Темиш?
     - У цыган?  Бедный ты мой брат...  - вздохнул Тимош. - Ведь цыгане не
одн