ми к ней, мало помалу сплеталась та сеть забеганий и просьб о
милостях, забот и возвышении своего рода и  напоминаний  о  своих  слугах,
которая  всегда  окружает   всякую   власть.   Те,   что   дали   Казимиру
доказательство своей верности, требовали теперь признательности и  доверия
к себе;  виноватые  старались  вымолить  прощение,  оправдываясь  в  своих
прошлых прегрешениях. И все смотрели в  глаза  новому  государю,  стараясь
понять его. Но никто не мог этим похвалиться.
     Молодой король был  замкнут  в  себе  и  молчаливо,  неохотно  слушал
разговоры о прошлом, о котором ему хотелось забыть,  и,  будучи  одинаково
доступным для всех, ни перед кем не раскрывал своей  души.  Он  вел  почти
монашеский образ жизни и довольствовался малым.
     Перед боем с  Маславом  Топор  и  те,  которые  были  вместе  с  ним,
сомневались сначала, пробудится ли в нем военный дух. Но они  ошиблись.  В
первую минуту, когда начался бой, Казимир стоял  пораженный  и  как  бы  в
нерешимости, что ему делать. Но  когда  рыцари  ударили  на  врага,  когда
зазвенели доспехи, засверкали мечи,  и  первые  ряды  столкнулись  вместе,
бледное лицо короля загорелось румянцем, глаза заблестели, и, выхватив  из
ножен меч Болеслава, он неудержимо рванулся вперед. Грегор и ближайшие его
советники должны были заслонять его собственной грудью, так он мало  думал
об опасности.
     И из этой первой битвы он вышел рыцарем, приняв в ней крещение кровью
и победой. С этой минуты он изменился до неузнаваемости, так рыцарь и воин
взяли  в  нем  верх  над  монахом.  На  него  все  смотрели  с  уважением,
любопытством и тревогой, потому что никто не знал его близко, даже те, что
с юных лет жили при дворе  и  считались  его  друзьями,  как  Топорчик,  и
которым всегда  был  открыт  доступ  к  нему.  Несколько  лет  изгнания  и
замкнутой жизни совершенно изменили эту молодую натуру. И  именно  потому,
что он был для всех такой загадкой, все старались  быть  к  нему  ближе  и
понять его. Рыцарем он уже  показал  себя,  теперь  желали  видеть  в  нем
короля.
     Между тем приближенные короля думали  и  тревожились  за  него.  Хоть
император Генрих и пришел на помощь Казимиру, и вооруженный отряд, который
он предоставил в его распоряжение, был только началом  той  будущей  силы,
которая должна была сплотиться вокруг него, хоть  немцы  стойко  выдержали
рядом с польскими рыцарями первую битву, но  друзья  молодого  короля  уже
беспокоились о том, как бы избавиться от императорской опеки  и  дружбы  с
немцами. Никто не хотел видеть на польском троне вторую Рыксу или Оду.
     В интимных беседах между собой, несмотря на то, что Маслав со  своими
грозными союзниками стоял над Вислой, а  король  не  имел  на  собственной
земле пристанища, верные ему рыцари обсуждали его будущее, устраивали  его
брак, искали для него союзников и отстраивали Краков, Познань и Гнезно.
     Топор хотел как можно скорее подыскать ему подругу жизни, чтобы  быть
уверенным, что он не покинет страну, но  эта  подруга  должна  была  иметь
хорошее приданое, чтобы пополнить опустошенную  казну  Польши,  красоту  и
грацию, чтобы  дать  Казимиру  семейное  счастье  и  сильного  союзника  в
представителе своего рода.
     -  Пусть  бы  только  не  была  немкой,  -  говорили  одни,  -  и  не
какая-нибудь внучка или родственница императора, чтобы мы опять не  попали
в кабалу к немцам. Мы еще помним время Оды...
     - Но пусть не будет и чешкой, - прибавил  Лясота,  которого  изранили
чехи, - эти братья сидят у нас костью в горле. Пользуясь нашим несчастьем,
ограбили нас, как разбойники без всякого  милосердия.  Гнезна,  Познань  и
Гдечи мы им никогда не забудем.
     - Пусть бы взял польскую красавицу, на что ему  королевна?  -  сказал
другой. - Кого он посадит рядом с собой, та и  будет  королевой,  хоть  бы
родилась крестьянкой.
     - Этого еще недостаточно, -  заметил  Топор,  -  нам  нужно  получить
приданое и союзника при помощи этого брака. Все добро у нас растащили! При
Болеславе серебра было сколько угодно, а теперь и железа не жватает.
     - Ну, тогда уж лучше всего  искать  ему  жену  на  Руси,  -  вымолвил
Трепка. - Там  богатства  большие,  и,  если  мы  протянем  руку  киевским
князиям, они не оттолкнут нас. Оттуда бы нам и невесту брать!
     - А почему бы нет! -  подхватили  другие.  -  Если  правда,  что  они
обещали нам помощь против Маслава, то легко будет  сговориться  с  ними  и
насчет жены. После великого князя  Владимира  остались  дочери  и  большие
богатства и слава к него большая. Довольно уж было у нас немцев, и  чехами
мы по горло сыты. С Руси Болеслав привозил много всякого добра, и  красных
девок там немало найдется. Одну могут нам дать.
     Так окрепла первая мысль о сватовстве, когда Казимир еще и  не  думал
ни о жене, ни о семье, потому что между  ним  и  Маславом  судьба  еще  не
сделала выбора. Весть о сватовстве на Руси дошла и до женской половины,  и
когда узнала об этом Марта Спыткова, то очень обрадовалась и возгордилась,
потому что рассчитывала быть первой при  дворе  королевы-русинки.  Спытек,
когда ему об этом сказали, решительно потряс головой.
     - Вы лучше меня спросите, что такое русинка, - говорил он, - на  цепи
ее надо держать, а ко рту замок привесить.
     Все посмеивались над  ним,  но  воркотня  старика  не  умоляла  славы
русинок; и только Марта, которой передали  его  слова,  залилась  горючими
слезами.
     Все эти разговоры и совещания оставались тайной для  короля:  сам  он
занимался только военными делами. Ждали  Собка,  который  должен  был  или
подтвердить  известия,   принесенные   Носалей,   или   обрадовать   более
утешительными сведениями.
     Старый слуга вернулся через несколько дней. Дело было  под  вечер,  и
король вместе с графом  Герьертом,  предводителем  императорского  отряда,
Топором и Трепкой совещался о том, когда и каким образом идти на  Маслава.
Старый Грегор возвестил о приходе Белины и Собка, так как король желал  от
него лично услышать принесенные им вести.
     Король помещался в главной горнице внизу, несколько  приукрашенной  в
честь его. Сюда снесли все лучшее, что у кого нашлось, но убранство все же
не отличалось роскошью. Только на  полу  набросали  звериных  шкур  вместо
ковров, да стены закрыли материями, поверх  которых  блестело  развешенное
оружие, а на столе стояло небольшое количество серебра. Но кроме  серебра,
на этом же столе лежало то, что в то время  редко  встречалось  даже  и  в
королевских замках; перед  креслом  короля  лежали  на  столе  две  книги,
обделанные в дерево и медь. Одна из  книг  была  открыта,  и  пергаментные
страницы были заложены золотым крестом. Казимир сидел в кресле, окруженный
стоявшими вокруг  него  магнатами,  по  большей  части  старыми  с  седыми
волосами и  бородами,  которые  составляли  оригинальный  контракт  с  его
юношескими черными локонами. Топорчик стоял за креслом короля, Грегор,  со
сложенными на груди руками, присматривал одновременно за огнем в  очаге  и
за входной дверью. Он как будто самою судьбою  был  назначен  играть  роль
придверника, мало нашлось бы людей, которую решились бы вступить с  ним  в
борьбу. Его мускулистые руки и ноги и жилистая  шея  свидетельствовали  не
только о почтенном возрасте, но также о большой силе, окрепшей с возрастом
и  в  непрестанных  трудах,  а   спокойное   морщинистое   лицо   выражало
непоколебимую веру в эту силу.
     Когда Собек в одежде нищего показался у входа в сопровождении Белины,
все молча расступились. Старый слуга упал в ноги королю, чтобы почтить его
высокий сан. Прежде чем он начал говорить, Топор тихо спросить у Белины:
     - Что нового?
     Старый хозяин с хмурым видом покачал головой. Все притихли, и  Собек,
поглаживая себя, по своему обычаю, по голове, начал, не спеша, отрывочными
фразами рассказывать о виденном. И он подтверждал, что силы у Маслава были
огромные, и, задавшись целью отомстить за первое поражение, он еще набирал
их везде, где только мог. Собек  видел  войска,  стоявшие  под  Плоцком  и
собиравшиеся окружить со всех сторон Казимировых рыцарей, чтобы  никто  из
них не ушел живым. Каждый день прибывали новые  подкрепления,  и  было  их
столько, что Собек, не умея сосчитать, повторял только, что они  двигались
всюду, как муравьи, и лагерь их над Вислой был, по его словам, в пять  или
шесть раз больше королевского войска.
     Окружающие  Казимира,  опасаясь  впечатления,  которое  мог  на  него
произвести рассказ Собека, старались уличить старика в  преувеличении,  но
старый слуга упрямо стоял на своем и повторял только одно: что с  Маславом
всякая борьба была немыслима.
     Король молчал, и никто не мог бы догадаться по его  спокойному  лицу,
как он отнесся к рассказу Собека.  Он  слушал,  не  сморгнув  глазами,  не
шевелясь на своем сидении и держа руку на книге...
     Когда же слуга, рассказав все, что узнал, удалился. Казимир обратился
к окружавшим его с такими словами:
     - Неужели мы будем бояться количества вражеских войск, как  будто  бы
мы не верим в правоту нашего дела? Мы боремся за крест и веру...
     Топор и другие склонили головы, и только один сказал со вздохом:
     - Надо бы нам поторопиться, пока чернь не двинулась на нас.
     - И мы так бы и  сделали,  -  сказал  король,  -  если  бы  не  ждали
возвращения послов, отправленных за помощью. Со дня на день мы их ждем.  А
как только они вернутся с благоприятным  ответом,  мы  не  будем  медлить.
Пусть меч решит наш спор во имя Божье!
     Никто не возражал на это; мужество и  спокойствие  короля  передались
всем остальным; надежда оживила сердца воинов. Те, что сражались в долине,
припомнили, какая масса людей была и тогда у Маслава, и что  же?  Все  они
рассмеялись при первом же столкновении.
     Королевские слова явились как бы пророчеством добрых  вестей;  наутро
прискакал высланный вперед гонец и  возвестил  королю,  что  за  ним  едут
послы, отправленные в Киев, а с  ними  и  бояре  с  приветом  от  князя  и
обещанием скорой помощи. Известие это было встречено в  лагере  с  большой
радостью, которой из упрямства не разделял только Спытек. Верный слуга его
Собек в таком виде изобразил ему могущество Маслава, что он считал  всякую
борьбу с ним гибельной для короля и рыцарства.
     На третий день после этого прибыли послы вместе с княжескими боярами,
старостой Торчином, Парамоном и Добрыней. Окруженные небольшой, но  богато
одетой и хорошо вооруженной свитой, они  счастливо  пробрались  к  королю,
минуя отряды Маслава, разъезжавшие по всей стране.
     В городище уже заранее приготовились к встрече бояр: особенно  Грегор
употреблял все усилия, чтобы как-нибудь  скрыть  бедность  своего  короля,
которая могла повредить ему в глазах будущих союзников.
     Благодаря его  стараниям,  королевскую  горницу  убрали,  как  только
могли, нарядные, чтобы она не слишком проигрывала по сравнению с  киевской
"гридницей", собрали даже столовое серебро, чтобы послы не могли упрекнуть
короля, как некогда упрекала Владимира дружина, что он заставляет их  есть
деревянными ложками. В этот день  и  король  принарядился,  надел  на  шею
богатую цепь, а к поясу прикрепил самый красивый свой меч.
     Около полудня перед воротами замка появился небольшой  конный  отряд,
сопровождавший киевских послов. Впереди всех ехал староста Торчин, мужчина
средних лет с веселым лицом и живыми карими глазами.
     На послах были длинные, богатые кафтаны, высокие  шапки  и  оружие  в
позолоченных ножнах; у поясов висели сумки с деньгами, а платки у них были
шелковые.
     Парамон и Добрыня держались с достоинством, но и добродушно в  то  же
время; видно было, что они люди добрые, но  очень  "себе  на  уме".  Низко
кланяясь королю, они передали ему привет от князя Ярослава  и  обещали  от
его имени помощь, а Торчин принялся расхваливать своих  воинов,  выставляя
их героями и богатырями, которые готовы были завоевать весь мир.
     Король  в  кратких  словах  поблагодарил  послов  и  приказал   своим
доверенным заняться их угощением.
     Для них уже был приготовлен  стол,  богато  убранный  и  заставленный
всевозможными явствами, хоть ради этой пышности весь лагерь был  поставлен
на ноги. Так как в палатках неудобно было угощать  их,  то  на  этот  день
женщины уступили свои горницы, и здесь заранее  был  накрыт  стол.  Топор,
Трепка и все приближенные короля уселись за стол вместе с гостями, которые
резко выделялись среди угрюмых и печальных лиц рыцарей своей веселостью.
     Еще Торчин, старший, немного  сдерживался,  и  Парамон  не  отличался
болтливостью, но зато Добрыня говорил и смеялся за всех.  Хозяева  усердно
угощали и упрашивали гостей, подкладывая им в тарелки и подливая в  кубки,
и мало-помалу и староста Торчин, и Парамон  разговорились  без  стеснения.
Началась такая живая беседа, какой давно уж здесь не слыхали,  а  в  конце
концов хозяева  и  гости  так  подружились,  что  принялись  обниматься  и
целоваться.
     - Вы как будто робеете, - говорил Добрыня - а, по-моему, надо  весело
идти на врага, тогда сам подбодряешься,  а  его  пугаешь.  Было  плохо,  а
теперь будет хорошо, - весело продолжал он. - Пусть только  подойдут  наши
молодцы, вот вы увидите! Они и  гору  с  места  сдвинут,  а  соснами,  как
палками размахивают; ни один из тех людей не уйдет живым,  и  следа  после
них не останется!
     - Вот вы нам теперь поможете, - сказал Трепка, - а если, не дай  Бог,
придет беда и для вас, мы пойдем проливать свою кровь за вашего князя.
     Опять наполнились кубки, пили за здоровье друг  друга,  обнимались  и
целовались, как вдруг из соседней горницы появилась разряженная  Спыткова,
которая не могла выдержать, чтобы не поздороваться с своими земляками.
     При одном появлении красивой женщины лица послов просияли, но,  когда
она заговорила  с  ними  по-русски,  они  просто  вскрикнули  от  радости.
Спыткова стала расспрашивать их о  своих,  но  киевляне,  по-видимому,  не
имели сведений о полочанах, по крайней  мере  никто  из  них  не  знал  ее
родных, хоть все с одинаковым восхищением любовались  прекрасными  глазами
русинки и охотно поделились бы с ней хорошими вестями.
     А Спыткова щебетала без умолку.
     - Сам Господь Бог привел вас к нам! - говорила она,  кланяясь  низко,
как приличествовало женщин перед такими важными гостями.  -  Говорят,  что
ваш князь посылает помощь нашему князю. Да наградит его за это Господь!  И
еще одно должен был бы сделать ваш князь для нашего  короля,  чтобы  между
ними было братство навеки...
     И Спыткова таинственно умолкла, загадочно улыбаясь послам.
     - Ну, что же, красавица-боярыня? - спросил Добрыня. - Либо совсем  не
начинать, либо уж надо докончить.
     - Что? Что? - медленно выговорила Марта, окидывая взглядом послов.  -
Неужели же вы, такие мудрые люди, дружина  государева,  не  догадываетесь,
что нужно молодому королю, чтобы он был счастлив?
     Добрыня, прикрываясь  ладонью  и  втянув  голову  в  плечи,  принялся
смеяться.
     - Ах, хитрая красавица! -  воскликнул  он.  -  Захотелось  тебе  быть
государевой свахой!
     Все засмеялись, и даже самый  серьезный  из  послов,  Тивун  Парамон,
покраснел и хихикнул про себя.
     - А почему бы и нет? - отозвалась Спыткова.
     - И вы удачно попали, - весело заговорил Добрыня, - нигде  нет  таких
красивых девушек, как у нас в Киеве, а что там болтают злые люди, что  все
они ведьмы, так это сущее вранье! Ой,  ой,  что  за  девки!  Можно  бы  их
продавать на вес золота, и то было бы недорого,  а  другу  можно  и  даром
отдать - мы не таковские.
     - Да и у вашего князя, наверное, есть дочки? - спросила Спыткова.
     - Покойного князя Владимира дочка - как раз  вашему  королю  пара,  -
говорил Добрыня. - Пусть будет в добрый час сказано!
     Польские шляхтичи переглянулись между собой.
     - А как звать вашу княжну? - спросил Трепка.
     - И имя хорошее, а уж девушка - красавица собой, - говорил Добрыня, -
зовут ее Доброгневой; потому что она даже в гневе бывает добра.  Личико  у
нее белее снега, а щечки румянее малинового сока. А как распустит  золотые
свои косы, так они у нее по  земле  волочатся,  а  как  взглянет  голубыми
глазами, - у людей на  сердце  становится  веселее;  улыбнется,  -  словно
солнышко на  небо  взойдет.  Когда  красавица  выходит  из  терема,  птицы
слетаются к ней с неба, а голуби садятся к ней на плечи,  -  когда  запоет
песенку, львы  ложатся  у  ее  ног,  а  если  вышьет  золотом  или  шелком
полотенце, - только и место ему на алтарь.
     - Отдайте же ее нам в королевы, - вскричала Спыткова...
     Со смехом чокнулись кубками, а старики только головами  покачивали...
и долго еще, до поздней ночи, тянулась дружеская беседа.
     Несколько дней спустя граф Герберт и начальники королевских  отрядов,
выйдя под  вечер  от  короля,  молча  шли  к  своим  палаткам...  Там  уже
собиралось все рыцарство; как молния, разнеслась по всей  долине  весть  о
том, что на другой день войска должны были выступить в поход к  Висле,  не
дожидаясь Маслава, чтобы  напасть  на  него  врасплох.  Такова  была  воля
короля. В назначенный день ожидались войска из Киева, которые должны  были
переправиться с той стороны в ладьях.
     Едва только было принято это решение, как все городище задвигалось  и
заволновалось. Ожидание было утомительно для всех, и все желали борьбы. Не
радовались только те, кто был лишен возможности принять в ней участие.
     В городище надо было оставить  хоть  немного  войска,  чтобы  оно  не
оказалось совершенно беззащитным. Некоторые тяжело раненые тоже принуждены
были остаться. Белина должен был охранять свое добро, а Спытек ни  на  что
уже не годился.
     У Вшебора только что поджила рана на шее, но горячая кровь не  давала
ему покоя. Его тянуло в поход и в то же время  хотелось  остаться,  потому
что  Томко  оставался  в   городище,   чтобы   помогать   отцу.   Он   мог
воспользоваться этим временем и предупредить его  сватовством.  Долива  не
знал, что делать, и, встав с лавки, долго ходил  по  горнице  с  опущенной
головой, пока ему не пришло в голову посоветоваться с матерью девушки.  Он
тотчас же пошел на верхнюю половину и попросил одну из служанок вызвать  к
нему Спыткову.
     Марта явилась слегка испуганная. Наверху было уже темно, но по голосу
она узнала Вшебора.
     - Что с вами случилось? - вскричала она. - И что вы  тут  делаете?  В
эту пору вызывать меня на беседу, а  если  кто  подсмотрит,  что  подумают
люди?
     Вшебор склонился к ее коленям и поцеловал у нее руку.
     - Дорогая пани, - попросил он,  -  посоветуйте  мне,  как  мать,  как
королева... Завтра мы идем на войну... Должен ли я  идти  и  оставить  тут
Томка, чтобы он высватал Касю? Если я ее потеряю, опостылеет  мне  свет  и
жизнь...
     - Что же делать? Вы тоже едете? - спросила Марта.
     - Я должен идти ради короля и ради самого себя;  рана  почти  зажила,
мне нельзя остаться.
     Марта призадумалась немного и вдруг ударила в ладоши.
     - Вы ведь в милости у короля? - сказала она. - Почему бы не попросить
его быть у вас сватом? Спытек боится его, потому что у него есть что-то на
совести против него. Если король его попросит, он не откажет.
     Услышав это, Вшебор бросился в  ноги  Спытковой  и,  прежде  чем  она
успела что-нибудь прибавить, бегом пустился по лестнице вниз.
     Он и раньше был в приятельских отношениях со старым Грегором, который
знал его, как верного слугу короля. Не теряя  ни  минуты  времени,  Вшебор
побежал прямо к нему. Грегор осматривал и чистил дорожное платье короля  и
был очень удивлен посещением Доливы в такое позднее время...
     - Мне надо видеть нашего милостивого государя, - заговорил Вшебор.
     - Теперь поздняя ночь, а завтра мы едем в поход, теперь не время... -
сказал старик, покачав головой.
     - Я должен видеть его еще сегодня! - отозвался Долива.  -  Смилуйтесь
надо