взглядах обоих братьев. Ни тот, ни  другой  не  решались  обнаружить  свои
мысли, - никто не желал уступать другому. И, поняв это, потому что  братья
хорошо знали друг друга, оба умолкли. Так  стояли  они,  смотря  в  разные
стороны и уже не разговаривая друг с другом. Вся их горячность охладела. И
только после долгого молчания Вшебор сказал.
     - Надо делать свое дело, - а что дальше... это уж мы  рассудим  между
собой... потом.
     Мшщуй только молча пожал плечами.
     - Пойдем каждый в свою сторону, - закончил Вшебор, - надо потолковать
с людьми и вразумить их.
     И они пошли в разные  стороны  -  позади  рогаток,  -  где  на  время
томилось множество шляхты, присматривавшейся  к  расположенному  в  долине
лагерю. Вшебор присоединился к одной группе, Мшщуй - к другой.
     Между тем Белины,  отец  и  сын,  подобрав  себе  верных  помощников,
следили за тем, как укрепляли валы стороны речки.
     Тут носили землю, вбивали колья, а  неподалеку  разрушали  постройки,
чтобы воспользоваться деревом для кольев.
     Работа продвигалась медленно, люди сильно ослабели и  разленились  от
долгого лежанья, от плохой пищи и от безделья.
     В этот день им дали по куску мяса и по кубку кислого пива, но  и  это
им не помогло.
     В долине вчерашние враги попрежнему стояли лагерем и не  двигались  с
места. За ними все время наблюдали из замка.
     Но вот, подкрепившись пищей  и  напившись,  некоторые  из  них  стали
приближаться  к  вратам  замка.  Доложили  Белине,  и  он,  выбрав  лучших
стрелков, расставили их у ворот, приказав подпустить врагов на  расстояние
выстрела, - и осыпать  их  стрелами.  Но  те,  очевидно,  предвидя  это  и
остановились так далеко, что стрелы не могли их достигнуть. Стояла  полная
тишина, и слова отчетливо доносились издалека.
     Пьяная толпа махала в воздухе веревками, привязанными  к  колесам,  и
кричала защитникам замка.
     - Готовьте руки для цепей! Скоро мы вас выкурим из этой ямы!
     А с валов как крикнут им в ответ.
     - Ах вы, собачьи дети! Язычники, разбойники! Подождите немного,  всех
вас здесь уложим!
     И та, и другая сторона грозили кулаками, и кого что было на сердце  и
на языке, - все высказали!
     Пока продолжалась эта перебранка, - ярость охватила и  осажденных,  и
нападавших, так что  последние,  забыв  об  опасности,  начали  рваться  к
воротам, а первые - стоявшие за рогатками, на  половину  высунулись  из-за
них. В это время стрелки натянули луки, и  несколько  стрел  засвистело  в
воздухе. Одна из них выбила глаз нападавшему;  -  он  схватился  за  него,
свалился с коня, а другие окружили его и с бранью и проклятиями, подхватив
раненого, вернулись в лагерь.
     Так прошел почти весь день в непрерывном движении и заботах, и  никто
не обращал внимания  на  братьев  Долив,  расхаживающих  в  толпе,  Вшебор
стремился пробраться к Спытковой или вызвать ее к себе,  но  Собек  сказал
ему, что  она  почти  весь  день  пролежала  в  слезах  и  лихорадке,  так
расстроили ее известия о муже.
     К вечеру все как-то успокоилось. Пани Марта, хотя  и  с  заплаканными
глазами, вышла на верхний мост, а Вшебор, увидев ее, сейчас же поспешил  к
ней навстречу. Хотя мужчинам строго запрещалось подходить  к  женщинам  на
мосту, но Долива не обращал на это внимания.
     Пани была польщена тем, что он спешил подойти к ней, хоть теперь  это
уж ни к чему не могло повести. Вшебор же задался целью  взбунтовать  ее  и
уговорить добровольно оставить городище, потому что им  уже  овладела  эта
мысль.
     Он начал с того, что спросил ее о ней самой и о дочери, а потом начал
сокрушаться над положением городища.
     - Мы здесь ничего хорошего не высидим! - вполголоса прибавил он. -  Я
ведь не даром ездил и здоровья своего не жалел - я видел  своими  глазами,
какая сила у Маслава. Если он сюда придет, никто из нас не останется цел.
     Спыткова вскрикнула от страха.
     - Неужели нет спасения?!
     - Могло бы быть, если бы у людей был разум, - отвечал Вшебор, - легко
бы вырваться из замка и соединиться  где-нибудь  со  своими.  Не  все  они
погибли. Легче  в  поле  защититься  небольшой  кучке,  чем  в  этой  дыре
тысячами. Но беда в том, что старый Белина - упрям.
     Спытковой неприятно было, когда дурно говорили о Белинах.
     Она бросила сердитый взгляд на Вшебора: сама она недолюбливала их, но
боялась...
     - Не говорите мне о нем ничего, он знает, что делает!
     - А мне кажется, что он и сам не  знает,  -  возразил  Вшебор.  -  Он
больше всего дрожит над своим богатством и не хочет его бросить.
     Марта молча покачала головой.
     - Мне жаль вас и вашу дочку, - прибавил Долива. - Ну,  что,  если  вы
из-за его упрямства попадете в руки мужиков!
     Спыткова с криком закрыла лицо руками.
     - Бог не допустит этого! - плача, воскликнула она.
     Немного погодя, она спросила тихо.
     - Но что же делать? Что делать? Неужели нет спасения?
     - Останется только одно средство, - прорваться отсюда, пока еще  есть
время.
     - Но куда?
     - Отыщем где-нибудь своих, как мы их теперь нашли, - сказал Долива. -
Тот самый лагерь, в котором находится муж вашей милости, или другие. -  Не
все рыцарство погибло.
     - Но ведь Маслав и их преследует, и рыцарству негде укрыться.
     - Но за то нам будут открыты все пути, - хоть на Русь, хоть к немцам,
- везде нам будет спокойнее, чем здесь.
     И склонившись к самому уху испуганной женщины, Вшебор  признался  ей,
что он и другие хотят попробовать прорваться из замка, оставив на произвол
судьбы всех, кто еще упрямится.
     - И ваша милость должна ехать с нами!
     Слова  эти  так  напугали  Спыткову,  что  ей  захотелось  спрятаться
куда-нибудь и не  слушать  его!  Но  Вшебор,  насильно  удержав  ее,  стал
умолять, чтобы она, по крайней мере, не выдавала их Белинам, если уж  сама
не сможет решиться ехать.
     Тогда она поклялась ему, целуя крестик, молчать  о  том,  что  он  ей
сказал  и  обдумать  его  предложение.   И,   чувствуя   себя   совершенно
расстроенной и сбитой с толку, попрощалась с ним  и  ушла  к  себе,  чтобы
хорошенько взвесить то, что поведал  ей  Вшебор.  Женщины,  сидевшие,  как
всегда, за пряжей около  камина,  сразу  догадались  по  встревоженному  и
задумчивому виду Спытковой, что у нее есть какая-то тяжесть на сердце.  Не
обращая внимания на вопросы и знаки удивления своих  товарок,  она  пришла
прямо на свое место и тяжело опустилась на лавку,  как  будто  не  замечая
подбежавшей к ней дочери. Но понемногу привычный шум веретен,  заглушенный
смех и говор женщин вокруг нее вывели ее из задумчивости; Кася принесла ей
воды, отерла слезы, и Спыткова несколько успокоилась.
     В этот день и в женской горнице было заметно беспокойство.
     То та, то другая женщина выбегали  на  чердак,  смотрели  в  слуховое
окошечко и приносили почти разные вести, то пугая, то утешая друг друга.
     Попрежнему, не спеша и не  волнуясь,  двигалась  по  горницам  старая
Ганна и на все вопросы отвечала только одно:
     - Уж сколько раз они проходили сюда и уходили ни с чем. Таким будет и
теперь.
     С другой стороны, те, которые слышали от мужей и братьев, как  Вшебор
рассказывал  о  могуществе  Маслава,  тревожились  и  плакали;  некоторые,
напротив, мечтали о Казимире и о скором избавлении. Но беспокойство мешало
работе и портило настроение.
     Всякий раз, когда Томко входил в комнату, все взгляды  обращались  на
него, не скажет ли он что-нибудь; но на лице молодого Белины так  же,  как
на  лице  его  отца,  ничего  нельзя  было  прочесть;  оно  всегда  дышало
одинаковым спокойствием и достоинством и  в  час  опасности,  и  в  минуту
радости. И только тогда, когда только, пробираясь к Здане,  оказывался  по
близости от Каси, взгляд его прояснялся, губы складывались в улыбку, и все
выражение его лица говорило о надежде на лучшее будущее.
     Кася напрасно старалась допытаться у матери о причине ее испуга;  она
не отвечала ей и только тихо плакала и вздыхала.  И  теперь,  когда  Томко
пришел к ним, - сердце Каси было так встревожено  материнским  горем,  что
она прежде всего спросила его, через Здану, не  случилось  ли  чего-нибудь
нового, о чем могла узнать ее мать.
     Белина задумался и ответил Здане так, чтобы Кася слышала его,  и  при
этом он смотрел ей прямо в глаза, - что Спыткова очень долго разговаривала
на мосту с Вшебором и, вероятно, он и нагнал на нее такого  страха.  Томко
прибавил еще:
     - Неспокойные люди эти братья Доливы; им бы  хотелось,  чтобы  прежде
всего их слушали, а в одном замке не может быть двух начальников. За  ними
тоже надо будет хорошенько последить.
     Снизу уже кричали, призывая Томка к отцу, и он, взглянув  еще  раз  в
глаза Касе, которая только  зарумянилась  в  ответ,  ушел  от  них,  чтобы
помогать отцу в надзоре за работами.
     Собек, несмотря на  страшную  усталость  после  дороги  и  на  ушибы,
полученные  им  во  время  борьбы  с  чернью  у  ворот,   пролежав   всего
какой-нибудь час на соломе около коней, - другого места не было, да  он  и
сам не искал,  -  встал  и  пошел  искать  себе  дела.  Его  энергичная  и
любознательная натура  не  выносила  бездействия;  в  часы,  свободные  от
службы, он плел корзинки из прутьев, или мешки из веревок, а,  если  этого
не было под рукой, - строгал лучину. Но, найдя занятие рукам, он глазам  и
рукам не давал отдыху и прислушивался к малейшему шуму. И часто случалось,
что ему удавалось открыть важные вещи по легкому шороху или промелькнувшей
тени.
     Вместе с другими Собек поплелся на валы, но  скоро  ему  надоело  это
созерцание. Он пошел на другую сторону, где производились земляные работы,
но и здесь не выстоял долго: люди ходили взад и вперед, в тесноте задевали
друг друга и заводили ссоры. Обойдя весь замок кругом,  Собек  вернулся  в
конюшню. Дощатая перегородка отделяла  стойла  от  сарая,  где  размещался
простой люд  из  первого  двора.  Многих  из  них  выгнали  на  работы  по
укреплению валов, но старики, жены и дети их остались дома.
     За перегородкой слышен был шум разговора, плач и жалобные причитания.
Собек, прислонившись к стене, сидел в полудремоте, придумывая себе работу.
Но ничего не приходило в голову!
     В это время до слуха его долетели слова, которых он, может быть, и не
хотел бы слушать, да услышал нечаянно.
     - Они только о себе и думают, - говорил старческий голос, - что им за
дело, если кто-нибудь из нас сдохнет, - лишь бы они были целы...
     - С голоду помираем, - сказал второй.
     - Есть не дают, а на работу выгоняют, - заметил женский голос.
     - Хорошо тем, что померли, - говорил еще кто-то. - Они ушли к своим и
не знают горя.
     -  Самое-то  горькое  начнется  тогда,  когда  нас  осадят,  -  снова
заговорил старик.
     - Они будут стрелять из луков, а нас заставят таскать тяжелые  бревна
и камни. А в кого будут попадать стрелы, как не в нас? У них  и  броня,  и
кольчуга, и щит, а у нас что? Нашу сукману стрела легко пробьет.
     - Верно, верно, - подхватил другой, -  пусть  только  побольше  наших
соберется вместе, надо нам что-нибудь  придумать...  Если  они  о  нас  не
думают, будем сами о себе заботиться. Что худого  могут  нам  сделать  те?
Ведь они - наши. Снюхаемся с ними, и пусть тогда шляхта пойдет  в  цепи...
Мы вернемся, хоть на погорелые места.
     - А как же с ними сговориться? - возразил старик.  -  Разве  это  так
легко? Думаешь, они не  следят  за  нами,  верят  нам?  Небось,  они  тоже
догадываются, что у нас на уме.
     - Сговориться, - подхватил первый, - не так уж мудрено.
     - Ну, как же? Как же?
     - Ночью - легко спуститься с валов, - смеясь, отвечал спрошенный.
     Наступило долгое молчание. Потом послышалось перешептывание.
     - Так и надо сделать, - сказал старик, - а не то все подохнем.
     - Поговорите с Репцом, поговорите с Веханом...
     - Почему бы нет...
     - Надо думать о себе...
     Шепот понизился, так что Собек ничего не мог разобрать, но он  слышал
ясно злорадное пересмеивание и оживленное бормотание. Но и  того,  что  он
слышал, было достаточно.
     Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия,  встав  с  соломы,  он
вышел из конюшни и прошел на двор с другой  стороны,  желая  увидеть  лица
заговорщиков. Он успел, обойдя здание, подойти ко входу в  сарай,  мужчины
уже ушли из него, остались только две женщины; младшая кормила ребенка,  а
старшая, завернувшись  в  плахту,  дремала  подле  нее.  Но  Собек  твердо
запомнил имена Репки и Вехана.
     Случай помог ему набрести на след опасности,  о  которой  еще  никто,
может быть, не подозревал.
     Невольный трепет охватил старика. Он сам не знал, что теперь делать.
     Следить еще или сейчас же дать знать, кому следует? А вдруг  вся  эта
болтовня окажется - просто глупостью, а он успеет поднять тревогу?  Собек,
всю свою жизнь проведший в замках своих панов, глубоко к ним привязанный и
разделявший все их надежды и опасенья, встревожился не на шутку.
     Когда наступили сумерки, он тихонько вышел из  конюшни,  выбрался  из
первого двора и при входе во второй - стал поджидать  старого  Белину.  Он
увидел его издали, спокойно отдающего приказания, -  и  пожалел  тревожить
его покой всякими вздорными слухами.
     Собек решил последить  еще,  справедливо  рассчитав,  что  его  серая
сермяга поможет ему подслушать больше и лучше разузнать дело, -  чтобы  не
наделать напрасной тревоги. Может быть, он жалел и людей,  устами  которых
говорил голод и утомление, на которых он мог навлечь грозное наказание.
     Пока Собек стоял,  приглядываясь  к  тому,  что  делалось  вокруг,  и
раздумывая, что ему делать, - вдруг из-за строений послышался шум и крики.
     Люди бежали в ту сторону.
     - Бей, стреляй! - кричали им вслед.
     Бросился туда и старый Белина, а за ним и  Собек,  шум  и  крики  все
усиливались.
     Никто не знал, что произошло.  И  только,  выбежав  на  валы,  старик
узнал, что кто-то, пользуясь темнотой, спустился с валов и ушел  в  лагерь
нападавших, хоть вслед ему пустили несколько стрел.




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     На следующие дни в долине все оставалось по-прежнему:  новых  сил  не
прибавилось в неприятельском  лагере,  а  ранее  прибывшие  не  отважились
подойти ближе. Замок усердно готовился к обороне; старый Белина  почти  не
уходил с валов, - прохаживался по дворам или заглядывал за рогатки,  зорко
следя за людьми, строго карая за всякий проступок и почти не зная  отдыха.
Когда голод начинал докучать ему, он шел  и  кричал,  чтобы  ему  принесли
пищу, и  ему  подавали  ту  самую  похлебку,  которую  ели  все,  даже  не
присаживаясь,  он  подкреплял  свои  силы  и  снова  возвращался  к  своим
занятиям.
     Вид этого старца и его личный пример не позволяли и другим  требовать
большего; никто не осмеливался роптать.
     Валы со стороны  речки  и  болот  были  увеличены,  ограждены  новыми
рогатками, бревна и каменья были втащены наверх и приготовлены  на  случай
нападения, а со времени бегства из замка одного из простолюдинов,  днем  и
ночью повсюду была расставлена бдительная стража.
     Между тем лагерь, расположенный над речкой, бездействовал, словно  он
только угрожал своим присутствием,  не  предпринимая  никаких  решительных
действий.
     Напротив валов возвели, как будто для забавы, несколько  виселиц,  и,
показывая на них, кричали:
     - Это - для вас!
     Но этим и закончились все их труды. Они себе расхаживали по долине  и
над речкой, пели песни,  ели  и  пили;  ночью  разводили  костры,  а  днем
отправлялись на охоту.
     Вшебору так и не удалось уговорить кого-нибудь прорваться из замка; а
вдвоем с братом он не отваживался, да и не хотел бежать. Спыткова, которую
он всячески убеждал, оставалась непреклонной и даже  слушать  об  этом  не
хотела.
     Другие тоже отворачивались от него,  когда  он  начинал  говорить  об
этом, и только пожимали плечами; наконец, и сам Долива  потерял  весь  пыл
убежденья, хотя про  себя  продолжать  думать,  что  сидеть  в  Ольшовском
городище было равносильно смерти.
     Доливы были  уже  всем  известны  тем,  что  они  всегда  носились  с
каким-нибудь планом, поэтому им давали выболтаться, пока они не охладевали
сами и не выдумывали себе чего нибудь нового.
     И осажденные, и осаждавшие развлекали себя  тем,  что  посылали  друг
другу ругательства и угрозы. Небольшая группа людей  подходила  к  воротам
замка и, подперев руки в бока, вызывала противников на словесный поединок,
в котором ни та, ни другая сторона не скупились на бранные слова.  Плевали
друг на друга, грозили кулаками, показывали на виселицы,  на  которых  уже
висели две собаки, -  иногда  кто-нибудь  позадорнее,  бросал  камень  или
пускал стрелу, - и только ночь вносила успокоение.
     Доливы почти с каждым  днем  все  больше  и  больше  тяготились  этой
однообразной жизнью. Они стали проситься - устроить вылазку  и  предлагали
себя в качестве предводителей, но и на это не  последовало  согласия.  Так
прошло дней десять, и, так как братья, проводя целые часы в бездействии  у
камина в большой горнице, постоянно с кем-нибудь  ссорились,  то  в  конце
концов все от них  отстали,  и  они  расхаживали  в  одиночку,  угрюмые  и
недовольные.
     Но ссоры эти были не серьезные, на другой день  все  уже  забывали  о
них, и разговоры начинались заново, и опять  заканчивались  спором.  Когда
наступал вечер, а с ним холод и тьма, братьев  начинало  тянуть  в  теплую
горницу, - они смирно усаживались у  камина  и  молча  слушали,  но  потом
который-нибудь из них не выдерживал и вставлял  резкое  замечание,  -  ему
отвечали тоже в резкой форме, и ссора разгоралась.
     И вот, случилось однажды - это было уже на одиннадцатый  день,  -  не
заметил того, что старый Белина потихоньку вошел в горницу  и  остановился
поодаль, Вшебор в ответ на жалобы о том, что осада так  затянулась,  и  не
видно было конца ей, заговорил недовольным тоном.
     - Что за диво! Сидим в этой дыре, как  кролики.  Мужики  смеются  над
нами и нисколько с нами не считаются. Да и  правда!  Уж  давно  надо  было
показать им, что мы еще сильны и не дрожим перед ними, так что  даже  носа
не смеем из-за ворот высунуть.
     - Попробуй-ка показать им нос, они его тебе оботрут! - сказал Лясота.
     - Никогда! - воскликнул Вшебор, - если бы только нашлись хоть  десять
охотников, с таким же сердцем, какое чувствую в себе, то уж проучил  бы  я
эту сволочь! Уж повисели бы они у меня на собственных виселицах,  рядом  с
собаками!
     Канева, который успел уже оправиться после своей несчастной охоты  на
лося, - крикнул:
     - А в придачу к этим десяти - и я с вами!
     - И я, и я, - раздались еще голоса.
     - Но все это напрасные слова, - рассмеявшись, сказал Вшебор,  который
имел зуб против старого Белины, - наш вождь и князь не позволит этого;  он
скорее позволит нам заживо сгнить...
     В это время Вшебор почувствовал, что чья-то огромная  ладонь  ударила
его сзади по плечу, и в то же время в горнице раздался громкий голос.
     - Ну, что-же - с Богом! Я позволяю, я желаю вашей крови, но кровь  не
вода, если уж вашей милости так не терпится! Идите!
     Вшебор, слегка смущенный, повернулся, узнав по голосу старого Белину,
который стоял за ним.
     - У вас кровь горячая, - закончил старик, - вот как набьют вам шишек,
так она у вас остынет... Идите, если желаете, но глупости не делайте.
     - И пойдем! - воскликнул Долива, срываясь с места.  -  Видит  Бог,  я
сдержу слово. Я не на ветер говорил и исполню все, что задумал. Пусть же и
те, что соглашались идти со мной, сдержат обещание.
     Тогда все, которые вызывались с ним раньше, закричали:
     - Идем, идем, - говори, когда?
     -  Когда?  -  смеясь,  возразил  горячий  Вшебор.  -  А   зачем   нам
откладывать? Ночь темная, как и нужно, сверху н