лам, остановился,  что-то  обсуждая.  Сверху,  затаив
дыхание, наблюдали за ними все, кто только успел пробраться к рогаткам.
     Распространяли слухи о том, что это прибыл сам Маслав, но  Вшебор,  у
которого было хорошее зрение, долго всматривался и нигде не мог его найти,
поэтому он уверял, что среди начальников еще не было пастушьего  сына.  Не
видел он также ни пруссаков, ни поморян, которых легко можно  было  узнать
по одежде и поясам. Это была та самая чернь, которая грабила  и  разрушала
замки и города, это были язычники, выбежавшие  из  лесов,  чтобы  повалить
кресты и костелы.
     Вышел на валы и старый Белина, долго осматривался во все  стороны  и,
указав рукой стоявшему около него Вшебору, кивнул  головой,  словно  хотел
сказать:
     - Это вы их сюда приманили!
     В молчаливом испуге стояли все, прислушиваясь и присматриваясь, когда
вдруг все пришло в движение, люди стали расступаться и медленно опускаться
на колени.
     Из глубины двора шел сюда  отец  Гедеон  в  белой  комже,  в  вышитой
шапочке на голове, неся в руках св. Дары... Мальчик-служка нес  перед  ним
деревянный крест. Ксендз медленно следовал а ним, набожно произнеся  слова
молитв, весь погруженный в  себя,  с  опущенной  головой  и  полузакрытыми
веками. Они шли к воротам, поднимаясь по ступеням на мост,  вынесенный  за
рогатки.
     Все снимали колпаки и шапки, многие становились на колени. Взойдя  на
мост, отец Гедеон поднял кверху руки с чашей и,  устремив  глаза  к  небу,
начал громко молиться, творя  крестное  знаменье  на  все  четыре  стороны
света, и как бы отгоняя им власть злого духа.
     Люди, стоявшие внизу у валов, не могли не заметить этой белой фигуры,
возвышавшейся на помосте, и черного креста перед нею. Они видели, как  он,
подняв руки к небу, взывал к Богу христиан или, как они  думали,  совершал
заклинанья.
     Этих заклинаний и чудес особенно боялись язычники.  И  теми,  которые
готовились первыми начать  осаду,  овладел  невольный  страх!  Они  начали
осаживать коней и пятиться за дом, и хоть  им  было  стыдно  обратиться  в
бегство, однако, и устоять на месте они не были в силах. Как  бы  отступая
перед знаменем креста, они пятились все дальше и  дальше,  съехали  совсем
вниз и исчезли в долине, смешавшись с толпою оставшихся.
     Солнце уже закатилось, и  тень  от  лесов  заволокла  долину;  только
вершина холма еще была освещена бледным светом последних лучей.  Громадные
полчища, покрывавшие долину, тонули во мраке.  Часть  людей  отделилась  и
пошла в лес собирать хворост и ломать сучья; послышался  стук  топоров,  и
скоро после этого  в  разных  местах  долины  засветилось  пламя  костров.
Влажный воздух не позволял дыму свободно подниматься кверху, и он  густыми
удушливыми клубами стоял над речкой и  лугом,  заслоняя,  словно  пеленой,
страшную картину вражеского лагеря от глаз осажденных. Вдали  трудно  было
даже рассмотреть что-нибудь, мелькали только там  и  сям  красные  огоньки
костров, да двигались около них черные фигуры людей.
     Никто не уходил с валов, все смотрели, как завороженные, на ожидающий
их ужас завтрешнего дня и неравной борьбы. До замка долетали смешанный гул
голосов, звуки пения, и в том состоянии, в  каком  находились  осажденные,
все это казалось жестокой насмешкой над ними.
     На женской половине никто не дотрагивался до пряжи: девушки и женщины
стояли на коленях и, сложив руки, молились, заливаясь слезами.
     Наверху, перед покрытой чашей с св. Дарами,  стоял  на  коленях  отец
Гедеон и то возносил руки кверху, то падал ниц, распростершись  на  земле,
то снова поднимался и смиренно складывал руки  вместе.  Ночь  застала  его
здесь коленопреклоненным, и когда он, наконец, встал, глаза его были сухи,
и лицо озарилось светом надежды на лучшее будущее.
     Старец почувствовал в своем  сердце,  что  Христос  посылает  его  на
подвиг, как своего рыцаря, и потому  он  не  захотел  больше  пребывать  в
одиночестве, а тотчас же пошел к людям, чтобы  нести  им  слова  утешения,
согревать их сердца и вливать в них мужество.
     Прежде всего он встретил старого Белину.
     - Отец мой, - сказал хозяин, склоняясь перед ним и целуя его руку,  -
благослови меня, благослови нас всех, как ты благословляешь готовящихся  к
смерти. Мы будем бороться, пока у нас хватит сил, пока не победим врага...
Он уже перед нами, он - среди нас!
     - Мужайтесь! - воскликнул отец Гедеон. - Не теряйте мужества,  а  Бог
вас не оставит. Творятся чудеса! Война эта направлена  не  против  вас,  а
против святого креста. Я молился, и на  меня  снизошло,  не  знаю  откуда,
успокоение и уверенность, что рука Всевышнего нас не оставит.
     Белина поднял руки кверху.
     В нескольких шагах позади него стоял, вертя что-то в руках, Собек.
     - Милостивый пан, - шепнул он, - прошу слова!
     Хозяин повернулся к нему.
     - Двух людей надо посадить под замок, чтобы не случилось беды...
     И, тихо перешептываясь, они отошли вместе.
     По дороге Белина сделал  знак  нескольким  вооруженным  людям,  чтобы
следовали за ним. Так они прошли в первый двор. Стоя у  рогаток,  Вехан  и
Репец о чем-то совещались, глядя на толпы черни  внизу.  Собек  указал  на
них. Когда в толпе заметили вооруженных воинов, раздался ропот возмущения,
два вожака метнулись в разные стороны, быть может, догадавшись, что пришли
за ними; Вехан хотел перескочить через рогатки, Репец обратился в бегство;
обоих схватили... Раздались крики, народ в гневе и волнении окружил Белину
и оруженосцев.
     Стоявшие ближе к нему  начали  дерзко  приставать  к  Белине,  требуя
выдачи арестованных, некоторые  стали  грозить  кулаками,  другие  дергали
старика за полу кафтана. Белина  повернулся  к  своему  оруженосцу  и,  не
отвечая ни слова, выхватил меч из ножен.
     - Посадить их в яму! - крикнул он. -  До  суда  и  обвинения  с  ними
ничего не сделают, но, если хоть одна рука поднимется  в  их  защиту,  они
поплатятся головами!
     Глухой ропот пронесся по всему двору, и все  сразу  стихло.  Репец  и
Вехан со связанными назад руками шли к яме,  окруженные  стражей,  и  дико
оглядываясь вокруг. Толпа, лишившись своих вожаков, стояла  неподвижно  на
месте.
     - Ведите их в яму! - повторил Белина, и сам, обнажив меч, пошел вслед
за стражей и арестованными бунтовщиками.
     Все это видели рыцари, шляхтичи и воины; некоторые в испуге хватались
за мечи, как будто готовясь к нападению и защите.
     Толпа, двинувшаяся было вслед за узниками,  отступила,  вернулась  во
двор и полегла  на  земле,  оглашая  воздух  жалобами  и  плачем.  Плакали
женщины, а мужчины, сбившись в кучке, шептались и совещались между  собой.
Сотники ходили между ними и призывали к порядку и молчанию.
     Была уже ночь, когда двери темницы закрылись  за  Репцем  и  Веханом.
Около них поставили вооруженную стражу. На валах удвоили число караульных;
рыцари  начали  медленно  расходиться   с   валов   по   горницам,   чтобы
приготовиться к завтрашней битве.  Наступила  тишина,  прерываемая  только
шумом шагов часовых, да бряцаньем мечей, изредка слышался  плачущий  голос
ребенка.
     В главной горнице у огня никто не пытался начать разговора - не о чем
было рассуждать и строить предположения, грозная  действительность  стояла
перед глазами.
     Лясота, который после последней битвы  не  мог  уже  владеть  руками,
чтобы держать лук и меч, спокойно  подбрасывал  топливо  в  камин,  другие
осматривали свои мечи и доспехи. И, словно сговорившись, почти все взялись
за оселки и принялись  точить  оружие;  остальные  же  пробовали  пальцами
острия стрел и тетивы у луков.
     В горнице все пришло в  движение,  каждый,  усевшись,  где  пришлось,
точил, чистил и направлял  оружие  и  чинил  доспехи.  Среди  наступившего
молчания вдруг раздался голос Вшебора.
     - Я вижу, что старик хочет свалить на нас вину  и  показать,  что  мы
своей вылазкой привлекли чернь. Он не сказал этого прямо, но я  догадался.
Но уверяю вас, что, когда я был в Полоцке у Маслава, там  уже  сговорились
идти на Ольшовское городище, и я спешил привезти вам эту новость.
     - Рано или поздно, это должно было случиться, - прибавил Топорчик.  -
Я благодарю Господа Бога за то, что он мне позволил набраться сил,  теперь
я не буду сидеть в углу, сложив руки.
     То же самое повторил и Канева, который еще не вылечил своих  шишек  и
синяков, но уже готов был опять действовать. Так,  до  поздней  ночи,  шли
приготовления, прерывавшиеся от времени до времени отдельными замечаниями;
во всем замке, кроме женщин, никто не сомкнул глаз.
     Белина даже не присаживался. Опасаясь, как бы сон не одолел его, если
он присядет на лавку, он, когда почувствовал, что веки у него слипаются от
усталости, скрестил руки на мече, прикрыл  глаза  и  так,  стоя,  подремал
немного.
     Уже рассветало, и петухи пели в  третий  раз,  когда  все  спавшие  и
только что проснувшиеся  были  напуганы  страшным  шумом  и  криками;  все
сорвались с своих мест, боясь каких-нибудь козней со стороны неприятеля, и
бросились разузнавать, что случилось. Но никто еще ничего не  знал:  крики
шли со стороны тюремных дверей, где столпились вооруженные воины, и на  их
зов сбегались все.
     Вшебор, бежавший впереди всех с обнаженным мечом, нашел  здесь  обоих
Белин, их дворню и еще многих других.
     У входа в яму, куда бросили Вехана и Репца,  глазам  присутствовавших
представилось страшное зрелище. В том месте,  где  стояла  ночная  стража,
лежали теперь два трупа. Незаметно было на них каких-либо следов крови или
насилия, шеи были  обмотаны  веревками,  так  сильно  стянуты,  что  глаза
выскочили из орбит, а языки вывались изо рта. Около них валялось на  земле
оружие.
     Двери у входа в яму были выломаны, а между тем ночью никто не  слышал
ни малейшего шума, никто не двигался даже и не переходил через двор. В яме
не хватало и других узников, ушедших вместе с беглецами; оставался  только
старый дворовый человек Белине, посаженный  за  какое-то  бесчинство,  его
никто не тронул, он остался цел и  невредим,  но  не  мог  сказать  ничего
путного, кроме того, что, проснувшись, заметил дуновенье  свежего  воздуха
сквозь открытые двери темницы.
     Люди разбежались искать беглецов, которым, по-видимому,  трудно  было
уйти за рогатки, охраняемые многочисленной стражей.
     В замке было волнение и замешательство, а  среди  простого  народа  -
крики, шум, плач и стоны женщин, и возгласы тех, которых избивала  стража,
потому что  надо  было  как-нибудь  водворить  порядок  и  сразу  усмирить
бунтовщиков и зачинщиков.
     Накинув на себя, что попало, выбежали перепуганные  женщины,  узнать,
что случилось? Некоторым из  них  казалось,  что  чернь,  воспользовавшись
темнотою, вторгнулась внутрь городища, и бой разгорелся во дворе.
     Более мужественные из них  хватали  топоры,  и  многие  решали  лучше
защищаться, сколько хватит сил, чем позорно  уступить.  Другие  же  ломали
руки и плакали.
     Ясный день застал всех обитателей  замка  в  тревоге  и  смятении,  а
караульных, в тщетных поисках беглецов... Нигде не было и следа их!
     Это бегство еще увеличило общую тревогу, потому что  Репец  и  Вехан,
пробыв долгое время в городище, хорошо его знали  и  могли  быть  хорошими
проводниками для черни, указав ей слабые стороны обороны.
     Солнце  всходило  в  густой  тьме  и  в  долине  нельзя  было  ничего
различить, заметно только было усиленное движение среди густых масс черни.
     Наконец утренний туман рассеялся, и тогда все  наблюдавшие  из  замка
ясно увидели отряды войска, направлявшегося к валам. Так как болота еще не
замерзли, а речка, переполненная осенними дождями, вышла из берегов, то  с
этой стороны нельзя было ожидать нападения; но вскоре заметили, что именно
с этой стороны двигалась большая толпа народа, бросавшая в трясину  бревна
и доски и устраивавшая мостки  для  перехода.  Осажденные  вынуждены  были
терпеливо смотреть на все эти приготовления, потому что стрелы не долетали
на такое расстояние.
     Защитники могли оказаться в безвыходном положении, если бы нападающие
бросились на замок сразу со всех сторон. У осажденных было мало войска,  а
простой народ, находившийся на первом дворе, годился только на  то,  чтобы
под строгим надзором, разбив их на небольшие кучки,  заставить  переносить
тяжести. Но эти приготовления вызвали  в  защитниках  новую  тревогу,  все
только молча переглянулись между собой.
     Пока люди суетились на валах, приготовляясь к обороне,  отец  Гедеон,
по заведенному им обычаю, взошел с восходом солнца на возвышение, где  был
устроен алтарь, чтобы совершить богослужение. Собрались все женщины,  дети
и старики и, опустившись на колени, горячо молились.  Рыцарство  же,  едва
успев осенить себя крестным знамением, уже спешило надеть доспехи  и  идти
на валы.
     При свете восходящего солнца, рассеявшего  утреннюю  мглу,  защитники
увидели у ворот замка небольшой отряд всадников, среди которых Собек узнал
Вехана и Репца. Нечего, значит, было искать их в городище.  Беглецы  рукой
указывали на замок, объясняя, с какой стороны к нему было легче добраться.
     Но нападающие не спешили штурмовать замок, может быть, они  поджидали
кого-нибудь, может быть, не для чего было торопиться, и  они  рассчитывали
дождаться, когда готов будет мост через болота, и тогда  ударить  со  всех
сторон.
     До полудня не в кого было пустить стрелу, враг держался в  отдалении,
и некоторые из  осажденных  делали  предположения,  что  нападающие  ждали
приближения  ночи,  чтобы  с  помощью  беглецов   из   замка   предпринять
какие-нибудь решительные действия.
     Городище имело теперь совершенно другой вид. Пока опасность была  еще
далеко, люди имели возможность и отдохнуть,  и  перекинуться  между  собой
словами и шутками, а иной раз  поспорить  и  побраниться;  случалось,  что
только уважение к Белине удерживало их от расправы с помощью меча.  Теперь
все это забылось, все снова объединились между собой и  даже  те,  которые
отвыкли от всякой борьбы,  проводя  все  время  в  лежании  и  праздности,
почувствовали в себе прилив мужества. Все хорошо понимали, что нужны  были
нечеловеческие усилия, чтобы сопротивляться этим полчищам врагов, затянуть
борьбу и, может быть, дождаться помощи от своих. Только на  них  была  вся
надежда. Если бы помощь эта запоздала, то защитники  городища,  истощенные
голодом и непрестанным бодрствованием на страже,  измученные  борьбой  без
надежды на избавление, должны были бы уступить.  Ни  люди,  ни  укрепления
замка не выдержали бы штурма.
     Весь  этот  день   прошел   в   томительном   ожидании   и   взаимных
поддразниваниях. Неприятельские отряды подходили к замку и снова отходили,
проходили мимо ворот, осыпая защитников насмешками и угрозами. Не успевали
осажденные, воспользоваться отдалением одной группы, прилечь  и  отдохнуть
тут же на валах, как  уже  приближались  новые  отряды,  пешие  и  конные,
подкрадывались потихоньку, приглядываясь и прислушиваясь.
     Всадники подъезжали к замку на расстояние стрелы, пущенной из лука, и
начинали вызывать защитников по именам.
     - Белина, старый волк! Вылезай из ямы! Эй, Белина!
     Другие ругали и высмеивали Долив, Лясоту и всех, кто там был. Вехан и
Репец обо всем им донесли.
     Но больше всего брани и насмешек выпало на долю  старого  Белины.  Он
все слышал, но молчал. А когда ему надоела вся  эта  брань,  он  вышел  на
мост, оперся на рукоятку меча и так стоял перед ними, спокойно  выслушивая
их поношенья.
     В толпе, должно быть, узнали его; один из  нападавших  с  насмешливым
поклоном снял шапку  и  потом,  надвинув  ее  снова  на  голову,  погрозил
кулаком.
     - Эй, ты, старый разбойник,  пивший  нашу  кровь!  Пришел  твой  час!
Слышишь ты! Теперь ты уж не вырвешься из мужицких когтей. Знаем мы, что  у
вас там делается - живете одной гречневой похлебкой, и людей у вас нет, мы
вас скоро выкурим!  Сдавайтесь-ка  лучше  сразу.  Ведь  все  равно  будете
висеть, а так мы хоть мучиться вам не дадим,  если  отворите  ворота...  И
детей не тронем! Если же возьмем силою, живой души не оставим.
     Другой зарычал с диким смехом:
     - Эй, живо, псы паршивые, отворяйте ворота!
     И снова посыпались насмешки и брань.
     Белина все стоял неподвижно; ни один мускул на его лице  не  дрогнул,
ни одного слова не вырвалось из его уст; за то другие,  менее  терпеливые,
приходили в бешенство, ругались и  проклинали,  некоторые  даже  не  могли
удержаться и пустили стрелы, хотя и знали, что они не долетят. Полетели  и
камни сверху в ругателей; более смелые, дальше всех выдвинувшиеся  вперед,
оказались пораненными, остальные с криками и бранью отступили.
     В этот день не было никаких решительных действий - неприятель чего-то
ждал... Вшебор думал, что ждут Маслава.
     Между тем мост через болото все удлинялся  и  приближался  к  окопам,
следя за работами, можно  было  предположить,  что  гати  и  мостки  будут
закончены на третий день.
     Среди этой неизвестности и томительного  ожидания,  стократ  горшего,
чем борьба и даже опасность, наступила ночь: ничто так не  утомляет  и  не
мучает, как гроза, висящая над головой и готовая ежеминутно разразиться.
     На другой день погода изменилась: пошел холодный дождь, задул сильный
ветер, зашумел лес с  северной  стороны,  словно  вторя  шумихе  в  лагере
осаждающих. Видно было, как пригибались к  земле  верхушки  деревьев,  как
ломались ветки, а дым от  костров  распространялся  вместе  с  искрами  по
долине. Некоторые костры загасли под дождем и ветром. Нападающие ничего не
предпринимали, а работы над гатями шли непрерывно.
     Наконец, около полудня, со стороны лесов послышались громкие крики  и
эхом покатились по всему лагерю. Люди  поспешно  вставали  и  строились  в
отряды.
     Из леса показался небольшой конный  отряд,  перед  которым  несли  на
шесте красное знамя: издали нельзя еще было различить ни  лиц,  ни  одежд;
всадники ехали быстро, перерезали всю долину и взяли путь прямо к  воротам
замка.
     Вшебор, стоявший у рогаток, крикнул первый:
     - Это - Маслав!
     Все сбежались посмотреть  на  него;  из  рыцарей  почти  все  помнили
Маслава при  дворе  Мешка  и  Рыксы;  каждому  хотелось  увидеть,  во  что
обратится этот гордец.
     Действительно, это был он. Сидя на черном коне с длинной гривой, весь
закованный в броню, в шлеме с султаном, в пурпурном плаще, с  золотом,  на
подобие королевского, он ехал окруженный дружиной. Один оруженосец нес  за
ним щит - другой лук и стрелы, третий - огромный  меч.  Нарядно  одетая  и
прекрасно вооруженная свита окружала нового князя, а тот, подперев руки  в
бока,  высоко  задрав  голову,  ехал  прямо  к  замку,  окидывая  городище
пренебрежительным взглядом.
     Мшщуй, прицелившись из лука, собирался уже  пустить  в  него  стрелу,
рассчитав, что она попадет в него, но его  удержали.  Целая  толпа  людей,
обнажив головы, окружила Маслава, о чем-то докладывая ему и выслушивая его
приказания.
     Судя по их жестам, можно было заключить, что  разговор  шел  о  гати,
которую прокладывали к замку с другой стороны. Маслав слушал рассеянно  и,
почти  презрительно  отвернувшись  от  докладчиков,  указал  в  нескольких
саженях от себя, напротив ворот замка место,  где  должны  были  поставить
палатки для него и для его свиты.
     Между тем  подъехали  возы  с  княжеским  добром  и  остальная  часть
придворных. Из городища хорошо было видно, как вбивали колья для  палаток,
рыли ямы для костров, привязывали коней и приготовлялись к ночлегу.
     К месту княжеского лагеря тотчас же стала сходиться любопытная  черта
в самых разнообразных одеждах: приходили с  поклонами  старшины,  с  возов
снимали бочки и потчевали гостей... Веселый шум доходил до валов замка.
     Так наступил темный вечер, может быть,  последний  перед  смертельным
боем.
     Он должен был скоро н