будь казалось ему подозрительным
и вредным, он умел оказать противодействие и не допустить. Не  высовываясь
на первый план, он всегда был по близости от Казимира. Король его был  еще
беден, и он совмещал должности казначея, кассира и эконома, и часто  бывал
послом и уж с утра до ночи бессменным привратником и  подкоморием.  Но  он
этим нисколько не гордился и с почтением сторонился перед магнатами.
     Люди, знавшие Грегора и раньше, теперь  подходили  к  нему  с  низким
поклоном, над  чем  он  в  душе  посмеивался.  Это  был  человек,  умевший
беззаветно любить и заботиться только о том, как бы  без  помехи  охранять
дорогое ему существо.
     Когда король пришел  в  свою  палатку  и  опустил  за  собой  завесу,
прибывшие начали уже без стеснения разглядывать королевских  приближенных.
Одни обнимались и целовались, другие с нахмуренным лицом отворачивались от
своих прежних врагов. Слышались возгласы  радости  и  приветствия,  громко
назывались имена рыцарей.
     Вшебор встретился с Самко Дрыей, Топорчик со своим отцом, другие -  с
братьями и родственниками.
     Велика была радость, но для некоторых пришли  и  печальные  вести  об
убитых и забранных в неволю.
     Вместе с Казимиром приехали: старый Трепка  и  все  те,  кого  Вшебор
встретил в лесу. К ним присоединились по пути  и  другие  скитавшиеся  без
цели отряды уцелевших рыцарей, узнавших о возвращении государя.
     Опираясь  на  посох,  с  обвязанной  головой,  стоял  тут  и  Спытек,
несколько оправившийся от своих ран; старику было  тяжело  общество  своих
прежних врагов: тем, которые спасли  его,  -  Трепке  и  всем  сторонникам
короля, - он не мог простить своей вины.
     Воевода Топор обнимал сына, которого  давно  уж  потерял  из  вида  и
считал погибшим. Янко принадлежал к числу тех, которых устранили от двора,
а теперь они отправились искать короля в немецких землях и умели  склонить
его к возвращению.
     Счастье  было  полнам,  если  бы  будущее  представлялось  таким   же
безмятежным, как сегодняшний день, и не обещало никаких  неожиданностей  и
перемен. Общая радость нарушалась тревожной мыслью; а что-то будет завтра?
     Приятелей  и  неприятелей  с  одинаковым  радушием  приглашал  Белина
отдохнуть в городище, хотя и не мог оказать им подобающего гостеприимства.
Некоторые приняли это приглашение и поехали за ним,  другие  же  предпочли
расположиться в палатках около короля.
     Но раньше еще, чем  Белина  уговорил  своих  гостей,  Собек,  ведомый
каким-то тайным предчувствием, прибежал в  лагерь  искать  своего  старого
пана, хотя и трудно было рассчитывать найти его среди приближенных короля,
перед которыми он так тяжко провинился. Но предчувствие не  обмануло  его:
Спытек, сойдя с повозки, стоял почти один, когда Собек подбежал к  нему  и
бросился ему в ноги, упрашивая поспешить к жене и дочери.
     Он и сам спешил, но не столько на свидание с женой и дочерью, сколько
на отдых. Старик, суровый и жестокий со всеми, не делал исключения  и  для
женщин и был для них еще более тяжелым в обращении, чем для своей  мужской
братии. Его дикость и неукротимость были всем известны, хотя  по  существу
он не был ни злым, ни жестоким. Мужественный воин, он и в доме своем  ввел
военный образ жизни; и не терпел малейшего  беспорядка  или  неповиновения
его воле. Все домашние трепетали перед ним.
     И редко можно  было  встретить  в  супружеском  союзе  два  таких  не
подходящих друг к другу существа,  как  Спытек  и  его  жена.  Старик  или
бранился, или молчал и в женщинах не терпел болтливости, и в жене он искал
молчаливую рабыню. Марта, напротив, любила и поболтать,  и  пококетничать,
хотя бы ради  забавы;  ей  хотелось  быть  хозяйкой  в  доме  и  незаметно
управлять и самим мужем... Все это не удавалось ей. А так  как  борьба  со
Спытеком была немыслима,  то  ей  пришлось  из  страха  покориться  ему  и
молчать, потому что он все равно, не слушал.
     Да и по возрасту они не подходили друг к другу.  Старому  воину  было
уже под шестьдесят, а жене его только что исполнилось тридцать.
     Не имея времени на женитьбу, Спытек и не стремился к ней, но,  будучи
на Руси, пленился прелестной молоденькой девочкой, красивее которой он еще
и не встречал в жизни. Он легко добился ее руки и увез ее  с  собою,  хотя
она вовсе не хотела выходить за него, плакала и дулась. Но он  на  это  не
обращал внимания.
     Должно быть, Спытку дорого стоила эта поздняя женитьба, но он никогда
не жаловался. Жену держал в строгости и под бдительным надзором.  Касю  по
своему любил, но не мог ей простить, что она не была мальчиком, потому что
Бог не дал ему других детей. Девочка скорее боялась его,  чем  любила;  от
отца она, кроме брани и окриков, ничего другого почти и не видела.
     Женщины в городище усиленно следили за ходом сражения. Их  провела  с
собою Ганна Белинова, чтобы насытить их любопытство. Когда исход битвы  ни
в ком уже не оставлял сомнения, взрыв радости был так же силен, как  перед
тем припадком отчаяния. С громкими восклицаниями все бросились на колени.
     Потом все разбежались по дворам и мостам, -  наверху  и  внизу  везде
виднелись группы женщин. В эти минуты безумной радости  никто  не  обращал
внимания на женщин, - им предоставили, а, может быть, они сами себе дали -
полную свободу.
     И только тогда, когда наступило некоторое успокоение, старая Белинова
начала  собирать  свое  разбежавшееся  стадо  и  звать  всех,  начиная  от
служанок, - наверх, в женскую половину.
     С самого утра пища, питье, огонь в очаге и все нужное для жизни  было
забыто.
     Сразу изменилось выражение лиц и даже самый  звук  голоса  у  женщин.
Верхняя половина, где еще недавно царствовала тишина,  теперь  дрожала  от
смеха, пения и беготни. Забыта была вчерашняя смертельная  тревога,  никто
не думал и о завтрашнем дне, и даже уважение к хозяйке не  могли  сдержать
их. Все это женское царство, еще недавно такое крепкое и покорное,  теперь
явно выходило из под ее власти.
     Спыткова,  разрумянившаяся,  разгоряченная,  жаждавшая  расспросов  и
рассказов,  за  неимением  под  рукой  мужчин-слушателей,   обращалась   к
женщинам, задерживая по очереди девушек, которые  стремились  вырваться  и
убежать.
     У нее не было ни малейшего предчувствия близости  мужа.  Правда,  она
знала от Собка, что он жив, но тут же  ей  приходили  в  голову  печальные
соображения: старый, израненный он мог и умереть,  не  выдержав  неудобств
лагерной жизни. И она была почти уверена, что так оно и случилось.
     Собек подробно рассказал ей о его страшных ранах  и  о  том,  что  он
лежал совершенно без движения, и потому она никак не ожидала  увидеть  его
среди прибывшего рыцарства и особенно еще а свите Казимира, перед  которым
провинился Спытек.
     В городище готовились к приему гостей: женщины собирались расспросить
их обо  всем  подробно  и  надеялись  встретить  среди  прибывших  родных,
знакомых и друзей. С этой мыслью и Марта Спыткова усиленно занялась  своим
нарядом. Сначала заплела Касе ее длинные косы и выбрала ей платье, а потом
приказала ей упрятать под белый чепец черные волосы и помочь  ей  одеться.
Достали уцелевшие платья, драгоценности, шейную цепочку и золотые  кольца:
для девушки ожерелье, для матери - перстни. Мать выглядела немного бледной
после всех пережитых ею тревог и невзгод, но черные глаза  ее  по-прежнему
блестели  тем  неугасимым  огнем,  который  придавал  ей   вид   настоящей
молодости.
     Она была уже  совершенно  одета  и,  подперев  голову  белой  ручкой,
выглядывала из окна вниз, - не появится ли кто-нибудь, вернувшийся с  поля
битвы, как вдруг услышала чей-то  басистый  голос,  сразу  наполнивший  ее
тревогой, до такой степени он напомнил ей голос Спытка, когда  тот  бранил
ее в доброе старое время.
     В страхе она вскочила с места  и  стала  прислушиваться,  не  доверяя
собственным ушам, - испытывая скорее тревожное, чем радостное чувство.
     - Неужели глаза мои не обманывают меня? Да неужели это он?
     Она взглянула вниз, во двор и  увидела  призрак  мужа.  Да,  это  был
Спытек. Спытек, которого никак нельзя было  назвать  красивым,  и  который
давно перестал быть молодым,  теперь  явился  перед  нею  с  окровавленным
глазом и отвисшей синей губой, с обвязанной головой, опирающейся на посох,
постаревший и искалеченный. Верный Собек поддерживал его, помогая медленно
идти.
     При этом виде прекрасная Марта, если и не упала в обморок, то  только
потому, что муж ее не выносил подобных изъявлений нежности; она вскрикнула
и, сразу проникаясь чувством супружеского долга,  сбежала  сверху,  громко
призывая Касю.
     Спытек остановился, узнав знакомый голос, и оглядывался  вокруг,  ища
жену. И вдруг он почувствовал, что она уже обнимает его колени, - это  был
обычный способ тогдашних женщин, приветствовать своих мужей. Старец  молча
склонился и поцеловал ее в голову. В эту  минуту  подбежала  Кася  и  тоже
припала к отцовским коленям.
     На все эти проявления любви, старый воин не ответил ни одним  словом;
он также молча склонился к дочери  и  поцеловал  ее  в  лоб  и  тотчас  же
оглянулся, ища скамью, потому что больные  ноги  его  дрожали,  и  он  еле
стоял.
     Марта, забыв о том, что муж не терпит излишней болтливости, дала волю
и языку, и рукам, сопровождавшим рассказ энергичными жестами.
     - Ах, господин наш, - кричала она, - если бы вы только знали, что  мы
тут вытерпели! Боже милостивый! Тысячи смертей! Голод,  слезы,  страх!  Да
всего не перечесть! Пожар, крестьянский бунт!
     - Нельзя всего и описать!
     Спытек, знакомым жестом руки,  замыкавшим  уста  жене,  остановил  ее
жалобы. Он обратил к ней свой налитый кровью глаз,  приподнял  повязку  на
голове, показал кровавое веко, под которым  остался  только  след  другого
глаза, и пробормотал:
     - На всем теле нет живого места. - Он покачал головой. - Только чудом
осталась душа в теле.
     Кася  с  плачем  поцеловала  руку  отца.   Старик,   с   любопытством
пригляделся к разряженным женщинам, словно стараясь отгадать, что они  тут
задумали без него.
     - Не скоро заживут мои раны, не скоро поправится причиненное нам  зло
и снова построятся спаленные усадьбы и костелы! Некуда нам и возвращаться!
От Понца осталась только груда развалин!
     Он поднял к небу дрожащие руки и умолк.
     Словоохотливая Спыткова тотчас же заговорила о том, как много  сделал
для них Вшебор Долива. Вшебор по-прежнему пользовался ее расположением. Уж
наверное зоркий глаз пани Марты заметил ухаживания Томко за Касей, но дело
в  том,  что  она  терпеть  не  могла  Белинов,  хотя  и  пользовалась  их
гостеприимством. У нее накопилось множество обид против них. Ганна никогда
не  слушала  с  надлежащим  вниманием  ее  рассказы,  многие  ее   капризы
оставались без внимания, а Томко ничуть не старался понравиться ей.
     Вшебор, напротив, умел и взгнлядом приласкать, и слушал  внимательно,
и услуживал пани Марте, не боясь обидеть  других.  Теперь,  когда  муж  ее
воскрес из мертвых, она уж не рассчитывала выйти за него замуж, но  желала
отблагодарить его за все, - высватав ему дочку.
     Спытек нахмурился при упоминании о Доливах.
     - Знаю, что он вас спас, - сухо молвил он, - да  что  за  диво,  если
молодой малый займется бабами?
     Жена его облилась румянцем.
     - Теперь король Казимир будет платить долги за всех нас, - для  этого
мы его и привели.
     - Молодой король! - хлопая в ладоши, прервала его Спыткова.  -  Слава
Богу, что он вернулся к нам.
     - А хоть бы и молодой! - передразнил  ее  недовольный  Спытек,  -  да
только бабам от этого мало пользы, потому что он наполовину монах!
     И сказав это, он умолк, словно  утомленный  беседой  и,  опершись  на
посох, задумался.
     Вот он нашел жену и ребенка, но что делать дальше с ней и дочерью, да
и с самим собою, - он не  знал.  Дома  не  было,  -  значит,  некуда  было
возвращаться; воевать не было силы, а оставаться лишним  бременем  в  доме
Белинов  -  не  очень-то  было  приятно  когда-то  могучему  владыке.   Из
окровавленного глаза его выкатилась слезинка.
     Между тем, в городище становилось все шумнее:  съезжались  гости.  И,
желая достойно отпраздновать великое торжество победы, Белина  не  пожалел
откопать из земли бочку старого меду,  называемого  Мешком.  Служанки  уже
варили соленое мясо, пекли лепешки, заменявшие хлеб, и готовили кашу.
     Все приезжие собирались в большой горнице внизу, -  в  замок  прибыли
только те, которые привезли с собой Казимира.
     Тут был старый Янко Топор, седовласый воевода,  опиравшийся  на  руку
сына, Трепка, Лясота и много других.
     Для многих приезд Казимира казался просто чудом.
     Все  знали,  что  он  уезжал  из  страны,   глубоко   опечаленный   и
возмущенный, навеки отрекаясь от своих прав на  престол,  и  что  королева
Рыкса, не желая для сына такого  неблагодарного  королевства,  отдала  его
корону в императорскую сокровищницу. Ходили слухи,  что  Казимир,  живя  в
Кельне у дяди, намеревался возложить на  себя  монашеское  одеяние,  чтобы
потом унаследовать его высокий сан.
     В конце  концов,  каковы  же  были  силы  у  молодого  короля,  чтобы
отвоевать  королевство,  наполовину  завоеванное  чехами,   а   наполовину
присвоенное себе дерзким Маславом.
     Когда гости вошли в главную горницу  внизу,  все  расступились  перед
ними, приглашая занять места ближе к огню и уступая свои места. Всем  было
любопытно послушать, что они расскажут, и раньше, чем прибывшие заговорили
сами, их уже засыпали вопросами.
     На первом  месте  сидел  Янко  Топор.  Это  был  человек  преклонного
возраста, но еще ильный и крепкий, с ясным и веселым  лицом,  с  кудрявой,
седой бородой и с длинными, белыми волосами, которые  падали  локонами  по
плечам, и составляли оригинальный  контраст  с  румяным  лицом.  Лицо  это
носило выражение ума и энергии, и каждый, взглянув на него, сразу угадывал
в нем рыцаря и государственного  мужа;  его  мужество,  его  ум  и  сердце
никогда еще не возбуждали сомнения, и никто, поверив ему, не был введен  в
заблуждение.
     Пока Мешко слушался его советов, все шло хорошо,  и  Рыкса,  поступая
согласно с его мнением, - никогда в этом не раскаивалась.  Но  завистливые
люди стали нашептывать им, что Янко Топор хотел  властвовать  и  управлять
всеми. Понемногу отстранили его от двора, исключили из числа  приближенных
короля и перестали слушать его советов.
     А он отправился в свой Тенчин и стал там жить, развлекаясь охотой  на
оленей.
     Только тогда, когда погнали Казимира, когда чехи  разграбили  Краков,
Познань и Гнезьно, и Маслав святотатственной  рукой  посягнул  на  корону,
старый Янко поднялся и сказал:
     - Не время сидеть у очага!
     И, собрав около себя уцелевшее рыцарство, уговорил их идти  вместе  с
ним искать государя, - наследника короны Пястов...
     - Это просто чудо Божьего милосердия,  -  вскричал  Лясота,  стоявший
подле Янко, гревшегося у очага. - Как же все  это  произошло?  Как  же  вы
нашли короля? И как вам удалось уговорить королеву-мать, чтобы она  отдала
его?
     - Да мы и не пытались этого сделать, потому что знали, что ничего  из
этого не выйдет, - возразил Топор. - Кто же из вас не знает королевы?  Это
женщина святой жизни, но она всегда  помнит,  что  мать  ее  была  дочерью
императора. Живя на нашей  земле,  она  никогда  не  любила  ее  и  всегда
чувствовала себя у нас только гостьей. И душой и сердцем она  всегда  была
среди своих немцев. От нас слишком еще пахло язычеством. Зная, что  у  нас
делается, могла ли она отдать нам в жертву сына?
     - А как же можно было обойтись без нее? - спросил Белина.
     - Воля и милость Бога помогли нам, - продолжал Топор. - Я  знал,  что
мы не обойдемся без императора, и что вся надежда на него. Ведь, если чехи
теперь грабили и опустошали нашу землю, то впоследствии они могли угрожать
и ему. И вот мы решили явиться к  императору  Генриху,  потому  что  иначе
ничего нельзя было придумать.
     - Император сначала не хотел ни видеть  нас,  ни  выслушивать.  Велел
уходить к себе. Вот тут-то мы вооружились терпением. Выгнанные  со  двора,
мы остановились за стенами, на посмешище слуг, но  не  теряли  надежды  на
милость Божью.
     - Генрих Черный несколько раз проезжал мимо нас, пока ему не  надоело
смотреть на эту толпу упрямцев.
     - Однажды, в счастливую для нас минуту, когда император возвращался в
свой замок, окруженный свитой из духовных и светских лиц, мы,  по  обычаю,
поклонились ему. Он, заметил нас, долго  не  отрывал  от  нас  взгляда,  а
немного погодя, нас вызвали к нему.
     - Прежде чем мы решили заговорить, он сам начал речь о  том,  что  мы
напрасно приехали к нему, так как он не может и не хочет  ничего  для  нас
сделать...
     - Милостивый государь, - возразил я. - А я крепко надеялся на Бога  и
на вашу помощь. Для  костела  -  потеряна  страна,  в  которой  процветало
христианство, а империя  ничего  не  выиграла  от  того,  что  верх  взяли
изменники, которые хотят освободиться из-под ее власти. Неужели же все эти
костелы, разрушенные язычниками, разграбленные сокровища и попранные права
жителей захваченных земель не вопиют к Богу о мщении? Если же  ни  римский
папа, и ни вы, милостивый государь, не вступитесь за нас, то весь наш край
погибнет, язычество займет его, а Рим и империя  одинаково  пострадают  от
этого.
     - Я говорил горячо, со слезами в голосе. Император призадумался.
     - И с этой минуты все и определилось.  На  другой  день  я  узнал  от
самого Генриха, что он  похлопочет  перед  папой  об  участи  костелов,  а
Казимиру, - если он задумает вернуться в Польшу, даст  в  помощь  шестьсот
вооруженных воинов.
     - Оттуда мы уже ехали успокоенные; нам осталось только найти короля.
     - При  дворе  королевы  Раксы  тщательно  скрывали  место  пребывания
Казимира. Известно было только то, что он обучается наукам среди духовных,
и что мать была бы очень склонна видеть его в монашеском одеянии. Пришлось
ездить  из  одного  монастыря  в  другой,  стучась  в  двери   и   просить
гостеприимства, как бедные странники. Из опасенья, чтобы от нас не  скрыли
того, кого мы искали,  мы  даже  не  говорили,  откуда  и  с  какой  целью
путешествуем, и боялись признаться, что едем от Гнезьна...
     - Но в монастырях, когда мы упоминали о сыне Рыксы, - все молчали, не
желая или не умея ничего сказать о нем.
     - Печально было это наше путешествие, когда мы, как бедные,  покорные
сироты искали своего короля, который скрывался от нас.
     - Но как же вы нашли его? - спросил Лясота.
     - Как? Просто каким-то чудом! - вздохнув, отвечал Топор.
     - Мы уж было совсем потеряли надежду. Но однажды  вечером,  когда  мы
остановились на ночь в маленьком бенедиктинском монастыре сидели за столом
за общей трапезой, - один из странствующих монахов  начал  рассказывать  о
богобоязненном юноше, который недавно только прибыл туда из  Зальфельда  и
прилежно занимался науками. А был он, как говорила молва,  знатного,  чуть
не королевского рода, - хотя имя его держали в строгой тайне.
     Тут уж на нас снизошло как бы откровение  Божье,  и  мы  решили,  что
рассказ этого монаха является для нас указанием с неба.  На  другой  день,
никому ни слова не говоря, мы пустились в путь в указанный город и,  после
долгих и утомительных скитаний по опасным  дорогам  постучались  у  дверей
монастыря при костеле св. Иакова.
     Нас привели к настоятелю монастыря Альберту, который  спросил  нас  о
цели путешествия, и когда мы сказали ему, что  нас  привело  сюда  желание
увидать лично святые места и поклониться им, - приказано было принять  нас
в монастыре.
     Когда мы въезжали во двор, некоторые из наших случайно встретились  с
королевским слугой Грегором и узнали его; после этого мы уже  были  вполне
уверены, что найдем здесь и самого короля.
     С бьющимися сердцами ш