й он, держа его обеими руками направлял  на  Вшебора,  с  намерением
перерубить ему шею. В ту же минуту Вшебор, замахнувшись своим мечом, отбил
удар, меч заколебался, но не выпал из рук  Маслава.  Мазур  с  проклятиями
снова подхватил его и, понукая коня, приготовился ударить Вшебора.
     Но именно в эту минуту Вшебор, более ловкий и быстрый, ударил  его  в
бок своей пикой. Удар Маслава был этим ослаблен, но все же пришелся по шее
Вшебора, и из нее брызнула кровь.
     Они продолжали бы свое единоборство, потому что Долива не  чувствовал
потери крови, но дружина Маслава, защищавшая  его  сзади,  рассеялась  под
натиском поляков и немцев; он обернулся, услышав их крики и, заметив,  что
с  ним  осталась  всего  небольшая  горсточка  людей,   -   испугался   и,
повернувшись, ударился в бегство с такою быстротою, что  Вшебор  не  успел
даже пуститься за ним в погоню. Под ногами коня лежали  трупы  и  раненые,
что еще более затрудняло погоню. Долива наудачу бросил ему вслед копьем.
     Ужасны было замешательство и последняя, почти безумная, борьба черни;
даже железное рыцарство изменило своему хладнокровию и добивало без пощады
всех, упиваясь кровью...
     В долине видны были только отдельные группы пеших  и  конных  воинов,
торопливо уходивших от настигавшей их погони.
     В последних отчаянных схватках погибали воины Маслава.
     Некоторые раненые падали с коней, другие цеплялись  за  их  шею,  еще
третьи шли пешком, истекая кровью, то и дело припадая  к  земле,  снова  с
усилием поднимаясь и проползая несколько шагов, пока не падали в последний
раз лицом в землю.
     Маслав со своей дружиной пробирался сквозь ряды  рыцарей  и  громким,
полным отчаяния и гнева голосом стал сзывать беглецов, приказывая  трубить
в рога и собираться вместе. Ему удалось сплотить вокруг себя уцелевших,  и
он еще раз ударил с ним на рыцарей, число которых было так  невелико,  что
мазур не боялся сразиться с ними.
     Но это последнее усилие  продолжалось  недолго:  из  городища  выехал
свежий отряд воинов, который так стремительно напал на мазуров, что вся их
толпа рассеялась и разбежалась... Видно было, как сам Маслав повернул коня
и пустился в лес, а его примеру последовали и все его соратники.
     Отъехав на некоторое расстояние,  князь  остановился  на  пригорке  и
поднял окровавленный меч.
     - Ни одна душа не уцелеет у вас! - кричал он. - Залью  вас,  засыплю,
не пощажу никого! Еще я вернусь к вам, вы меня увидите! Будете  висеть  на
одном суку вместе с вашими немцами и псами!
     Весь пылая яростью, осыпая  врага  проклятиями,  -  он  только  тогда
повернулся и поехал прочь,  когда  к  нему  бросилось  несколько  рыцарей.
Вместе с уцелевшими воинами он скрылся в лесу.
     Победа осталась на стороне рыцарства, которое,  подняв  руки  кверху,
громко восклицало: Осанна!
     Только теперь Вшебор мог подъехать  поближе  и  присмотреться  к  тем
мужественным  рыцарям,  которые,  несмотря  на  свою  малочисленность,  не
побоялись напасть на Маслава...
     Большая часть воинов сошла с  раненых  коней  и  прилегла  на  землю,
некоторые же снимали шлемы и прятали в ножны окровавленные мечи... Лица их
горели воинственным жаром и радостью победы.
     Не успел еще Вшебор поравняться с ними, как воины, стоявшие в  центре
группы, расступились, и глазам его представился королевич, а теперь король
Казимир.
     Его окружали поляки и немцы, поздравляя с победой,  которая  являлась
добрым предзнаменованием.
     Но, опустив глаза в землю, как  будто  задумавшись  или  творя  тихую
молитву, Казимир стоял, не обнаруживая особенной радости.
     Его юное, прекрасное лицо носило уже следы испытаний и  разочарований
в жизни и в людях,  преждевременных  огорчений  и  замкнутой  монастырской
жизни, - и было лишено выражения юной  веселости  и  непринужденности.  Он
казался преждевременно созревшим и как бы состарившимся. Но  во  всей  его
фигуре выражалось королевское величие, смягченное христианским смирением и
соединенное со спокойствием духа и мужеством.
     Высокий, статный, - гибкий и сильный Казимир отличался матово-бледным
цветом  лица,  при  черных  выразительных  глазах,   оттененных   длинными
ресницами; темные волосы густыми локонами падали ему на плечи.
     Это был истинный рыцарь, но в рыцаре виден был в то же время вождь  и
король; и теперь этот человек, облеченный такой великой властью,  печально
стоял на месте своего первого сражения после первой своей победы.
     Среди своих немецких воинов и  своей  верной  польской  дружины,  он,
младший из них, - выглядел истинным паном и  королем,  хотя  меньше  всего
желал это обнаружить.
     И наряд его при всем своем великолепии отличался скромностью.
     На нем был короткий  кафтан,  на  панцире  его  были  нашиты  большие
металлические  бляхи,  блестевшие  на  его  груди;  к  рыцарскому   поясу,
украшенному драгоценными камнями, был подвешен двусторонний меч,  а  рядом
на цепочке висел другой, небольшой, с  украшениями  и  золотой  рукояткой.
Такие же металлические бляхи были и на ногах, а на  левой  ноге  виднелась
длинная и остроконечная шпора.
     Юноша оруженосец, стоявший за ним, держал прекрасный щит,  блестевший
золотом. По  краям  его  золотые  грозди  на  пурпурном  фоне  производили
впечатление звездочек. Другой оруженосец держал огромный обоюдоострый  меч
- знак королевской власти.
     Казимир снял с головы золоченый шлем без перьев с опущенным забралом,
закрывавшим верхнюю часть лица, - и черные локоны, рассыпавшись по плечам,
загорелись золотым отливом под лучами солнца.
     На шее у молодого  короля  виднелся  на  золотой  цепочке  крестик  с
реликвиями, которым благословил его при отъезде из Кельна его дядя.
     Взгляд Казимира блуждал по полю, усеянному трупами.
     Вид этот, быть может, был приятен  для  рыцарского  самолюбия,  но  в
человеческом сердце - он пробуждал печаль. По всей долине, до самой опушки
леса, лежали целыми  кучами  и  в  одиночку  уже  застывшие  тела  убитых,
израненные, растерзанные, с торчавшими в них стрелами и копьями. Там и сям
среди них поднимались головы умирающих, делавших последние  усилия,  чтобы
сдвинуться с места, и бессильно  падавших  на  землю.  Среди  людских  тел
лежали и конские трупы, бродили искалеченные лошади, а уцелевшие, с  чисто
животным равнодушием,  паслись  тут  же,  обрывая  примерзшие  и  засохшие
стебельки.
     Из всех громадных полчищ людей остались только те,  которые  не  были
убиты  во  время  бегства.  Пруссаки  раньше  других,  после  первого   же
неудачного столкновения с железным рыцарством, отступили поспешно к лесу и
больше не вернулись. Многие из них утонули  в  глубокой  воде  разлившейся
речки, другие попали в трясину, и  не  умея  выбраться  из  нее,  погибли,
изрубленные мечами рыцарей.
     Но и в войске Казимира почти никто не уцелел от ран; все были  избиты
и окровавлены, но остались живы, потому что их защищали  панцири  и  щиты.
Теперь они сошли с коней и воткнули в землю  поломанные  пики,  а  тяжелые
шлемы поснимали с головы.
     Вшебор, заметив того, кому он был товарищем  в  детстве,  и  в  более
позднее время придворным и слугою, с радостью поспешил к  нему.  Лицо  его
светилось счастьем и невыразимой радостью.
     Для него появление короля было признаком близости победы.
     Повидимому, и Казимир еще издали узнал его. Побежав  к  нему,  Вшебор
припал к ногам короля, сидевшего на коне, и радостно воскликнул.
     - Ты ли это, милостивый государь! Какой счастливый день!
     От волнения он не мог больше говорить.
     В это время подбежали и другие: Мшщуй, Канева  и,  наконец,  особенно
любимый  королем  Топорчик.  Все  они  с  восторженными  восклицаниями,  с
радостными лицами обступили короля.
     - Привет тебе, наш дорогой государь!
     Казимир, видя эту радость, весь зарумянился, слезы волнения выступили
у него на глазах и, широко раскрывая объятия, он произнес:
     - Привет вам, дети мои! Дай Бог,  чтобы  этот  день  послужил  добрым
предзнаменованием для нас и для всего королевства. Аминь.
     - Ты с нами, дорогой государь! - с восторгом кричал Топорчик.
     "Ты с нами и счастье будет с нами. Нам тебя не доставало."
     "Все разваливалось без государя и без головы! Теперь все  изменилось,
вернуться лучшие дни!"
     - Дай Боже! Но это будет не скоро,  мы  сами  должны  их  вернуть!  -
серьезно выговорил Казимир. - Все в Божьей власти.
     Крики и шум не смолкали и, казалось, радость была всеобщая,  но  тот,
кто всмотрелся бы повнимательнее в  лица  людей,  окружавших  Казимира,  и
заглянул  в  их  сердца,  заметил   бы   там   тревогу,   беспокойство   и
неуверенность.
     Изгнание короля лежало на совести у многих из тех, что его  окружали;
они боялся мести своих врагов и самого короля,  вспоминали  свою  вину,  и
верили, чтобы король мог забыть о них.
     В самом лагере Казимира, в замке Белины  много  было  таких,  которым
голос народный ставил в  вину,  что  они  попались  на  удочку  Маславовых
козней. Те держались в стороне, смотрели недоверчиво и боялись будущего.
     Так радость одних смешалась с опасениями других  и  завистью  к  тем,
которые остались верны Казимиру и теперь могли ждать награды.
     В лагере его и теперь чувствовалось то же тайное раздвоение,  которое
было причиной изгнания сына Рыксы.
     В минуты радости на поле битвы после одержанной победы все эти  споры
и разногласия были забыты, но завтра они снова могли возродиться.
     Между тем те, что остались в Ольшовском городище и  были  свидетелями
победы, - испытывали глубокое успокоение. Они еще не знали, кто  был  этот
Богом посланный спаситель, но видели, что свершилось  чудо,  предсказанное
капелланом.
     Настежь открылись ворота... Белина с старшими рыцарями, только теперь
узнав о прибытии Казимира, хотел тотчас же спешить к нему и припасть к его
ногам.
     Все собрались идти вместе с ним с поклоном  и  благодарностью,  когда
Потурга, очень беспокоясь, как бы на нем  не  исполнилось  пророчество  о.
Гедеона, побежал к нему, чтобы умолить его отвести от  него  грозящую  ему
судьбу.
     О. Гедеон как раз готовился идти вместе с  Белиной  к  королю,  когда
Потурга, испуганный, бледный, упал ему в ноги и, обнимая их, говорил:
     - Отец мой! Смилуйся, ради Бога! Я виновен, я согрешил, но  не  карай
меня! Вот я каюсь и исповедуюсь перед вами, умоляя о  прощении.  Сжальтесь
надо мной!
     - Чего вы хотите от меня? Я не понимаю вас! - мягко выговорил он.
     - Но как же, отец мой? Ведь вы мне предсказали, что я  дождусь  чуда,
но не испытаю его на себе, потому что не верил в него.
     Отец Гедеон стоял  в  задумчивости.  Он  уже  не  помнил  всех  слов,
сказанных им в гневе и досаде.
     - Это я говорил? Я? - говорил он, обводя взглядом присутствующих.
     - Да, отец мой, вы это сказали! - отозвался, склоняя голову Белина. -
Вы сказали так!
     - Не знаю, не знаю! Может быть, какой-нибудь дух говорил через  меня!
- опустив глаза, отвечал о. Гедеон. - Я не помню.
     - Пусть Бог простит тебе твой грех. Идите с миром.
     - Я же могу молиться и буду молиться.
     - Я - человек. Только Бог властен простить нашу судьбу.
     Потурга обнял ксендза за ноги, но не был доволен ответом.
     Он не выпускал его, плакал, умолял, и окружавшие  напрасно  старались
успокоить его.
     Все это происходило как раз у открытых настежь ворот, над которыми на
укрепленном возвышении лежала груда  камней,  приготовленных  для  защиты.
Белина делал  знаки  своим,  напоминая  им,  что  пора  двинуться  в  путь
навстречу королю, как вдруг наверху  раздался  треск:  треснула  доска,  и
огромный камень с шумом обрушился вниз; все отскочили в разные стороны,  и
только Потурга, который не успел встать с колен, был раздавлен на месте.
     Все были так  поражены  неожиданностью  происшедшего,  что  не  сразу
пришли в себя, только о. Гедеон,  опустившись  на  колени  подле  убитого,
поднял его голову, уже покрывшуюся мертвенной бледностью.
     Тихо зашептали молитвы. Был ли это случай или перс Божий?
     Этого  не  мог  объяснить  и  сам  капеллан,   забывший   о   грозном
пророчестве, вырвавшемся у него в припадке гнева. Со слезами склонился  он
над убитым. Труп его тотчас же распорядились унести прочь, чтобы  вид  его
не испортил радостных минут встречи короля.
     Белина с сыном, Лясотой и оставшимися в  городище  магнатами,  все  в
богатых нарядах - двинулся на встречу государю. У всех были веселые  лица,
влажные от счастья глаза, - все сердца были полны несказанной радостью.
     Казимир уже сошел  с  коня  и  собирался  расположиться  лагерем  над
городищем, не желая  обременять  заботами  обитателей  замка,  и  так  уже
истощенных и измученных длительной осадой.
     Он уже знал, сколько они там вытерпели, и хотел дать им теперь отдых.
     Когда Белина явился к нему с поклоном и просьбой пожаловать к нему  в
замок, Казимир обещал посетить его в другое время, теперь же он хотел быть
вместе со всеми своими товарищами по оружию и делить с ними все  трудности
и неудобства на том самом месте, где  перед  тем  стоял  Маслав  со  всеми
людьми.
     Рыцари не имели времени на отдых; все хорошо  понимали,  что  Маслав,
побежденный в одной битве, не так-то легко покорится своей судьбе.  Он  не
располагал большими силами, да и союзники его могли дать ему много  людей;
при этом он знал, что Казимир был  еще  слаб  и  не  имел  опоры  в  своем
царстве. Это было только начало  битвы  и  до  окончания  ее,  возвращения
королевства, водворения порядка, усмирения бунта и разгрома  победоносного
язычества было еще очень далеко. Те, кто знал Маслава еще в  бытность  его
при дворе, были уверены, что самый характер этого вождя черни указывает на
возможность долгой и кровавой борьбы.
     Возвращение Казимира было гораздо опаснее для самозваного князя,  чем
те силы, которые действовали против  него.  Теперь  все,  которые  раньше,
обмануты Маславом, выступали против Казимира и содействовали его изгнанию,
должны были сгруппироваться около него. Уж одно  появление  этого  смелого
юноши, внука Болеслава, вернувшегося с небольшим войском в опустошенную  и
разоренную страну, - возбуждало радость, бодрость и мужество.
     По пути, из опустевших  селений,  -  выходили  откуда-то,  словно  по
волшебству, уцелевшие толпы людей, - бледные мужчины, оборванные  женщины,
исхудавшие дети, и, протягивая к нему руки, называли его своим спасителем.
     И по прошествии многих веков, со страниц хроник того времени  до  нас
долетают эти возгласы,  которыми  вся  страна  единогласно  приветствовала
молодого короля.
     - Привет тебе, привет, горогой наш государь!
     Но все эти  добрые  признаки  приближающихся  лучших  дней  не  могли
заставит Казимира забыть его  главную  заботу  -  освобождение  страны  от
насилия и разбоев врага, который по численности в десять  раз  превосходил
горсточку верных слуг короля, присоединившихся к нему.
     Простой народ, испугавшийся мести,  готовился  к  отчаянной  обороне.
Маслав, боявшийся показаться, также  должен  был  сражаться  для  спасения
своей жизни, потому что для него не было прощения. Казимир стоял за  крест
и христианство; Маслав - боролся  во  имя  умирающего  язычества,  которое
упорно отстаивал народ. Готовился страшный смертельный бой, без  пощады  и
милосердия.
     Молодой король предчувствовал это, и потому, оглядывая поле сражения,
устланное трупами, он не мог утешать себя первой победой, так как  она  не
являлась залогом уверенности в будущем.
     Пока устанавливали палатки, Казимир стоял, окруженный своими.  В  это
время подъехал к нему Белина, Лясота и другие послы из городища и, обнажив
головы, склонились перед ним. Потом, подняв руки кверху, они воскликнули:
     - Привет тебе, милостивый пан! Привет тебе, наш спаситель!
     Король, заметив среди прибывших капеллана, тотчас же двинулся к  нему
навстречу и, смиренно целуя его руку, попросил благословить его.
     Растроганный старец, осеняя монарха крестным  знамением,  произнес  с
чувством:
     - Бог победы да будет с тобой!
     За ними подошел к руке короля  Белина,  один  из  самых  верных  слуг
королевы и ее сына.
     - Я видел тебя, государь, еще ребенком, -  сказал  он,  -  и  вот  ты
явился передо мной, как ангел-спаситель. Без тебя и я, и все мои домашние,
весь мой скарб и все наследие моих предков  стали  бы  добычей  черни.  Да
благославит тебя Господь, Государь!
     Но напрасны были просьбы старика, чтобы король отдохнул  в  уцелевшем
замке. Казимир уже заранее объявил свою волю в том,  чтобы  осажденные  не
несли заботы о прокормлении войска. И теперь он опять повторил Белине свое
обещание заехать к нему в другое более спокойное время.
     Все теснились к Казимиру, целуя его руки и край одежды, так были  все
счастливы видеть снова у себя этого государя, который нес  стране  надежду
на возвращение мирного времени.
     Молодой король принимал все эти знаки доверия и преданности с великим
смирением и скромностью, почти болезненной.
     Невольно вспоминалась ему страшная ночь, когда  он  должен  был,  как
беглец и изгнанник, бежать из дома своих предков, со  стесненным  сердцем,
гонимый собственными детьми.
     И немало было людей среди низко  кланявшихся  ему  магнатов,  которым
приходилось краснеть при этом воспоминании.
     Заметив, что палатка его уже готова, и у дверей ее стоит  его  верный
слуга Грегор, молодой король пошел к ней, и прежде чем  закрылась  на  ним
завеса, все видели, как он встал на колени, вознося Богу  благодарственную
молитву.
     На страже у королевской палатки стоял человек, на которого обратились
теперь взоры всех прибывших из замка. Многим из них он улыбался, как давно
знакомым, другие сами подходили поздороваться с  ним;  среди  них  были  и
пожилые люди, однако, внешность этого человека вовсе не заслуживала такого
почтения. Это был старый, верный слуга королевского дома. Теперь уж совсем
седой, он еще помнил старые времена при дворе Болеслава.  Он  был  дядькой
королевича, первый сажал его на коня,  натягивал  ему  детский  лук,  учил
стрелять, пристегивал ему к поясу маленький меч, приучал  для  него  птиц.
Привязался к Казимиру, как к собственному ребенку, и уж никогда с  ним  не
расставался.  По  внешнему  виду  он  был  человек   простой,   невзрачной
наружности, молчаливый, неповоротливый и неловкий в  обращении,  но  очень
зорко ко всему приглядывавшийся и обладавший прекрасной душой.
     Когда королеву Рыксу изгнали из страны, И Маслав принялся бунтовать и
настраивать магнатов против ее сына, плачущий  Грегор  остался  при  своем
гонимом и преследуемом государе.  Когда  же  к  тому  пришлось  бежать  из
собственного дома, старый слуга пошел за ним в изгнание, и хотя не выносил
заключения в монастырских стенах, однако, остался вместе с  королевичем  в
бенедиктинском монастыре.
     Если бы Казимир возложил  на  себя  монашеское  одеяние,  неверное  и
Грегор попросил бы принять его в служки и надел бы  черное  платье  только
для того, чтобы быть при нем и вместе с ним. За  это  Казимир  платил  ему
полным доверием и почти детской признательностью.
     Когда сын Рыксы был  увезен  из  монастыря,  чтобы  занять  дедовский
престол, обрадованный Грегор, как верный пес, последовал за ним. Во  время
боя он всегда стоял подле него с  мечом  наготове,  чтобы  отразить  удар,
предназначенный его питомцу; он ложился ночью поперек двери,  чтобы  никто
не мог войти к нему, а днем стоял на страже у входа.
     Магнаты  и  рыцари,  окружавшие  Казимира,  относились  к  старику  с
уважением за то, что он,  не  играя  никакой  видной  роли  при  дворе,  в
действительности, нес службу за всех.
     Старик никогда не пользовался своим  влиянием  на  короля,  молчаливо
выслушивал различные просьбы, но ни в какие дела не вмешивался и  смиренно
уступал свое место другим, но, если что-ни