е каплет, чернь полегла уже
спать. Почему же сегодня - хуже, чем завтра?
     Белина, стоя позади, внимательно слушал.
     - А что бы вы не говорили, - пробурчал он, - что у Белинов не хватает
мужества, то с вами пойдет и Томко.
     От дверей послышался бодрый, веселый голос.
     - Я готов идти!
     Вся кровь закипела у Вшебора, он бросился к дверям, за ним -  другие,
побежали в конюшню к коням, потом в горницы -  надеть  кафтаны  и  меховые
колпаки, подвязать к поясу меч, найти копье; тут  же  советовались,  брать
или не брать с собой щиты, запастись ли на случай топорами или оставить их
в покое, - топор уже и  в  то  время  начинал  выходить  из  употребления.
Каждому  предоставлено  было  одеваться  и  вооружаться  по   собственному
усмотрению; так все и сделали, кто больше всего полагался на меч,  взял  с
собой меч,  а  кому  было  удобнее  действовать  секирой  и  молотом,  тот
привязывал их сбоку. По  всему  двору,  как  молния,  разнеслась  весть  о
вылазке. Кто-то побежал с этой вестью наверх,  на  женскую  половину,  где
девушки еще сидели у огня за пряжей: здесь поднялся страшный плач и ропот.
     Белиновой  очень  не  хотелось  отпускать  сына,  но  она  не   смела
вступаться,  так  как  это  была  воля  мужа.  Бедная  женщина  всплакнула
потихоньку и отошла к стороне вытереть слезы. Расплакалась и Здана, увидев
слезы матери: жаль ей было  и  брата,  и  Мшщуя,  хоть  она  и  не  хотела
признаться в  этом.  Мшщуй  Долива  пленили  сердце  хорошенькой  девушки.
Случилось это совершенно для нее незаметно. Он старался подружиться с нею,
чтобы через нее добраться до Каси. Здана взглянула  на  него,  засмеялась,
заболтала, и между ними завязалась дружба, а теперь  они  уже  поглядывали
друг на друга так, как будто из всей этой  дружбы  успело  вырасти  другое
чувство. Чем же был виноват бедный Мшщуй? Кася даже и не смотрела на него,
а эта не боялась ни взгляда, ни разговора, ни веселого смеха; да и  трудно
сидеть в осажденном замке.
     Катя Спыткова так перепугалась и расплакалась,  что  чуть  не  выдала
матери свою тайну. Она вместе  с  Зданой  выбежала  даже  на  мост,  чтобы
увидеть Томка в полном рыцарском наряде. Бедняжка совсем потеряла голову и
только потом,  опомнившись,  крадучись  вернулась  назад.  Но  ее  счастье
Спыткова мать, занятая повествованием о  собственной  жизни,  не  заметила
отсутствия дочери.
     В неожиданной вылазке  приняли  участие,  кроме  Доливов,  двенадцать
охотников, молодец к молодцу, крепкая, сильная, горячая  молодежь,  хорошо
вооруженная и не  боявшаяся  идти,  хотя  бы  против  тысячи,  а  к  черни
относившаяся с пренебрежением и смотревшая на вылазку,  как  на  охотничью
прогулку. Все шли спокойно, со смехом и радостью в сердце. У ворот все уже
было готово к тому, чтобы осторожно отворить их и  быть  настороже,  чтобы
во-время впустить назад, если бы за осажденными была погоня.
     Собек, который, должно быть, никогда не спал,  подошел  к  маленькому
отряду и дал дельный совет. Кони врагов паслись  обыкновенно  ночью  около
стога сложенного сена, который находился в некотором отдалении от костров.
Старый слуга предложил подкрасться  к  стаду  и  потихоньку  отогнать  его
подальше, чтобы враги не могли воспользоваться  конями  для  погони.  План
этот всем казался трудно исполнимым и опасным, но Собек был известен  тем,
что он никогда не брался за такое дело, которого  не  мог  выполнить.  Его
выпустили вперед и стали поджидать, когда  он,  выскользнув  как  мышь  из
ворот, исполнит задуманное и даст им знак, что кони угнаны от стога.
     Нетерпеливой молодежи минуты ожидания казались  слишком  долгими,  но
вот, наконец, послышался топот  бегущих  коней,  а  в  городище  осторожно
открылись ворота, и по одному стали выезжать охотники. Спустившись с холма
и сбившись в кучу, они с громким  криком  пустили  коней  вскачь  прямо  к
догорающим кострам.
     Около них не было даже стражи, так не ожидала чернь этого  нападения.
Большая часть людей уже спала, когда Вшебор, ехавший впереди, влетел,  как
вихрь, в самую середину лагеря. Поднялась страшная суматоха и тревога,  и,
начиная с того места, где избивали лежачих, распространилась на другой  на
другой конец лагеря.
     Разбуженная  чернь  вскакивала,  не  понимая,   что   происходит,   и
предполагая,  что  враг  гораздо  сильнее,  чем  он  был  на  самом  деле.
Просыпаясь во мраке, охваченные страхом, слыша вокруг себя крики и  стоны,
все бросились бежать, кто куда: один в лес, другие к речке  и  болотам,  а
третьи  -  куда  попало,  и,  не  различая  дороги,  попадались   в   руки
неприятелям.
     Вшебор и Мшщуй, сидя на конях, били, секли, топтали  упавших,  бешено
размахивая топорами, другие  энергично  помогали  им,  и  хотя  судьба  им
благоприятствовала, и толпа черни не успела  еще  опомниться,  они  решили
возвращаться в замок; забросив нескольким петлю  на  шею,  Вшебор,  Мшщуй,
Топорчик и Томко стали громко созывать своих.  И  прежде  чем  застигнутая
врасплох чернь успела опомниться, охотники уже скакали назад к городищу  и
удосужились даже повесить пойманных на приготовленных виселицах.
     Все это произошло так быстро, неожиданно и  удачно,  что,  когда  они
въехали обратно в ворота, просто не верилось глазам!  Окровавленные  мечи,
топоры и руки свидетельствовали о том, что они недаром хвастались.
     Толпа черни  даже  не  погналась  за  ними,  так  как  большая  часть
разбежалась и боялась  скоро  вернуться.  Пока  все  собрались,  разложили
костры, посчитали оставшихся - охотников уже и след простыл.
     Вшебор  возвращался  веселый,  гордый,  счастливый,   как   настоящий
победитель.
     Его приветствовали рукоплесканиями, и только  Белина,  обнимая  сына,
сказал сдавленным голосом:
     - Я не  мог  запретить  вам.  Но  дай-то  Бог,  чтобы  мы  не  дорого
заплатили, слишком дорого за эту кратковременную радость!
     До самого утра не произошло никаких  перемен;  только  в  лагере  все
время шумели, кричали и суетливо двигались. Едва только  рассвело,  пришли
люди и поснимали трупы с виселиц, чтобы ясный день не увидел их позора.
     Утром не разложили, как всегда, костров,  и  все  чего-то  суетились,
бегали туда и сюда и ссорились, - наконец, отделилась небольшая  группа  и
отправилась в лес.
     День  этот  прошел  сравнительно  спокойно,  разговор   вертелся   по
преимуществу, около  вылазки,  которая  доставила  обильный  материал  для
рассказов. Внизу, в главной горнице, и вверху, за пряжей, только об этом и
говорили. Здана гордилась братом, но  рассказывая  о  нем,  нет-нет  да  и
ввернет словечко о Мшщуе. А потом сама же обливалась румянцем  и  тревожно
оглядывалась, - не подсмотрел ли кто и не отгадал ли ее тайны, - и  сердце
ее билось усиленно.
     На лице старого Белины нельзя  было  заметить  особенной  радости  по
поводу одержанной над врагом победы;  лоб  его,  как  всегда,  был  покрыт
глубокими  морщинами,  которые  провели  на  нем  тревога  и  забота;   он
попрежнему заглядывал во все углы, требовал от стражи усиленного  внимания
и отдавал приказы.
     Может быть, он догадывался, что простой  народ,  наружно  высказавший
ему полное послушание, что-то замышляет про себя.
     Между тем, Собек, которому удалось подслушать разговор, не  торопился
сообщить о нем хозяину. Но бегство одного из этих людей обеспокоило его, и
он решил проследить это дело до конца. Он уже давно замечал косые взгляды,
перешептывания по углам, признаки недовольства под  маской  послушания,  а
иной  раз  и  явное  сопротивление  и  даже  взрыв  отчаянья,  тотчас   же
подавляемый страхом.
     Никого так не боялись, как старого Белину; он  умел  быть  неумолимым
для непослушных, наказывал сурово и не прощал никогда. Быть может,  сердце
у него было доброе, но теперь он не  мог  обойтись  без  суровых  мер  для
ослушников. Когда  один  из  простолюдинов,  поругавшись  со  стариками  и
нагрубив им, сбежал вниз, - стали подозревать всех,  и  отдан  был  приказ
учредить строгий надзор за обитателями первого двора, - это в свою очередь
усилило общее недовольство.
     Собек  ни  о  чем  еще  не  доносил,  а  только  всюду  расхаживал  и
прислушивался... Ему хотелось найти  тех  двух  коноводов,  имена  которых
остались у него в памяти. Но это ему сразу не удалось; очевидно  это  были
не имена, а прозвища, и он ни от кого не мог узнать о  них.  Старый  слуга
давно уже  отстал  от  простого  народа,  к  которому  он  принадлежал  по
рожденью, и всей душой сочувствовал шляхте, среди которой он жил с детства
и привык служить их интересам.
     Не легко было ему, в силу  его  положения,  преданного  панам  слуги,
проследить зачинщиков: народ не доверял дворовым людям и всячески  избегал
разговоров с ними; едва только кто-нибудь  из  них  показывался,  как  все
умолкали, обмениваясь взглядами или начинали говорить о посторонних вещах.
Напрасно  старик  вмешивался  в  толпу,  притворяясь  то  полу-глухим,  то
придурковатым. Где бы не показался верный слуга, все разговоры обрывались,
и все глаза следили за каждым его движением.
     Но угрюмое и грозное выражение их лиц убеждало его в том,  что  среди
них затевалось что-то недоброе. То же самое чуял и старый Белина,  который
особенно часто заглядывал сюда и  не  пропускал  без  внимания  ни  одного
уголка.
     Когда Вшебор с охотниками готовился  к  вылазке,  на  большом  дворе,
несмотря на позднее время, все зашумело и заволновалось. Кто  только  мог,
бросились на валы, чтобы увидеть своими глазами, чем кончится  эта  смелая
затея.
     Собек, воспользовавшись этим, укрылся в  темном  уголке  и  подслушал
угрозы, проклятья и ропот, когда на виселицах показались трупы.
     Народ этот чувствовал в нападающих  своих  братьев  по  крови,  и  им
сочувствовал, поэтому в замке надо было бояться не только открытых,  но  и
тайных, до  поры  до  времени  затаившихся,  врагов.  Чернь  ждала  только
удобного момента, чтобы броситься на шляхту и выдать ее в руки осаждавших,
и Собек замечал даже некоторые признаки того, что между  простолюдинами  в
городище и нападающими было соглашение. Несколько раз  ночью  ему  удалось
подкараулить переговоры из-за  рогаток,  к  которым  подкрадывались  снизу
какие-то неизвестные.
     С каждым днем народ становился все более  дерзким  и  непослушным,  и
замечалось в нем какое-то нетерпеливое ожидание.
     Старый слуга не хотел никого пугать, но ждать удобной  минуты,  чтобы
самому переговорить с Белиной. Однако, трудно было отвести его в сторону и
задержать разговором, не возбудив подозрения.
     На следующий день после вылазки Белина казался еще более неспокойным,
чем всегда, он стоял, задумавшись, на валу со тороны  речки,  когда  Собек
увидал его издали и подбежал к нему, униженно кланяясь.
     Белина только кивнул головой, как будто не  желая  тратить  время  на
беседу, и уже собрался уйти, но Собек слегка удержал его за полу кафтана.
     - Милостивый пан! Иной раз не мешает выслушать ничтожного червяка.
     - Ну, что еще там? - спросил Белина.
     - Там, - сказал Собек, указав рукою в сторону двора, -  там  творится
неладное.
     Старик смотрел на него, ожидая объяснения.
     - Там что-то много болтают и ворчат, - говорил Собек.
     - Должно быть, снюхались с теми, что стоят за валами.
     В недобрый час, оборони Боже, могут  взбунтоваться  и  убежать.  Надо
хорошо доглядывать, надо беречься, милостивый пан.
     Белина пробурчал что-то невнятное, чего Собек не  дослышал  и  только
махнул рукой.
     - Милостивый пан, для вас это, верно, не новость, - прибавил Собек.
     - Не новость, - коротко ответил хозяин. -  Смотрите  и  слушайте,  вы
добрый человек. Лишний глаз не мешает.
     Собек поклонился, несколько успокоенный: оба  они  не  были  особенно
разговорчивы, и этих слов было достаточно, чтобы они  поняли  друг  друга.
Следующие  дни  не  принесли  Собеку  успокоения,  зловещие  признаки  все
увеличивались. Только взглянув Белине  в  глаза,  он  на  некоторое  время
переставал тревожиться,  но  потом  опять  открывал  что-нибудь  новое,  и
волнение овладевало им снова.
     Как в лесу и на охоте, Собек всегда  знал,  куда  надо  идти,  и  где
искать зверя, так и среди людей он угадывал, как  и  с  кем  говорить,  но
здесь ему заметали  следы  и  убегали  от  него:  поэтому  он  должен  был
прибегнуть к хитрости.
     Сарай, где стояли кони, был обращен одной стороной к большому  двору,
на котором целыми днями в повалку лежал и сидел  народ,  жалуясь  на  свою
судьбу и беседуя между собой.
     Собек устроил себе здесь  наблюдательный  пункт  на  обрубке  дерева,
полузакрытый воротами. Он выделывал половики из соломы или  долбил  что-то
ножом по дереву, и представлялся так погруженным в свое занятие, что  даже
головы не поднимал. Это не мешало ему видеть все, что ему было  надо.  Вся
его задача заключалась в том, чтобы найти  среди  этой  праздно  сновавшей
взад и вперед толпы - ее тайных руководителей. Он угадывал их присутствие,
но не видел их самих.
     Наконец, на второй или  на  третий  день  Собек  заметил  плечистого,
бледного крестьянина с длинными, черными, падавшими ему на плечи волосами,
который расхаживал по двору, ни на кого не глядя, заложив руки на  пояс  и
надвинув шапку на лоб, но не произнеся ни слова,  он  каким-то  непонятным
способом передавал свои мысли другим людям, которые,  повинуясь  какому-то
таинственному знаку, -  уходили  прочь,  поднимались  с  места  или  молча
уступали ему дорогу.
     Как Белина целый день расхаживал по своим владениям,  так  и  он  без
устали  слонялся  по  двору,  почти  не  присаживаясь  и  ни  с   кем   не
разговаривая, но по одному его знаку - люди торопливо исполняли его  волю.
Собек  подсмотрел  однажды,  как  он  движением  руки  приказал  голодному
человеку, жадно поедавшему свою порцию пищи, отдать  ее  женщине,  которая
кормила ребенка, потому что у нее не хватало  молока  в  грудях.  Бедняга,
только что принявшийся за принесенную ему похлебку, крепче стиснул в руках
деревянную миску, и его глаза  засверкали,  но,  не  дотронувшись  до  нее
больше, он встал и поставил миску  перед  голодной  женщиной.  И  все  это
совершилось по одному его взгляду  -  он  не  промолвил  ни  слова.  Когда
происходила  какая-нибудь  ссора,  люди  шли  на  суд   не   к   старосте,
поставленному  Белиной,  а  прямо  к  молчаливому  крестьянину,   и   тот,
пробормотав что-то, быстро разрешал спор.
     Собек, словно невзначай, спросил как-то, как его зовут, но никто  ему
не ответил, и только ребенок,  которого  он  приманил  мясом,  назвал  его
Миськом-Веханом.
     Теперь, открыв  одного  из  руководителей,  он  рассчитывал  найти  и
второго, подсмотрев, с кем он чаще всего разговаривает.
     У Собака была в натуре страсть - выслеживать и  подкарауливать,  если
не зверя, то человека. Скоро он приметил место, где  укладывался  на  ночь
Мисько Вехан. Он был уверен, что все совещания происходят  ночью.  И  вот,
однажды он проскользнул к этому месту и улегся  неподалеку,  притворившись
спящим.
     Надежда не обманула его. Поздно ночью приполз еще другой и,  улегшись
рядом, они долго беседовали шепотом.
     Ночь была темная, так что лиц нельзя было разглядеть, да и  слова  не
долетали до него, но утром, когда они расходились, Собек узнал в  товарище
человека, которого он часто видел днем на  страже  у  рогаток,  пристально
высматривающим что-то в лесу...
     Это и был Репец, о котором упоминали в  толпе,  и  оба  эти  человека
руководили простым народом, укрывавшимся в замке.
     С этих пор Собек не переставал следить  за  ними.  С  Веханом,  вечно
слонявшимся по двору и ни с кем не разговаривавшим, трудно  было  завязать
знакомство, и потому он начал с Репца, и утром же на другой день подошел к
нему.
     Они взглянули  друг  на  друга,  но  не  решались  заговорить.  Репец
отвернулся, видимо, желая избавиться от него, но  упрямый  Собек  чуть  не
полдня простоял около него, не вступая в  разговор,  но  также  пристально
всматривался вдаль и вздыхая.
     Репец был немолод уже, невелик ростом, бледен, с какими-то пятнами на
лице, - рыжеватые усы  и  борода  и  выцветшие  глаза  на  пятнистом  лице
производили впечатление чего-то пестрого, как змеиная кожа самых  ядовитых
змей.  -  Когда  он  злился,  то  всегда  облизывал  губы  языком,  словно
облизываясь при мысли о своей жертве. Соседство  Собака,  наконец,  вывело
его из себя.
     - Ты откуда? - спросил он Собка.
     Не отвечая, Собек указал рукой в сторону леса.
     - Что за человек?
     - Лесничий.
     - Панский? Дворовый?
     - Какой там панский? У меня лес был паном.
     И  намеренно  замолчал,  чтобы  не  выдать  своего  желания  завязать
разговор. И снова оба, вздыхая, стали смотреть в сторону леса.
     Наконец Собек заговорил, обращаясь к Репцу.
     - Эй, послушай, - долго еще так будет?
     Рыжий вздрогнул плечами.
     - За что мы здесь помираем с голоду?
     - За что? Ишь какой любопытный, - возразил Репец. - А  зато,  что  мы
глупы?
     Он умолк, отвернувшись, и некоторое время оба молчали.
     На первый день этим все и ограничилось, но знакомство завязалось.
     На другой день Собек снова очутился  у  рогаток.  Репец,  увидев  его
сплюнул, словно увидев поганого зверя, взглянул грозно и отодвинулся.
     Не проронил ни слова.
     В этот же день  случилось  то,  что  Белина  предчувствовал,  и  чего
боялся.
     Под  вечер,  в  горницу,  где  все  сидели,  греясь  у  огня,  вбежал
слуга-подросток, носивший меч за старым Белиной, и крикнул:
     - Идут, идут!
     Все сорвались с места, но прежде чем успели расспросить перепуганного
мальчика, кто идет, - он уже исчез. Мальчик обежал все жилые  помещения  и
всюду внес испуг и волнение.
     Вся шляхта высыпала на валы.
     Стояла поздняя осень, вечер выдался морозный,  но  ясный.  За  лесами
заходило солнце, разливая волны бледно желтого и пурпурного пламени; небо,
зеленоватое в нижней своей части, вверху  сияло  чистой  бледной  лазурью.
Тихо стояли вдали черные и коричневые массы лесов.
     Ужасный вид представился осажденным, когда они взглянули с  валов  на
долину. И даже раньше, чем они бросили  на  нее  взгляд,  они  услышали  в
воздухе глухой шум далеких окриков, звуки песни, топот и ржание коней.
     Из лесу показывались один за другим отряд пеших и конных воинов;  все
они, увидев издали городище, приветствовали его страшными криками, которые
внезапно вырвались из всех грудей.
     Отряды двигались один за  другим,  впереди  некоторых  из  них  несли
знамена на длинных древках, - пастухи гнали целые стада рогатого  скота  и
лошадей, отбитых где-нибудь по пути.
     Толпа черни, расположившаяся лагерем около речки,  приветствовала  их
громкими кликами, подбрасывая шапки вверх, поднимая руки кверху и чуть что
не воя от радости.
     Люди сыпались, как муравьи, заполняя всю долину и располагаясь в  ней
и в противоположность первым пришедшим не ограничивались берегом речки,  а
смело шли под самые окопы. Шум и крики этих тысяч  людей  становились  все
громче и смелее, и эхо, словно издеваясь, повторяло их в лесу.  Рыцарство,
укрытое в городище и внезапно разбуженное этим страшным  шумом,  бросилось
на валы и мосты. Туда же бежал и простой народ с выражением плохо  скрытой
радости на лицах.
     Вехан и Репец стояли впереди всех у  рогаток,  поглядывая  смеющимися
глазами то на своих, то на горсточку замковой стражи.
     Вся долина, куда только достигал глаз, наполнилась народом, а из лесу
все еще двигались новые толпы, окружая Ольшовское городище плотной  стеной
осаждающих.
     Среди серых масс  крестьянства  можно  было  различить  предводителей
отрядов на конях, указывавших места своим  подначальным,  которые  тут  же
втыкали колы в землю.
     Один из отрядов, довольно значительный, тотчас же отделился от  своих
и, приблизившись к ва